Неточные совпадения
Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и рассеянно, как будто спрашивал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От такого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а может быть, и еще от более холодного воззрения на тот
же предмет слуги его, Захара, вид кабинета, если осмотреть
там все повнимательнее, поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью.
— Ты никогда ничего не знаешь.
Там, в корзине, посмотри! Или не завалилось ли за диван? Вот спинка-то у дивана до сих пор непочинена; что б тебе призвать столяра да починить? Ведь ты
же изломал. Ни о чем не подумаешь!
— Куда? Здесь ищи! Я с третьего дня
там не был. Да скорее
же! — говорил Илья Ильич.
— Из чего
же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, а верно и выйдет? А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того, что
там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да отводят в тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый, грубый смех, злость…
— Как
же! Нынче
там гулянье. Разве не знаете: сегодня первое мая?
Точно ребенок:
там недоглядит, тут не знает каких-нибудь пустяков,
там опоздает и кончит тем, что бросит дело на половине или примется за него с конца и так все изгадит, что и поправить никак нельзя, да еще он
же потом и браниться станет.
— Поди с ним! — говорил Тарантьев, отирая пот с лица. — Теперь лето: ведь это все равно что дача. Что ты гниешь здесь летом-то, в Гороховой?..
Там Безбородкин сад, Охта под боком, Нева в двух шагах, свой огород — ни пыли, ни духоты! Нечего и думать: я сейчас
же до обеда слетаю к ней — ты дай мне на извозчика, — и завтра
же переезжать…
— Врешь, пиши: с двенадцатью человеками детей; оно проскользнет мимо ушей, справок наводить не станут, зато будет «натурально»… Губернатор письмо передаст секретарю, а ты напишешь в то
же время и ему, разумеется, со вложением, — тот и сделает распоряжение. Да попроси соседей: кто у тебя
там?
— Не дам! — холодно отвечал Захар. — Пусть прежде они принесут назад жилет да нашу рубашку: пятый месяц гостит
там. Взяли вот этак
же на именины, да и поминай как звали; жилет-то бархатный, а рубашка тонкая, голландская: двадцать пять рублев стоит. Не дам фрака!
Захар не отвечал: он, кажется, думал: «Ну, чего тебе? Другого, что ли, Захара? Ведь я тут стою», и перенес взгляд свой мимо барина, слева направо;
там тоже напомнило ему о нем самом зеркало, подернутое, как кисеей, густою пылью: сквозь нее дико, исподлобья смотрел на него, как из тумана, собственный его
же угрюмый и некрасивый лик.
Грозы не страшны, а только благотворны
там бывают постоянно в одно и то
же установленное время, не забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий год одни и те
же, точно как будто из казны отпускалась на год на весь край известная мера электричества.
Немец был человек дельный и строгий, как почти все немцы. Может быть, у него Илюша и успел бы выучиться чему-нибудь хорошенько, если б Обломовка была верстах в пятистах от Верхлёва. А то как выучиться? Обаяние обломовской атмосферы, образа жизни и привычек простиралось и на Верхлёво; ведь оно тоже было некогда Обломовкой;
там, кроме дома Штольца, все дышало тою
же первобытною ленью, простотою нравов, тишиною и неподвижностью.
Вообще
там денег тратить не любили, и, как ни необходима была вещь, но деньги за нее выдавались всегда с великим соболезнованием, и то если издержка была незначительна. Значительная
же трата сопровождалась стонами, воплями и бранью.
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как
же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех не поднял.
Там все это и умерло, больше не повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей совести: она чиста, как стекло; никакой удар не убил во мне самолюбия, а так, Бог знает отчего, все пропадает!
Когда
же минутно являлась она в его воображении,
там возникал и тот образ, тот идеал воплощенного покоя, счастья жизни: этот идеал точь-в-точь был — Ольга! Оба образа сходились и сливались в один.
Гордость его страдала, и он мрачно обращался с женой. Когда
же, однако, случалось, что Илья Ильич спрашивал какую-нибудь вещь, а вещи не оказывалось или она оказывалась разбитою, и вообще, когда случался беспорядок в доме и над головой Захара собиралась гроза, сопровождаемая «жалкими словами», Захар мигал Анисье, кивал головой на кабинет барина и, указывая туда большим пальцем, повелительным шепотом говорил: «Поди ты к барину: что ему
там нужно?»
Что за причина? Какой ветер вдруг подул на Обломова? Какие облака нанес? И отчего он поднимает такое печальное иго? А, кажется, вчера еще он глядел в душу Ольги и видел
там светлый мир и светлую судьбу, прочитал свой и ее гороскоп. Что
же случилось?
— Вот, попроси барона; он
там со всеми знаком, завтра
же пошлет за креслами.
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут дорогу надо строить, школы заводить, в Обломовку ехать;
там негде жить, дома еще нет… Какая
же свадьба? Что ты выдумал?
Подарок! А у него двести рублей в кармане! Если деньги и пришлют, так к Рождеству, а может быть, и позже, когда продадут хлеб, а когда продадут, сколько его
там и как велика сумма выручена будет — все это должно объяснить письмо, а письма нет. Как
же быть-то? Прощай, двухнедельное спокойствие!
— Тебя послушать, так ты и бумаги не умеешь в управу написать, и письма к домовому хозяину, а к Ольге письмо написал
же? Не путал
там которого и что? И бумага нашлась атласная, и чернила из английского магазина, и почерк бойкий: что?
«Как она созрела, Боже мой! как развилась эта девочка! Кто ж был ее учителем? Где она брала уроки жизни? У барона?
Там гладко, не почерпнешь в его щегольских фразах ничего! Не у Ильи
же!..»
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда
же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» — говорила душа ее и чего-то не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не подслушал бы кто этого шепота души… Спрашивала глазами небо, море, лес… нигде нет ответа:
там даль, глубь и мрак.