Неточные совпадения
«Да, да, как это было? —
думал он, вспоминая сон. — Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет,
не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед
на стеклянных столах, да, — и столы пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и
не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины», вспоминал он.
Он поглядел
на нее, и злоба, выразившаяся
на ее лице, испугала и удивила его. Он
не понимал того, что его жалость к ней раздражала ее. Она видела в нем к себе сожаленье, но
не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она
не простит»,
подумал он.
«Славный, милый»,
подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя
на него с улыбкой тихой ласки, как
на любимого брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю
не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…»
думала она.
Всю дорогу приятели молчали. Левин
думал о том, что означала эта перемена выражения
на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком,
не похожим
на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
— Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал
на коньках, и есть хочется. И
не думай, — прибавил он, заметив
на лице Облонского недовольное выражение, — чтоб я
не оценил твоего выбора. Я с удовольствием поем хорошо.
— Я тебе говорю, чтò я
думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить
не хотел, а так вышло. И она —
на твоей стороне.
«Нет, неправду
не может она сказать с этими глазами»,
подумала мать, улыбаясь
на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
Но в это самое время вышла княгиня.
На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего
не сказал. Кити молчала,
не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», —
подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же
думает жениться, как я?… Ох!
не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах,
на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал
на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
— Я
не думаю, а знаю;
на это глаза есть у нас, а
не у баб. Я вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
— Вот как!… Я
думаю, впрочем, что она может рассчитывать
на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его
не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя
не достало денег, а здесь — твое достоинство
на весах. Однако вот и поезд.
То же самое
думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока
не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась
на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку
на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то
не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
—
Не знаю,
не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна,
подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его
на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я
не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого
не было, совсем
не было.
«За что она недовольна им?»
подумала Кити, заметив, что Анна умышленно
не ответила
на поклон Вронского.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав
на вечер, где она
думала встретить его, a его
не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование
не только
не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
«И ужаснее всего то, —
думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он
думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь
на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я
не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и
не имеют силы взглянуть им в лицо».
На мгновение лицо ее опустилось, и потухла насмешливая искра во взгляде; но слово «люблю» опять возмутило ее. Она
подумала: «любит? Разве он может любить? Если б он
не слыхал, что бывает любовь, он никогда и
не употреблял бы этого слова. Он и
не знает, что такое любовь».
Она говорила себе: «Нет, теперь я
не могу об этом
думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда
не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать,
на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
«Знает он или
не знает, что я делал предложение? —
подумал Левин, глядя
на него. — Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в его лице», и, чувствуя, что краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича.
Он
думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он
не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы,
не знал, возможно ли это нынче или нет, и
не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз
на даче у кузины Бетси.
На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
«Да, я
не прощу ему, если он
не поймет всего значения этого. Лучше
не говорить, зачем испытывать?»
думала она, всё так же глядя
на него и чувствуя, что рука ее с листком всё больше и больше трясется.
Если бы кто-нибудь имел право спросить Алексея Александровича, что он
думает о поведении своей жены, то кроткий, смирный Алексей Александрович ничего
не ответил бы, а очень бы рассердился
на того человека, который у него спросил бы про это.
Он
не позволял себе
думать об этом и
не думал; но вместе с тем он в глубине своей души никогда
не высказывая этого самому себе и
не имея
на то никаких
не только доказательств, но и подозрений, знал несомненно, что он был обманутый муж, и был от этого глубоко несчастлив.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя
на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как
не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала
на его голову, он
не только
не думал о том, как развязать это положение, но вовсе
не хотел знать его,
не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
— Нет,
не нужно… да, нужно, — сказала она,
не глядя
на него и краснея до корней волос. — Да ты, я
думаю, заедешь сюда со скачек.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря
на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки
не позволял себе
думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было
не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
Она
не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и
думала о том, правда ли то, что Вронский
не убился. О нем ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего
не отвечала, потому что
не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно понял то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло
на него.
— Нет, вы
не ошиблись, — сказала она медленно, отчаянно взглянув
на его холодное лицо. — Вы
не ошиблись. Я была и
не могу
не быть в отчаянии. Я слушаю вас и
думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я
не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите.
Кити с гордостью смотрела
на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно, ничего
не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно ли еще петь или довольно?
