Неточные совпадения
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и удивила его. Он не понимал того,
что его жалость к ней раздражала ее. Она
видела в нем к себе сожаленье, но не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она не простит», подумал он.
Уж который раз он
видел его приезжавшим в Москву из деревни, где он что-то делал, но
что именно, того Степан Аркадьич никогда не мог понять хорошенько, да и не интересовался.
— Мы тебя давно ждали, — сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет и выпустив руку Левина, как бы этим показывая,
что тут опасности кончились. — Очень, очень рад тебя
видеть, — продолжал он. — Ну,
что ты? Как? Когда приехал?
— Как же ты говорил,
что никогда больше не наденешь европейского платья? — сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. — Так! я
вижу: новая фаза.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, — слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя,
что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было
видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии,
что Облонский перестал смотреть на него.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так
видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот
что: если ты хочешь их
видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он
увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал,
что не может почему-то начать говорить с братом о своем решении жениться.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность
видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только,
что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
В 4 часа, чувствуя свое бьющееся сердце, Левин слез с извозчика у Зоологического Сада и пошел дорожкой к горам и катку, наверное зная,
что найдет ее там, потому
что видел карету Щербацких у подъезда.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том,
что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя,
что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно
видел,
что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
— Да, я
видел,
что ногти бедного Гриневича тебя очень заинтересовали, — смеясь сказал Степан Аркадьич.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь
видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала,
что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Ты пойми, — сказал он, —
что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому
что решил,
что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и
вижу,
что без этого нет жизни. И надо решить…
Она
видела,
что в последнее время многое изменилось в приемах общества,
что обязанности матери стали еще труднее.
Она
видела,
что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили одни по улицам, многие не приседали и, главное, были все твердо уверены,
что выбрать себе мужа есть их дело, а не родителей.
Она
видела,
что дочь уже влюблена в него, но утешала себя тем,
что он честный человек и потому не сделает этого.
И она стала говорить с Кити. Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость,
чем остаться весь вечер и
видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив,
что он молчит, обратилась к нему.
Есть люди, которые, встречая своего счастливого в
чем бы то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего,
что есть в нем, и
видеть в нем одно дурное; есть люди, которые, напротив, более всего желают найти в этом счастливом сопернике те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного хорошего.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем,
что это за сила, но сила есть, и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в
чем состоит эта сила. Нет, я не
вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
— А! — начал он радостно. — Давно ли? Я и не знал,
что ты тут. Очень рад вас
видеть.
Кити чувствовала, как после того,
что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она
видела также, как холодно отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и не понимая, как и за
что можно было быть к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
— Всё кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И хуже всего то, ты пойми,
что я не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я не могу, мне мука
видеть его.
— Душенька, Долли, я понимаю, но не мучь себя. Ты так оскорблена, так возбуждена,
что ты многое
видишь не так.
—
Что делать, подумай, Анна, помоги. Я всё передумала и ничего не
вижу.
Я
видела только его и то,
что семья расстроена; мне его жалко было, но, поговорив с тобой, я, как женщина,
вижу другое; я
вижу твои страдания, и мне, не могу тебе сказать, как жаль тебя!
— Долли, постой, душенька. Я
видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю,
что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним,
что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты»,
чего прежде не было. В отношениях мужа с женой оставалась та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич
видел возможность объяснения и примирения.
Оттого ли,
что дети
видели,
что мама любила эту тетю, или оттого,
что они сами чувствовали в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще до обеда прилипли к новой тете и не отходили от нее.
Только
что оставив графиню Банину, с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство, то есть пустившихся танцовать несколько пар,
увидел входившую Кити и подбежал к ней тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желает ли она, занес руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
Вронский подошел к Кити, напоминая ей о первой кадрили и сожалея,
что всё это время не имел удовольствия ее
видеть.
Она
видела,
что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения.
То,
что Кити так ясно представлялось в зеркале лица Анны, она
увидела на нем.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть, этого не было?» И она опять вспоминала всё,
что она
видела.
Она
видела их своими дальнозоркими глазами,
видела их и вблизи, когда они сталкивались в парах, и
чем больше она
видела их, тем больше убеждалась,
что несчастие ее свершилось.
Она
видела,
что они чувствовали себя наедине в этой полной зале.
Константин Левин заглянул в дверь и
увидел,
что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому,
что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Он был еще худее,
чем три года тому назад, когда Константин Левин
видел его в последний раз. На нем был короткий сюртук. И руки и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.
Он был совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и дурное в его характере, то,
что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, когда
увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он вспомнил всё это.
— Мне ни для
чего не нужно
видеть тебя, — робко отвечал он. — Я просто приехал тебя
видеть.
— Так
видишь, — продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить,
что сказать и сделать. — Вот
видишь ли… — Он указал в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. —
Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
Он
видел,
что эта артель есть только якорь спасения от презрения к самому себе.
— То есть, позвольте, почему ж вы знаете,
что вы потеряете время? Многим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я, другое дело, я
вижу насквозь его мысли и знаю, почему это слабо.
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя
видеть.
Что там ни толкуй, а всё не чужие. Ну, выпей же. Расскажи,
что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
Долли едва могла удерживать улыбку. Она любила Анну, но ей приятно было
видеть,
что и у ней есть слабости.
Она довольно долго, ничего не отвечая, вглядывалась в него и, несмотря на тень, в которой он стоял,
видела, или ей казалось,
что видела, и выражение его лица и глаз.
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое,
чего желала ее душа, но
чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он
видел борьбу.
Он знал только,
что сказал ей правду,
что он ехал туда, где была она,
что всё счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в том, чтобы
видеть и слышать ее.
Он знал,
что у ней есть муж, но не верил в существование его и поверил в него вполне, только когда
увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.
Ей так легко и спокойно было, так ясно она
видела,
что всё,
что ей на железной дороге представлялось столь значительным, был только один из обычных ничтожных случаев светской жизни и
что ей ни пред кем, ни пред собой стыдиться нечего.
— Вообще я
вижу,
что поездка твоя удалась, — сказал он ей.