Неточные совпадения
— Да
так. Я дал себе заклятье. Когда я
был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам,
как Алексей Петрович узнал: не дай господи,
как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь, да
как тут еще водка — пропадший человек!
— Да вот хоть черкесы, — продолжал он, —
как напьются бузы на свадьбе или на похоронах,
так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова князя
был в гостях.
И точно, она
была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные,
как у горной серны,
так и заглядывали к вам в душу.
— Послушай, — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру?
Как она пляшет!
как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало
такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна
быть счастлива, имея
такого милого мужа,
как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо
было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
— Да, она нам призналась, что с того дня,
как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее
такого впечатления. Да, они
были счастливы!
И точно,
такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой,
как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском
так весело,
так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем
была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно, думал, что с ним заводят переговоры, —
как не
так!.. Мой гренадер приложился… бац!.. мимо, — только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой — и
был таков.
Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может
быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я
так же легко привыкаю,
как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Я отвечал, что много
есть людей, говорящих то же самое; что
есть, вероятно, и
такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование,
как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие,
как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная и в
такой слабости, что едва можно
было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше, и она начала говорить, только
как вы думаете, о чем?..
Половину следующего дня она
была тиха, молчалива и послушна,
как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, — говорил я ему, — ведь вы сами сказали, что она умрет непременно,
так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть
была покойна». Хороша совесть!
Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови
были черные — признак породы в человеке,
так,
как черная грива и черный хвост у белой лошади.
Все эти замечания пришли мне на ум, может
быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может
быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но
так как вы о нем не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Из нее вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз
был так велик, что я до сих пор не понимаю,
как она не потонула.
Вернер
был мал ростом, и худ, и слаб,
как ребенок; одна нога
была у него короче другой,
как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные
таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей.
Я ее крепко обнял, и
так мы оставались долго. Наконец губы наши сблизились и слились в жаркий, упоительный поцелуй; ее руки
были холодны
как лед, голова горела. Тут между нами начался один из тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов,
как в итальянской опере.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма
есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно
так же,
как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Как быть! кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку; все почти страсти начинаются
так, и мы часто себя очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приготовляют, располагают ее сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение решает дело.
Нигде
так много не
пьют кахетинского вина и минеральной воды,
как здесь.
— Позвольте! — сказал я, — еще одно условие;
так как мы
будем драться насмерть, то мы обязаны сделать все возможное, чтоб это осталось тайною и чтоб секунданты наши не
были в ответственности. Согласны ли вы?..
Он покраснел; ему
было стыдно убить человека безоружного; я глядел на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к ногам моим, умоляя о прощении; но
как признаться в
таком подлом умысле?.. Ему оставалось одно средство — выстрелить на воздух; я
был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка.
Я до сих пор стараюсь объяснить себе,
какого рода чувство кипело тогда в груди моей: то
было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с
такою уверенностью, с
такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить
как собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса.
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты
был лучше их, о нет! но в твоей природе
есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил,
есть власть непобедимая; никто не умеет
так постоянно хотеть
быть любимым; ни в ком зло не бывает
так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может
быть так истинно несчастлив,
как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у меня в комнате
такое было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков. Поросенок ты скверный…
Как же они
едят, а я не
ем? Отчего же я, черт возьми, не могу
так же? Разве они не
такие же проезжающие,
как и я?
Купцы.
Так уж сделайте
такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то
есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем,
как и
быть: просто хоть в петлю полезай.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.