Неточные совпадения
Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор — о
том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много
ли дает дохода, и большой
ли подлец их хозяин; на что половой, по обыкновению, отвечал: «О, большой, сударь, мошенник».
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было
ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и
тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство.
Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и
того менее замечательны; однако же он прочел их всех, добрался даже до цены партера и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону: узнать, нет
ли там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер глаза, свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось.
Эти, напротив
того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял
ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста.
Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению,
то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение
ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался.
Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по словам Манилова, должна быть его деревня, но и шестнадцатая верста пролетела мимо, а деревни все не было видно, и если бы не два мужика, попавшиеся навстречу,
то вряд
ли бы довелось им потрафить на лад.
— О! помилуйте, ничуть. Я не насчет
того говорю, чтобы имел какое-нибудь,
то есть, критическое предосуждение о вас. Но позвольте доложить, не будет
ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, [Негоция — коммерческая сделка.] — так не будет
ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?
— Ну, видите, матушка. А теперь примите в соображение только
то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои деньги, понимаете
ли вы это?
— Нет, матушка не обижу, — говорил он, а между
тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по лицу его. Он расспросил ее, не имеет
ли она в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могла уполномочить на совершение крепости и всего, что следует.
Точно
ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о
том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о
том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Пьян ты, что
ли?» Селифан почувствовал свою оплошность, но так как русский человек не любит сознаться перед другим, что он виноват,
то тут же вымолвил он, приосанясь: «А ты что так расскакался? глаза-то свои в кабаке заложил, что
ли?» Вслед за сим он принялся отсаживать назад бричку, чтобы высвободиться таким образом из чужой упряжи, но не тут-то было, все перепуталось.
Но досада
ли, которую почувствовали приезжие кони за
то, что разлучили их с приятелями, или просто дурь, только, сколько ни хлыстал их кучер, они не двигались и стояли как вкопанные.
Везде, где бы ни было в жизни, среди
ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз встретится на пути человеку явленье, не похожее на все
то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на
те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь.
Попадись на
ту пору вместо Чичикова какой-нибудь двадцатилетний юноша, гусар
ли он, студент
ли он или просто только что начавший жизненное поприще, — и боже! чего бы не проснулось, не зашевелилось, не заговорило в нем!
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится
тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что, как ее отец? богатый
ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
Хозяин, казалось, сам чувствовал за собою этот грех и
тот же час спросил: «Не побеспокоил
ли я вас?» Но Чичиков поблагодарил, сказав, что еще не произошло никакого беспокойства.
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим на стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения в Греции в 20-х г. XIX в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к
тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его в посредники; и несколько смешавшийся в первую минуту незнакомец не знает, отвечать
ли ему на
то дело, о котором ничего не слышал, или так постоять, соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
Родился
ли ты уж так медведем, или омедведила тебя захолустная жизнь, хлебные посевы, возня с мужиками, и ты чрез них сделался
то, что называют человек-кулак?
Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была
ли то деревушка, бедный уездный городишка, село
ли, слободка, — любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер
ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в
то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания на
то, рад
ли или не рад был этому гость.
При всем
том он, однако ж, не мог скрыть своей радости и пожелал всяких утешений не только ему, но даже и деткам его, не спросив, были
ли они у него или нет.
Если бы кто взглянул из окошка в осеннее время и особенно когда по утрам начинаются маленькие изморози,
то бы увидел, что вся дворня делала такие скачки, какие вряд
ли удастся выделать на театрах самому бойкому танцовщику.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя
ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая о
том, что все еще останется много чистого пробела.
Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел ворота
тот же час запереть, потом обошел кладовые, с
тем чтобы осмотреть, на своих
ли местах сторожа, которые стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после
того заглянул в кухню, где под видом
того чтобы попробовать, хорошо
ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату.
На дороге
ли ты отдал душу Богу, или уходили тебя твои же приятели за какую-нибудь толстую и краснощекую солдатку, или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков, или, может, и сам, лежа на полатях, думал, думал, да ни с
того ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали.
В городе пошли толки, мнения, рассуждения о
том, выгодно
ли покупать на вывод крестьян.
Он сделал даже самому себе множество приятных сюрпризов, подмигнул бровью и губами и сделал кое-что даже языком; словом, мало
ли чего не делаешь, оставшись один, чувствуя притом, что хорош, да к
тому же будучи уверен, что никто не заглядывает в щелку.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и
том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с
тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок
ли? но платок в кармане; не деньги
ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между
тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
«Позволено
ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся
те счастливые места, в которых порхает мысль ваша?» — «Можно
ли знать имя
той, которая погрузила вас в эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал на все решительным невниманием, и приятные фразы канули, как в воду.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не
то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб
ли, рот
ли, руки
ли,
то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи,
та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и
то и дело станут повторять в
то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут,
то как на что-то постороннее.
