Неточные совпадения
— Aucun, [Никакого,] — возразил виконт. — После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si même ça été un héros pour certaines gens, — сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, — depuis l’assassinat du duc il y a un martyr de plus dans le ciel, un héros de moins sur la terre. [Если он и
был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на
земле.]
Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на
земле;
будем стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы
будем давать разгула нашему уму, тем мы
будем приятнее Богу, Который отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы углубляемся в то, чтó Ему угодно
было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам это открытие Своим божественным разумом.
В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что́ нужно
было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в
землю недалеко от балагана.
Земля как будто ахнула от страшного удара.
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что-то жидкое, и ш-ш-ш-шлеп — казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на
землю. Жерков и дежурный штаб-офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак
был мертв, лошадь еще билась.
Как странно, необычайно, радостно ей
было, что сын ее — тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой двадцать лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником-графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой
земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое-то свое мужское дело.
На
земле, именно на этой
земле (Пьер указал в поле), нет правды — всё ложь и зло; но в мире, во всем мире
есть царство правды, и мы теперь дети
земли, а вечно дети всего мира.
Надо жить, надо любить, надо верить, — говорил Пьер, — что живем не нынче только на этом клочке
земли, а жили и
будем жить вечно там во всем (он указал на небо).
С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из
земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему-то Машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот Машкин сладкий корень (который
был очень горек), саблями выкапывали его и
ели, несмотря на приказание не
есть этого вредного растения.
С обеих сторон вдоль канавы
была снята на аршин
земля, и это
были две кровати и диваны.
Мало того, что мы сами знаем это, — Христос, сын Бога сошел на
землю и сказал нам, что эта жизнь
есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье.
Уже
были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями
землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи.
15-го сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло
быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на
землю.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на
землю; в воздухе
было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Волк быстро, как нельзя
было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами — и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в
землю.
На дворе
был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только
было еще светлее. Свет
был так силен и звезд на снеге
было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд
было незаметно. На небе
было черно и скучно, на
земле было весело.
— Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. — сказал он,
выпил свой стакан и хлопнул его об
землю.
— Без объявления войны вступить в Россию! Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей
земле, — сказал он. Как показалось Борису, государю приятно
было высказать эти слова: он
был доволен формой выражения своей мысли, но
был недоволен тем, что Борис услыхал их.
Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы
были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской
земле.
Необычайно странно
было Балашеву после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской
земле, это враждебное, а главное непочтительное отношение к себе грубой силы.
24-го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер
было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове,
земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это
было сражение 24-го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Ополченцы и те, которые
были в деревне, и те, котóрые работали на батарее, побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчими. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это
была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в
землю с обнаженными головами толпы военных.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана, как на центр позиции, и у которого на берегу лежали ряды скошенной пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали
землю ополченцы. Это
был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского или курганной батареи.
Но он не мог понять того, — вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, — но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за Русскую
землю, что в войсках
был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов, и что этот успех удесятерял наши силы.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало
землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что-то. Ополченцы, вошедшие
было на батарею, побежали назад.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о
землю; ящика, около которого он
был, не
было; только валялись зеленые, обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на
земле и пронзительно, протяжно визжала.
— Берегись! — послышался испуганный крик солдата, и как свистящая на быстром полете, приседающая на
землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно
было выказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам, да, та любовь, которую проповедывал Бог на
земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко
было жизни, вот оно то, что́ еще оставалось мне, ежели бы я
был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
На перевязочных пунктах, на десятину места, трава и
земля были пропитаны кровью.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую холодную
землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босою ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой
было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что-то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
За столбом
была вырыта большая яма с свеже-выкопанною
землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа.
Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно
было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что
земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают на чем держится
земля, но знают, что
есть законы, управляющие движением и ее и других планет.
И трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии
был приходить, когда валялся по
земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами.
Земля была влажна, но грязи не
было, и войска шли без шума, только слабо слышно
было изредка бренчанье артиллерии.
Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной
земле, полагая, что они пришли туда, куда надо
было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и очевидно зашли не туда, куда им надо
было.
Но так как съестные припасы
были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой
земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтоб они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы,
был в одних портках и черной, как
земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые,
были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не
было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную
землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно-одинокий смех.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы итти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что-то хорошее
есть за этими 1000-ю верст. Нужно представление об обетованной
земле для того, чтоб иметь силы двигаться.
Обетованная
земля при наступлении французов
была Москва, при отступлении
была родина. Но родина
была слишком далеко, и для человека, идущего 1000 верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели, «нынче я приду за 40 верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
И одежды, и седла, и поводья, всё
было мокро, склизко и раскисло, так же как и
земля и опавшие листья, которыми
была уложена дорога.
Большое черное пятно может
быть точно
была караулка, а может
быть,
была пещера, которая вела в самую глубь
земли.
Может
быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может
быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до
земли целый день, целый месяц — всё лететь и никогда не долетишь.
Он поглядел на небо. И небо
было такое же волшебное, как и
земля. На небе расчищало и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна
были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно
было достать его.
Он узнал, что
есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал от того, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой
земле, остужая одну сторону и согревая другую; что, когда он бывало надевал свои бальные, узкие башмаки, он точно так же страдал как и теперь, когда он шел уже совсем босой (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками.
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованною
землей, французы убивали друг друга за провиант, грабили свои же магазины и, когда всё
было разграблено, побежали дальше.
Цель народа
была одна: очистить свою
землю от нашествия. Цель эта достигалась во-первых сама собою, так как французы бежали и потому следовало только не останавливать этого движения. Во-вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и в-третьих тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Это
были два, прятавшиеся в лесу, француза. Хрипло говоря что-то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один
был повыше ростом в офицерской шляпе и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на
землю. Другой маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат,
был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что-то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Если люди произошли от обезьян в неизвестный период времени, то это столь же понятно, как и то, что люди произошли от горсти
земли в известный период времени (в первом случае X
есть время, во втором происхождение), и вопрос о том, каким образом соединяется сознание свободы человека с законом необходимости, которому подлежит человек, не может
быть разрешен сравнительною физиологией и зоологией, ибо в лягушке, кролике и обезьяне мы можем наблюдать только мускульно-нервную деятельность, а в человеке — и мускульно-нервную деятельность, и сознание.
С тех пор как найдена и доказана система Коперника, одно признание того, что движется не солнце, а
земля, уничтожило всю космографию древних. Можно
было, опровергнув систему, удержать старое воззрение на движения тел, но не опровергнув его, нельзя
было, казалось, продолжать изучение Птоломеевых миров. Но и после открытия Коперника, Птоломеевы миры еще долго продолжали изучаться.
Как в вопросе астрономии тогда, как и теперь в вопросе истории, всё различие воззрения основано на признании или непризнании абсолютной единицы, служащей мерилом видимых явлений. В астрономии это
была неподвижность
земли; в истории, — это независимость личности — свобода.