Неточные совпадения
Степан Аркадьич
мог быть спокоен, когда он думал о жене,
мог надеяться, что всё образуется, по выражению Матвея, и
мог спокойно читать газету и пить кофе; но когда он увидал ее измученное, страдальческое лицо, услыхал этот звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило к горлу, и
глаза его заблестели слезами.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И,
может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер
глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
—
Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в
глаза Облонскому.
Убеждение Левина в том, что этого не
может быть, основывалось на том, что в
глазах родных он невыгодная, недостойная партия для прелестной Кити, а сама Кити не
может любить его.
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее
глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он
мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
Но Левин не
мог сидеть. Он прошелся два раза своими твердыми шагами по клеточке-комнате, помигал
глазами, чтобы не видно было слез, и тогда только сел опять за стол.
«Нет, неправду не
может она сказать с этими
глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не
может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя
глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Глаза блестели, и румяные губы не
могли не улыбаться от сознания своей привлекательности.
— Зачем я еду? — повторил он, глядя ей прямо в
глаза. — Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы, — сказал он, — я не
могу иначе.
Она сама чувствовала, что при виде его радость светилась в ее
глазах и морщила ее губы в улыбку, и она не
могла затушить выражение этой радости.
— Какую ж вы
можете иметь надежду? — сказала Бетси, оскорбившись за своего друга — entendons nous… [поймем друг друга…]—Но в
глазах ее бегали огоньки, говорившие, что она очень хорошо, и точно так же как и он, понимает, какую он
мог иметь, надежду.
Он знал очень хорошо, что в
глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины
может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не
может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Он не испытывал того стыда, который обыкновенно мучал его после падения, и он
мог смело смотреть в
глаза людям.
Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма для него вещи, зная, что
глаза многих
могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил с братом.
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в
глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не
могла вспомнить всей этой короткой сцены.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не
может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не
могла решиться взглянуть в
глаза тем, с кем она жила. Она не
могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
Она чувствовала, что слезы выступают ей на
глаза. «Разве я
могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.
Взглянув в эти
глаза, каждому казалось, что он узнал ее всю, и, узнав, не
мог не полюбить.
— Кончилось, — ответил Вронский, улыбаясь одними
глазами и покручивая кончики усов так осторожно, как будто после того порядка, в который приведены его дела, всякое слишком смелое и быстрое движение
может его разрушить.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что
глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не в этом дело, я не
могу сомневаться в этом; но вот что он пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась.
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская
глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же, что я была, что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам, что я не
могу ничего переменить.
— Там, — злобно блестя
глазами и иронически улыбаясь, говорил Николай Левин, — там, по крайней мере, есть прелесть, как бы сказать, геометрическая — ясности, несомненности.
Может быть, это утопия. Но допустим, что можно сделать изо всего прошедшего tabula rasa: [чистую доску, т. е. стереть всё прошлое] нет собственности, нет — семьи, то и труд устрояется. Но у тебя ничего нет…
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял, что под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и,
может быть, мы больше не увидимся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из
глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не
мог и не умел сказать ему.
И при мысли о том, как это будет, она так показалась жалка самой себе, что слезы выступили ей на
глаза, и она не
могла продолжать. Она положила блестящую под лампой кольцами и белизной руку на его рукав.
Слезы потекли у нее из
глаз; он нагнулся к ее руке и стал целовать, стараясь скрыть свое волнение, которое, он знал, не имело никакого основания, но которого он не
мог преодолеть.
Она взглянула на него. «Нет, это мне показалось, ― подумала она, вспоминая выражение его лица, когда он запутался на слове пелестрадал, ― нет, разве
может человек с этими мутными
глазами, с этим самодовольным спокойствием чувствовать что-нибудь?»
Адвокат опустил
глаза на ноги Алексея Александровича, чувствуя, что он видом своей неудержимой радости
может оскорбить клиента. Он посмотрел на моль, пролетевшую пред его носом, и дернулся рукой, но не поймал ее из уважения к положению Алексея Александровича.
— Возможно всё, если вы предоставите мне полную свободу действий, — не отвечая на вопрос, сказал адвокат. — Когда я
могу рассчитывать получить от вас известия? — спросил адвокат, подвигаясь к двери и блестя и
глазами и лаковыми сапожками.
Ничего, казалось, не было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении ее губ,
глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он не
мог не верить и которая душила его счастьем.
— Нет, нет, не
может быть! Нет, ради Бога, вы ошиблись! — говорила Долли, дотрагиваясь руками до висков и закрывая
глаза.
— Нет, — сказала Кити, покраснев, но тем смелее глядя на него своими правдивыми
глазами, — девушка
может быть так поставлена, что не
может без унижения войти в семью, а сама…
Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими
глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я не
могла иначе ответить».
Он долго не
мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее
глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не
мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастием
глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
— А я? — сказала она. — Даже тогда… — Она остановилась и опять продолжала, решительно глядя на него своими правдивыми
глазами, — даже тогда, когда я оттолкнула от себя свое счастье. Я любила всегда вас одного, но я была увлечена. Я должна сказать… Вы
можете забыть это?
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в
глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не
могло быть никакого сомнения.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его
глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не
могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак не
мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он всё еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на нее. И каждый раз, как он взглядывал, он видел
глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда не видал в них.
«Вы
можете затоптать в грязь», слышал он слова Алексея Александровича и видел его пред собой, и видел с горячечным румянцем и блестящими
глазами лицо Анны, с нежностью и любовью смотрящее не на него, а на Алексея Александровича; он видел свою, как ему казалось, глупую и смешную фигуру, го когда Алексей Александрович отнял ему от лица руки. Он опять вытянул ноги и бросился на диван в прежней позе и закрыл
глаза.
Когда прошло то размягченье, произведенное в ней близостью смерти, Алексей Александрович стал замечать, что Анна боялась его, тяготилась им и не
могла смотреть ему прямо в
глаза. Она как будто что-то хотела и не решалась сказать ему и, тоже как бы предчувствуя, что их отношения не
могут продолжаться, чего-то ожидала от него.
— Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… — сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно
мог решить сам с собою, он не
может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в
глазах света и мешала ему отдаваться своему чувству любви и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не
может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие
глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна другую.
Он видел возможность без стыда смотреть в
глаза людям и
мог жить, руководствуясь своими привычками.
И она не
могла не ответить улыбкой — не словам, а влюбленным
глазам его. Она взяла его руку и гладила ею себя по похолодевшим щекам и обстриженным волосам.
— Кити! я мучаюсь. Я не
могу один мучаться, — сказал он с отчаянием в голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в
глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что ничего не
может выйти из того, что он намерен был сказать, но ему всё-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. — Я приехал сказать, что еще время не ушло. Это всё можно уничтожить и поправить.
Кити смотрела на всех такими же отсутствующими
глазами, как и Левин. На все обращенные к ней речи она
могла отвечать только улыбкой счастья, которая теперь была ей так естественна.
Слезы стояли у ней в
глазах, и она не
могла бы ничего сказать не расплакавшись.
Во всем, что он писал и написал, он видел режущие ему
глаза недостатки, происходившие от неосторожности, с которою он снимал покровы, и которых он теперь уже не
мог исправить, не испортив всего произведения.
«Не
может быть, чтоб это страшное тело был брат Николай», подумал Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало невозможно. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть в эти живые поднявшиеся на входившего
глаза, заметить легкое движение рта под слипшимися усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое тело было живой брат.
Он не
мог уже думать о самом вопросе смерти, но невольно ему приходили мысли о том, что теперь, сейчас, придется ему делать: закрывать
глаза, одевать, заказывать гроб.