Но в тесной заброшенной комнатке, где коптит керосиновая лампочка, идет работа с раннего утра, часу до первого ночи. Восьмидесятилетняя старуха легла отдохнуть; вечером она не может уже вязать. Руки еще не трясутся, но слеза
мочит глаз и мешает видеть. Ее сожительница видит хорошо и очков никогда не носила. Она просидит так еще четыре часа. Чай они только что отпили. Ужинать не будут. Та, что работает, постелет себе на сундуке.
Неточные совпадения
— Идея прекрасная, Сергей Степанович! — выговорил он и встал со стаканом в руке.
Глаза его обежали и светелку с видом на пестрый ковер крыш и церковных глав, и то, что стояло на столе, и своего собеседника, и себя самого, насколько он
мог видеть себя. — У вас есть инициатива! — уже горячее воскликнул он и поднял стакан, приблизив его к Калакуцкому.
— Ему бы хотелось знать, — продолжал он увереннее и совсем смело поглядел в смеющиеся
глаза Осетрова, —
может ли он рассчитывать и на вас, Вадим Павлович?
Долго не
мог он поднять
глаза и взглянуть пристальнее на дядю.
— Да вы что кричите! — перебил его больной. — Дверь-то хорошенько притворите, дверь… За каждой скважиной уши! И Христа ради потише… Не
можете, что ли, тенор-то ваш сдержать?.. Подслушивает!.. Все ложь!..
Глазами и так и этак… И жертву из себя… агнец на заклание… Улыбка-то одна все у меня внутри поворачивает! Ан и будет с фигой.
Третьего короля не доиграли. После нового взрыва игрецкого раздражения с Лещовым сделался такой припадок одышки, что и адвокат растерялся. Поскакали за доктором, больного посадили в кресло, в постели он не
мог оставаться. С помертвелой головой и закатившимися
глазами, стонал он и качался взад и вперед туловищем. Его держали жена и лакей.
Она не сомкнула
глаз до рассвета — думы не позволяли. Не легко убеждаться окончательно, что она не
может продолжать так жить, — под одной крышей с своим Евлампием Григорьевичем… Еще недавно
могла, а теперь не
может. Свыше ее сил! Тянула она его, тянула в гору, и вдруг — тошно!
«Обед-то ведь не заказан», — подумала Марья Орестовна и позвонила. Она не ждала сегодня званых гостей. Палтусов, вероятно, останется. Еще, быть
может, двое-трое. Но кто-нибудь да должен сидеть. Не
может она, да еще сегодня, оставаться с
глазу на
глаз с Евлампием Григорьевичем.
Лицо ее теперь выделялось яснее. Оно круглое, тонкий подбородок удлиняет его. На щеках по ямочке.
Глаза полузакрыты, смеются; но
могут сильно раскрываться, и тогда выражение лица делается серьезным и даже энергичным.
Глаза эти очень темные, почти черные, при русых волосах, распущенных в конце и перехваченных у затылка черепаховой застежкой.
— Подлое время! Это ты правильно! — прокричал студент, и
глаза его сразу посоловели. Он навалился обеими руками на плечи Палтусова и вдруг крикнул: — А ты кто такой,
могу ли я с тобой разговаривать? Или ты соглядатай?
Надо было Палтусову пробраться до самой середины верхнего ряда. Это не так легко, когда сидят все барыни. Анна Серафимовна смотрела на него, и только одни
глаза ее улыбались, когда какая-то претолстая дама прибирала, прибирала свои колени и все-таки не
могла ухитриться пропустить его, а должна была подняться во весь рост…
Их взгляды встретились. Анна Серафимовна покраснела. И Палтусова точно что кольнуло. Не волнение влюбленного человека. Нет! Его кольнуло другое. Эта женщина уважает его, считает не способным ни на какую сделку с совестью. А он… что же он? Он
может еще сегодня смотреть ей прямо в
глаза. В помыслах своих он ей не станет исповедоваться. Всякий вправе извлекать из своего положения все, что исполнимо, только бы не залезать к чужому в карман.
— И отдам, когда мне захочется. Когда они у меня будут! — глухо крикнула она, но тотчас же ее голос зазвучал по-другому,
глаза мигнули раз, другой и как будто подернулись влагой. — У меня теперь ничего нет, — продолжала она уже не гневно, а искренне, — а когда меня выделят, я сумею употребить с толком деньгу, какая у меня будет. Я и хотела… по душе с тобой говорить… Устроили бы не кулаческое заведение… Коли ты другой человек, не промышленник, вот бы и
мог…
Глаза Таси заискрились, когда она заговорила о своем"призвании". Рубцов слушал ее, не поднимая головы, и все подкручивал бороду. Голосок ее так и лез ему в душу… Девчурочка эта недаром встретилась с ним. Нравится ему в ней все… Вот только"театральство"это… Да пройдет!.. А кто знает: оно-то самое, быть
может, и делает ее такой"трепещущей". Сердца доброго, в бедности, тяготится теперь тем, что и поддержка, какую давал родственник, оказалась не из очень-то чистого источника.
— Этого я не могу, когда женщину бьют! Залез на крышу, за трубой сижу, так меня и трясёт, того и гляди упаду, руки дрожат, а снизу: «У-у-у! Бей-й!!» Пух летит, ах ты, господи! И я — всё вижу, не хочу, а не
могу глаза закрыть, — всё вижу. Голое это женское тело треплют.
Неточные совпадения
Хлестаков. Оробели? А в моих
глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не
может их выдержать, не так ли?
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в
глаза ему, говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не
можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
Хлестаков (рисуется).А ваши
глаза лучше, нежели важные дела… Вы никак не
можете мне помешать, никаким образом не
можете; напротив того, вы
можете принесть удовольствие.
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в
глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не
могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная читать, показывает вид, что
глаза разобрать не
могут.) Софьюшка! Очки мои на столе, в книге.