Неточные совпадения
Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее
был грипп,
как она говорила (грипп
был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с красным лакеем,
было написано без различия во всех...
— И зачем родятся дети у
таких людей,
как вы? Ежели бы вы не
были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, — сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
Как хороший метр-д’отель подает
как нечто сверхъестественно-прекрасное тот кусок говядины, который
есть не захочется, если увидать его в грязной кухне,
так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата,
как что-то сверхъестественно утонченное.
Элен
была так хороша, что не только не
было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей
как будто совестно
было за свою несомненную и слишком сильно и победительно-действующую красоту.
—
Как же вы найдете
такое равновесие? — начал
было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том,
как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворное, сладкое выражение, которое, видимо,
было привычно ему в разговоре с женщинами.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но
как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое
было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать,
так как дело ее
было сделано.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него
была не
такая,
как у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое — детское, доброе, даже глуповатое и
как бы просящее прощения.
Я не хочу про это слышать.] — заговорила княгиня
таким капризно-игривым тоном,
каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который
так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер
был как бы членом.
Муж смотрел на нее с
таким видом,
как будто он
был удивлен, заметив, что кто-то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате: однако с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене...
— Ты обращаешься со мной,
как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты
такой был полгода назад?
Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем — вот женщины, когда они показываются
так,
как они
есть.
Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли, ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с
таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно
было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим cousin, [двоюродного брата]
как скоро только они
так же,
как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
— Да, ваша правда, — продолжала графиня. — До сих пор я
была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, — говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. — Я знаю, что я всегда
буду первою confidente [советницей] моих дочерей, и что Николинька, по своему пылкому характеру, ежели
будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не
так,
как эти петербургские господа.
— Оставьте, Борис, вы
такой дипломат (слово дипломат
было в большом ходу у детей в том особом значении,
какое они придавали этому слову); даже скучно, — сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом.
— Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chère? — сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. — Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chère. Ну, посмотрим, как-то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова
такого обеда не бывало,
какой у нас
будет.
— А мне
так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеянии мне и Боре. C’est son filleuil, [Это его крестник,] — прибавила она
таким тоном,
как будто это известие должно
было крайне обрадовать князя Василия.
— Ах, в
каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он
так плох,
так плох; я минутку
побыла и двух слов не сказала…
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но
так же,
как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости
были все заняты между собой.
— Совершенно с вами согласен, — отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с
таким решительным и отчаянным видом,
как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, — я убежден, что русские должны умирать или побеждать, — сказал он, сам чувствуя
так же,
как и другие, после того
как слово уже
было сказано, что оно
было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь,
были так необыкновенно гладки,
как будто они
были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
Князь Василий замолчал, и щеки его начали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение,
какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже
были не
такие,
как всегда: то они смотрели нагло-шутливо, то испуганно оглядывались.
— Наконец, надо подумать и о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю,
как тебе тяжело говорить и думать о
таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо
быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что́ граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
—
Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты
так умна:
как ты не понимаешь, — ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало
быть, Пьер уж
будет не Пьер, а граф Безухов, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты
была добродетельна et tout ce qui s’en suit, [и всего, что отсюда вытекает.] ничего не останется. Это верно.
В то время
как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым
было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухова.
Жест этот
был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья,
был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу. Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула,
как будто показывая, что всего этого она ожидала.
Она чувствовала, что
так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее
был обеспечен.
Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания,
как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что́ совершалось перед ним нынешний вечер,
было так необходимо нужно.
— За мою руку держись, уронишь
так, — послышался ему испуганный шопот одного из слуг, — снизу… еще один, — говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее,
как будто тяжесть, которую они несли,
была сверх сил их.
Она
была такая же,
какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург.
Она говорила, что граф умер
так,
как и она желала бы умереть, что конец его
был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном
было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который
так всё и всех вспомнил в последние минуты и
такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко
было смотреть,
как он
был убит и
как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
Так как главное условие для деятельности
есть порядок, то и порядок в его образе жизни
был доведен до последней степени точности.
Несмотря на то, что он
был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где
было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно
так же,
как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской.
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно
было, что она ничего не понимает и
так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца,
как бы ясны они ни
были.
Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (
как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них),
были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты.
Впрочем,
так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами
есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы.
Как бы ни
было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно
будет наложить на меня обязанности супруги и матери, я
буду стараться исполнять их
так верно,
как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст в супруги.
Радость эта
будет непродолжительна,
так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает
как и зачем.
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она
такая же pleurnicheuse, [плакса,]
как всегда
была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
— Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения
были хороши, — сказал князь Андрей, — только я не могу понять,
как вы можете
так судить о Бонапарте. Смейтесь,
как хотите, а Бонапарте всё-таки великий полководец!
Сын не возражал, но видно
было, что
какие бы доводы ему ни представляли, он
так же мало способен
был изменить свое мнение,
как и старый князь.
Страшно ли ему
было итти на войну, грустно ли бросить жену, — может
быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в
таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола,
как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение.
— Ты всем хорош, André, но у тебя
есть какая-то гордость мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно
было,
какое другое чувство, кроме vénération, [обожания] может возбудить
такой человек,
как mon père? И я
так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все
были счастливы,
как я.
— Одно, чтó тяжело для меня, — я тебе по правде скажу, André, — это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю,
как человек с
таким огромным умом не может видеть того, чтó ясно,
как день, и может
так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не
так язвительны, и
есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
—
Так я тебе говорила, André,
будь добр и великодушен,
каким ты всегда
был. Не суди строго Lise, — начала она. — Она
так мила,
так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
— Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену, и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда
так будет, в
каких бы я ни
был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира,
так как, несмотря на неоднократные требования, ему не
был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
— Чтò он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат,
так должен
быть одет,
как все, по форме.
Казалось, нельзя
было вытягиваться больше того,
как вытягивался Тимохин, в то время
как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся
так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и
так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха. Кутузов обернулся. Видно
было, что офицер мог управлять своим лицом,
как хотел: в ту минуту,
как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу,
какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность, для меня лично
было бы отрадой.