Казалось, как будто он хотел взять их приступом; весеннее
ли расположение подействовало на него, или толкал его кто сзади, только он протеснялся решительно вперед, несмотря ни на что; откупщик получил от него такой толчок, что пошатнулся и чуть-чуть удержался на одной ноге, не
то бы, конечно, повалил за собою целый ряд; почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с довольно тонкой иронией, но он на них не поглядел; он видел только вдали блондинку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием пуститься летать по паркету.
Нельзя сказать наверно, точно
ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода,
то есть не так чтобы толстые, однако ж и не
то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем
том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Но, как на беду, в это время подвернулся губернатор, изъявивший необыкновенную радость, что нашел Павла Ивановича, и остановил его, прося быть судиею в споре его с двумя дамами насчет
того, продолжительна
ли женская любовь или нет; а между
тем Ноздрев уже увидал его и шел прямо навстречу.
Старушка вскоре после отъезда нашего героя в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана, что, не поспавши три ночи сряду, решилась ехать в город, несмотря на
то что лошади не были подкованы, и там узнать наверно, почем ходят мертвые души и уж не промахнулась
ли она, боже сохрани, продав их, может быть, втридешева.
Решено было еще сделать несколько расспросов
тем, у которых были куплены души, чтобы, по крайней мере, узнать, что за покупки, и что именно нужно разуметь под этими мертвыми душами, и не объяснил
ли он кому, хоть, может быть, невзначай, хоть вскользь как-нибудь настоящих своих намерений, и не сказал
ли он кому-нибудь о
том, кто он такой.
Господа чиновники прибегнули еще к одному средству, не весьма благородному, но которое, однако же, иногда употребляется,
то есть стороною, посредством разных лакейских знакомств, расспросить людей Чичикова, не знают
ли они каких подробностей насчет прежней жизни и обстоятельств барина, но услышали тоже не много.
Он отвечал на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ на несколько тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать; на вопрос, не шпион
ли он и не старается
ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что еще в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в
том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить к одним вискам двести сорок пьявок, —
то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.
На вопрос, точно
ли Чичиков имел намерение увезти губернаторскую дочку и правда
ли, что он сам взялся помогать и участвовать в этом деле, Ноздрев отвечал, что помогал и что если бы не он,
то не вышло бы ничего, — тут он и спохватился было, видя, что солгал вовсе напрасно и мог таким образом накликать на себя беду, но языка никак уже не мог придержать.
Попробовали было заикнуться о Наполеоне, но и сами были не рады, что попробовали, потому что Ноздрев понес такую околесину, которая не только не имела никакого подобия правды, но даже просто ни на что не имела подобия, так что чиновники, вздохнувши, все отошли прочь; один только полицеймейстер долго еще слушал, думая, не будет
ли, по крайней мере, чего-нибудь далее, но наконец и рукой махнул, сказавши: «Черт знает что такое!» И все согласились в
том, что как с быком ни биться, а все молока от него не добиться.
В продолжение всей болтовни Ноздрева Чичиков протирал несколько раз себе глаза, желая увериться, не во сне
ли он все это слышит. Делатель фальшивых ассигнаций, увоз губернаторской дочки, смерть прокурора, которой причиною будто бы он, приезд генерал-губернатора — все это навело на него порядочный испуг. «Ну, уж коли пошло на
то, — подумал он сам в себе, — так мешкать более нечего, нужно отсюда убираться поскорей».
Досада
ли на
то, что вот не удалась задуманная назавтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царевом кабаке, или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки в
тот час, как нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ?
Вставши, он послал
тот же час узнать, заложена
ли бричка и все
ли готово; но донесли, что бричка еще была не заложена и ничего не было готово.
Сначала он не чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно
ли выехал из города; но когда увидел, что город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего
того, что находится вокруг городов, не было видно и даже белые верхушки каменных церквей давно ушли в землю, он занялся только одной дорогою, посматривал только направо и налево, и город N. как будто не бывал в его памяти, как будто проезжал он его давно, в детстве.
Я поставлю полные баллы во всех науках
тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я
тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за
то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в
том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был
ли кто там или нет.
И в
то время, когда обыскиваемые бесились, выходили из себя и чувствовали злобное побуждение избить щелчками приятную его наружность, он, не изменяясь ни в лице, ни в вежливых поступках, приговаривал только: «Не угодно
ли вам будет немножко побеспокоиться и привстать?» Или: «Не угодно
ли вам будет, сударыня, пожаловать в другую комнату? там супруга одного из наших чиновников объяснится с вами».
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится
ли на него Чичиков или нет, но что до автора,
то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме
той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был
ли он генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и
ту же реку, оставляя ее
то вправо,
то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак
ли я был доселе?
Но как вдруг исчезнул бы этот гнев, если бы она увидела в несчастии
того самого, на кого гневалась, как бы вдруг бросила она ему свой кошелек не размышляя, умно
ли это или глупо, и разорвала на себе платье для перевязки, если б он был ранен!