Неточные совпадения
В смуглых чертах цыгана
было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов
был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда
есть на
земле — виселица.
В изнеможении готов уже
был он упасть на
землю, как вдруг послышалось ему, что сзади кто-то гонится за ним…
Бедность не бедность: потому что тогда козаковал почти всякий и набирал в чужих
землях немало добра; а больше оттого, что незачем
было заводиться порядочною хатою.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел
было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не
будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя
земли, полетел стремглав.
Уже хотел он
было достать его рукою, но сундук стал уходить в
землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем.
Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из
земли; середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни
было под
землею, сделалось видимо как на ладони.
А говорят, однако же,
есть где-то, в какой-то далекой
земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на
землю ночью перед светлым праздником.
— Нет, Галю; у Бога
есть длинная лестница от неба до самой
земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на
земле.
Огромный огненный месяц величественно стал в это время вырезываться из
земли. Еще половина его
была под
землею, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. Пруд тронулся искрами. Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени.
Голова уже давно окончил свой ужин и, без сомнения, давно бы уже заснул; но у него
был в это время гость, винокур, присланный строить винокурню помещиком, имевшим небольшой участок
земли между вольными козаками.
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на небо; ужас изобразился в лице писаря; десятские приросли к
земле и не в состоянии
были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
Но так как
было рано, то все еще дремало, протянувшись на
земле.
Покойный дед
был человек не то чтобы из трусливого десятка; бывало, встретит волка, так и хватает прямо за хвост; пройдет с кулаками промеж козаками — все, как груши, повалятся на
землю.
Спереди совершенно немец: [Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой
земли, хоть
будь он француз, или цесарец, или швед — все немец.
— Постой, голубчик! — закричал кузнец, — а вот это как тебе покажется? — При сем слове он сотворил крест, и черт сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — сказал он, стаскивая его за хвост на
землю, —
будешь ты у меня знать подучивать на грехи добрых людей и честных христиан! — Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на него верхом и поднял руку для крестного знамения.
Да как и не рассказать,
бывши так долго в чужой
земле!
Воздушная Катерина задрожала. Но уже пан Данило
был давно на
земле и пробирался с своим верным Стецьком в свои горы. «Страшно, страшно!» — говорил он про себя, почувствовав какую-то робость в козацком сердце, и скоро прошел двор свой, на котором так же крепко спали козаки, кроме одного, сидевшего на сторо́же и курившего люльку. Небо все
было засеяно звездами.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь
буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все
буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в
землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти упала она на пень, на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно
будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на
землю.
— Слушай, жена моя! — сказал Данило, — не оставляй сына, когда меня не
будет. Не
будет тебе от Бога счастия, если ты кинешь его, ни в том, ни в этом свете. Тяжело
будет гнить моим костям в сырой
земле; а еще тяжелее
будет душе моей.
По каменным ступеням спустился он, между обгорелыми пнями, вниз, где, глубоко в
земле, вырыта
была у него землянка.
Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже
был мертвец и глядел как мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и от
земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него.
И все мертвецы вскочили в пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои зубы. Еще один, всех выше, всех страшнее, хотел подняться из
земли; но не мог, не в силах
был этого сделать, так велик вырос он в
земле; а если бы поднялся, то опрокинул бы и Карпат, и Седмиградскую и Турецкую
землю; немного только подвинулся он, и пошло от того трясение по всей
земле. И много поопрокидывалось везде хат. И много задавило народу.
Нередко бывало по всему миру, что
земля тряслась от одного конца до другого: то оттого делается, толкуют грамотные люди, что
есть где-то близ моря гора, из которой выхватывается пламя и текут горящие реки.
Есть между горами провал, в провале дна никто не видал; сколько от
земли до неба, столько до дна того провала.
Сделай же, Боже, так, чтобы все потомство его не имело на
земле счастья! чтобы последний в роде
был такой злодей, какого еще и не бывало на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его не нашли бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую на свете, подымались бы из могил! А иуда Петро чтобы не в силах
был подняться и оттого терпел бы муку еще горшую; и
ел бы, как бешеный,
землю, и корчился бы под
землею!
«Страшна казнь, тобою выдуманная, человече! — сказал Бог. — Пусть
будет все так, как ты сказал, но и ты сиди вечно там на коне своем, и не
будет тебе царствия небесного, покамест ты
будешь сидеть там на коне своем!» И то все так сбылось, как
было сказано: и доныне стоит на Карпате на коне дивный рыцарь, и видит, как в бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, и чует, как лежащий под
землею мертвец растет, гложет в страшных муках свои кости и страшно трясет всю
землю…»
Вся
земля, которая за нашим хутором, и самое село Хортыще
было Степана Кузьмича.
Так вот как морочит нечистая сила человека! Я знаю хорошо эту
землю: после того нанимали ее у батька под баштан соседние козаки.
Земля славная! и урожай всегда бывал на диво; но на заколдованном месте никогда не
было ничего доброго. Засеют как следует, а взойдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз не арбуз, тыква не тыква, огурец не огурец… черт знает что такое!
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на
землях и у того и у другого.
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы
землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько
было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И
пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит,
поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в
землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
И то уж благо: с Домною // Делился им; младенцами // Давно в
земле истлели бы // Ее родные деточки, // Не
будь рука вахлацкая // Щедра, чем Бог послал.