Неточные совпадения
Дарья Александровна между
тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в
то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать
ли молоко? не послать
ли за другим поваром?
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и
то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика
ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Теперь, — хорошо
ли это, дурно
ли, — Левин не мог не остаться; ему нужно было узнать, что за человек был
тот, кого она любила.
— Не правда
ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь.
Тем лучше, мой милый,
тем лучше.]
Только что оставив графиню Банину, с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство,
то есть пустившихся танцовать несколько пар, увидел входившую Кити и подбежал к ней
тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желает
ли она, занес руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор
то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей,
то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут
ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
«Ну хорошо, электричество и теплота одно и
то же; но возможно
ли в уравнении для решения вопроса поставить одну величину вместо другой?
Потому
ли, что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в
тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не занимало
то, что она уезжает.
Читала
ли она, как героиня романа ухаживала за больным, ей хотелось ходить неслышными шагами по комнате больного; читала
ли она о
том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь; читала
ли она о
том, как леди Мери ехала верхом за стаей и дразнила невестку и удивляла всех своею смелостью, ей хотелось это делать самой.
Он, как доживший, не глупый и не больной человек, не верил в медицину и в душе злился на всю эту комедию,
тем более, что едва
ли не он один вполне понимал причину болезни Кити.
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о
том, как пить
те воды, которые были не нужны. На вопрос, ехать
ли за границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец было изложено: ехать и не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
— И мне
то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели
то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда
ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда
ли?
— Я не стану тебя учить
тому, что ты там пишешь в присутствии, — сказал он, — а если нужно,
то спрошу у тебя. А ты так уверен, что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел
ли ты деревья?
Он думал о
том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно
ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Он был до такой степени переполнен чувством к Анне, что и не подумал о
том, который час и есть
ли ему еще время ехать к Брянскому.
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и думала о
том, правда
ли то, что Вронский не убился. О нем
ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала
того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно понял
то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой,
тем, что Варенька, очевидно, ничего не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно
ли еще петь или довольно?
— Так что ж? Я не понимаю. Дело в
том, любите
ли вы его теперь или нет, — сказала Варенька, называя всё по имени.
— Какое время! Другое время такое, что целый месяц за полтинник отдашь, а
то так никаких денег за полчаса не возьмешь. Так
ли, Катенька? Что ты, какая скучная?
Кроме
того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает
ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит
ли он народ.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было знать, на что отвечать, — впрочем, не в
том дело. Позволь. Признаешь
ли ты, что образование есть благо для народа?
Но быть гласным, рассуждать о
том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете
ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о
тем, что
то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому
ли, что он не умел сказать ясно
то, что хотел, потому
ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
После короткого совещания — вдоль
ли, поперек
ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя под гору по лощине и на гору под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и косцы только на горке были на солнце, а в низу, по которому поднимался пар, и на
той стороне шли в свежей, росистой тени. Работа кипела.
— Вот отлично! Непременно съезжу к ним, — сказал Левин. — А
то поедем вместе. Она такая славная. Не правда
ли?
— Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете
ли вы
то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…
Боится
ли она и желает
ли она
того, что было, или
того, что будет, и чего именно она желает, она не знала.
Гувернантка, поздоровавшись, длинно и определительно стала рассказывать проступок, сделанный Сережей, но Анна не слушала ее; она думала о
том, возьмет
ли она ее с собою. «Нет, не возьму, — решила она. — Я уеду одна, с сыном».
Видите
ли, на одну и
ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, и смотреть просто и даже весело.
Он сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно, что лучше было бы обойтись без этого; и вместе с
тем, говоря это себе, боялся — не дурно
ли это?
«Если я сказал оставить мужа,
то это значит соединиться со мной. Готов
ли я на это? Как я увезу ее теперь, когда у меня нет денег? Положим, это я мог бы устроить… Но как я увезу ее, когда я на службе? Если я сказал это,
то надо быть готовым на это,
то есть иметь деньги и выйти в отставку».
И он задумался. Вопрос о
том, выйти или не выйти в отставку, привел его к другому, тайному, ему одному известному, едва
ли не главному, хотя и затаенному интересу всей его жизни.
— Расчет один, что дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще всё надеешься, что образумится народ. А
то, верите
ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще к мировому судье.
— Да, это: мы шапками закидаем, мы нашли
то, чего ищет Европа! Всё это я знаю, но, извините меня, вы знаете
ли всё, что сделано в Европе по вопросу об устройстве рабочих?
Левин вдруг разгорячился при этих словах, потому что в глубине души он боялся, что это было правда, — правда
то, что он хотел балансировать между коммунизмом и определенными формами и что это едва
ли было возможно.
― Как вы гадки, мужчины! Как вы не можете себе представить, что женщина этого не может забыть, ― говорила она, горячась всё более и более и этим открывая ему причину своего раздражения. ― Особенно женщина, которая не может знать твоей жизни. Что я знаю? что я знала? ― говорила она, ―
то, что ты скажешь мне. А почем я знаю, правду
ли ты говорил мне…
— Через неделю. Ответ же ваш о
том, принимаете
ли вы на себя ходатайство по этому делу и на каких условиях, вы будете так добры, сообщите мне.
Вследствие этого в высших сферах и даже в обществе всё спуталось, и, несмотря на
то, что всех это крайне интересовало, никто не мог понять, действительно
ли бедствуют и погибают инородцы или процветают.
— Ну как не грех не прислать сказать! Давно
ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А
то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
— Вполне
ли они известны? — с тонкою улыбкой вмешался Сергей Иванович. — Теперь признано, что настоящее образование может быть только чисто классическое; но мы видим ожесточенные споры
той и другой стороны, и нельзя отрицать, чтоб и противный лагерь не имел сильных доводов в свою пользу.
— Совершенно справедливо, — подтвердил Алексей Александрович. — Вопрос, я полагаю, состоит только в
том, способные
ли они к этим обязанностям.
Когда встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся, не будет
ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и
то место, на котором она была в гостиной.
— Вот, сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило
ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от
того, поймет
ли она эти слова.
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они
ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не
то, что нужно было.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и
то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали
ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
— Благодарю вас, княгиня, за ваше участие и советы. Но вопрос о
том, может
ли или не может жена принять кого-нибудь, она решит сама.
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в
том: можешь
ли ты продолжать жить с своим мужем? Желаешь
ли ты этого? Желает
ли он этого?
Она решила, что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет после, и очень сердилась на Левина за
то, что он никак не мог серьезно ответить ей, согласен
ли он на это или нет.
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете
ли вы во всё
то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина и складывая руки под эпитрахиль.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть
ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в
том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями,
то есть никакой свободы, — вот это счастье!»