— Я любила его, и он любил меня; но его мать
не хотела, и он женился
на другой. Он теперь живет недалеко от нас, и я иногда вижу его. Вы
не думали, что у меня тоже был роман? — сказала она, и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
— Нет, я совсем
не хороша. Ну, скажите мне… Постойте, посидимте, — сказала Кити, усаживая ее опять
на скамейку подле себя. — Скажите, неужели
не оскорбительно
думать, что человек пренебрег вашею любовью, что он
не хотел?..
— А знаешь, я о тебе
думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни
на что
не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты
не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Пройдя еще один ряд, он хотел опять заходить, но Тит остановился и, подойдя к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели
на солнце. «О чем это они говорят и отчего он
не заходит ряд?»
подумал Левин,
не догадываясь, что мужики
не переставая косили уже
не менее четырех часов, и им пора завтракать.
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался. Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин,
не замечаемый народом, продолжал лежать
на копне и смотреть, слушать и
думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу,
не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи.
«Как красиво! —
подумал он, глядя
на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его
на середине неба. — Как всё прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно я смотрел
на небо, и
на нем ничего
не было — только две белые полосы. Да, вот так-то незаметно изменились и мои взгляды
на жизнь!»
Алексей Александрович без ужаса
не мог
подумать о пистолете,
на него направленном, и никогда в жизни
не употреблял никакого оружия.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он
не может иметь
на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего
не выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и
не подумал ни разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола,
на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти
на стол, он склонил
на бок голову,
подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды
не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы»,
не имеющее того характера холодности, который оно имеет
на русском языке.
—
Не думаю, — отвечала Бетси и,
не глядя
на свою приятельницу, осторожно стала наливать маленькие прозрачные чашки душистым чаем. Подвинув чашку к Анне, она достала пахитоску и, вложив в серебряную ручку, закурила ее.
Вронский,
не отвечая, глядел
на товарища,
думая о другом.
— Отчего ты вчера
не был
на скачках? Я
думал увидать там тебя, — сказал Вронский, оглядывая Серпуховского.
— Вот оно! Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но
на всё есть манера. И я
думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал
не так, как надо.
«Ничего, ничего мне
не нужно, кроме этого счастия, —
думал он, глядя
на костяную шишечку звонка в промежуток между окнами и воображая себе Анну такою, какою он видел ее в последний paз.
Прочтя письмо, он поднял
на нее глаза, и во взгляде его
не было твердости. Она поняла тотчас же, что он уже сам с собой прежде
думал об этом. Она знала, что, что бы он ни сказал ей, он скажет
не всё, что он
думает. И она поняла, что последняя надежда ее была обманута. Это было
не то, чего она ждала.
Никто
не думал, глядя
на его белые с напухшими жилами руки, так нежно длинными пальцами ощупывавшие оба края лежавшего пред ним листа белой бумаги, и
на его с выражением усталости
на бок склоненную голову, что сейчас из его уст выльются такие речи, которые произведут страшную бурю, заставят членов кричать, перебивая друг друга, и председателя требовать соблюдения порядка.
Получив письмо Свияжского с приглашением
на охоту, Левин тотчас же
подумал об этом, но, несмотря
на это, решил, что такие виды
на него Свияжского есть только его ни
на чем
не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
И
на охоте, в то время когда он, казалось, ни о чем
не думал, нет-нет, и опять ему вспоминался старик со своею семьей, и впечатление это как будто требовало к себе
не только внимания, но и разрешения чего-то с ним связанного.
Он сидел
на кровати в темноте, скорчившись и обняв свои колени и, сдерживая дыхание от напряжения мысли,
думал. Но чем более он напрягал мысль, тем только яснее ему становилось, что это несомненно так, что действительно он забыл, просмотрел в жизни одно маленькое обстоятельство ― то, что придет смерть, и всё кончится, что ничего и
не стоило начинать и что помочь этому никак нельзя. Да, это ужасно, но это так.
Но этак нельзя было жить, и потому Константин пытался делать то, что он всю жизнь пытался и
не умел делать, и то, что, по его наблюдению, многие так хорошо умели делать и без чего нельзя жить: он пытался говорить
не то, что
думал, и постоянно чувствовал, что это выходило фальшиво, что брат его ловит
на этом и раздражается этим.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я
не могу выезжать, но и
не могу долее
не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет
на совет и пробудет до десяти».
Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо к себе, несмотря
на требование мужа
не принимать его, он решил, что поедет.