Неточные совпадения
«Да, да, как это
было? — думал он, вспоминая сон. — Да, как это
было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт
был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы
пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то
маленькие графинчики, и они же женщины», вспоминал он.
Он сознавал, что
меньше любил мальчика, и всегда старался
быть ровен; но мальчик чувствовал это и не ответил улыбкой на холодную улыбку отца.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему
было тридцать два года,
были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен
был казаться для других)
был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то
есть бездарный
малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Если б он мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он мог перенестись на точку зрения семьи и узнать, что Кити
будет несчастна, если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло
быть дурно. Еще
меньше он мог бы поверить тому, что он должен жениться.
Как ни казенна
была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал
маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси,
была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она
была прелестна в своем простом черном платье, прелестны
были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения
маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но
было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
Когда он вошел в
маленькую гостиную, где всегда
пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это
было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не может.
Но делать нечего
было, и она, перебирая своими
маленькими руками гладкий ножичек, усиливалась читать.
Но в этих
маленьких сенях она остановилась, обдумывая в своем воображении то, что
было.
Войдя в
маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку, такую же молоденькую, розовенькую и веселую, какою
была сама Кити еще два месяца тому назад, Долли вспомнила, как убирали они вместе прошлого года эту комнатку, с каким весельем и любовью.
— Может
быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные
маленькие ножки.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно
было видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом
был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный
малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут
были замешаны интересы полка.
Старший брат
был тоже недоволен меньшим. Он не разбирал, какая это
была любовь, большая или
маленькая, страстная или не страстная, порочная или непорочная (он сам, имея детей, содержал танцовщицу и потому
был снисходителен на это); по он знал, что это любовь ненравящаяся тем, кому нужна нравиться, и потому не одобрял поведения брата.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого. Он предписал как можно больше движения физического и как можно
меньше умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то
есть то самое, что
было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать; и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
Но главное общество Щербацких невольно составилось из московской дамы, Марьи Евгениевны Ртищевой с дочерью, которая
была неприятна Кити потому, что заболела так же, как и она, от любви, и московского полковника, которого Кити с детства видела и знала в мундире и эполетах и который тут, со своими
маленькими глазками и с открытою шеей в цветном галстучке,
был необыкновенно смешон и скучен тем, что нельзя
было от него отделаться.
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту должна
была оставить своих новых знакомых, потому что две
маленькие русские девочки, дочери больного, бежали к ней.
Для Сергея Ивановича меньшой брат его
был славный
малый, с сердцем поставленным хорошо (как он выражался по — французски), но с умом хотя и довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий. Со снисходительностью старшего брата, он иногда объяснял ему значение вещей, но не мог находить удовольствия спорить с ним, потому что слишком легко разбивал его.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый
малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди
будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Они медленно двигались по неровному низу луга, где
была старая запруда. Некоторых своих Левин узнал. Тут
был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой; тут
был молодой
малый Васька, бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший каждый ряд. Тут
был и Тит, по косьбе дядька Левина,
маленький, худенький мужичок. Он, не сгибаясь, шел передом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
Его удовольствие отравилось только тем, что ряд его
был нехорош. «
Буду меньше махать рукой, больше всем туловищем», думал он, сравнивая как по нитке обрезанный ряд Тита со своим раскиданным и неровно лежащим рядом.
И Левину и молодому
малому сзади его эти перемены движений
были трудны. Они оба, наладив одно напряженное движение, находились в азарте работы и не в силах
были изменять движение и в то же время наблюдать, что
было перед ними.
Левин шел всё так же между молодым
малым и стариком. Старик, надевший свою овчинную куртку,
был так же весел, шутлив и свободен в движениях. В лесу беспрестанно попадались березовые, разбухшие в сочной траве грибы, которые резались косами. Но старик, встречая гриб, каждый раз сгибался, подбирал и клал зa пазуху. «Еще старухе гостинцу», приговаривал он.
Степану Аркадьичу отъезд жены в деревню
был очень приятен во всех отношениях: и детям здорово, и расходов
меньше, и ему свободнее.
Бетси говорила всё это, а между тем по веселому, умному взгляду ее Анна чувствовала, что она понимает отчасти ее положение и что-то затевает. Они
были в
маленьком кабинете.
Стремительность же вперед
была такова, что при каждом движении обозначались из-под платья формы колен и верхней части ноги, и невольно представлялся вопрос о том, где сзади, в этой подстроенной колеблющейся горе, действительно кончается ее настоящее,
маленькое и стройное, столь обнаженное сверху и столь спрятанное сзади и внизу тело.
Свод этих правил обнимал очень
малый круг условий, но зато правила
были несомненны, и Вронский, никогда не выходя из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении того, что должно.
Он чувствовал, что это независимое положение человека, который всё бы мог, но ничего не хочет, уже начинает сглаживаться, что многие начинают думать, что он ничего бы и не мог, кроме того, как
быть честным и добрым
малым.
В середине рассказа старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять заскрипели, и на двор въехали работники с поля с сохами и боронами. Запряженные в сохи и бороны лошади
были сытые и крупные. Работники, очевидно,
были семейные: двое
были молодые, в ситцевых рубахах и картузах; другие двое
были наемные, в посконных рубахах, — один старик, другой молодой
малый. Отойдя от крыльца, старик подошел к лошадям и принялся распрягать.
Еще
меньше мог Левин сказать, что он
был дрянь, потому что Свияжский
был несомненно честный, добрый, умный человек, который весело, оживленно, постоянно делал дело, высоко ценимое всеми его окружающими, и уже наверное никогда сознательно не делал и не мог сделать ничего дурного.
— Да
было бы из чего, Николай Иваныч! Вам хорошо, а я сына в университете содержи,
малых в гимназии воспитывай, — так мне першеронов не купить.
Правда, что на скотном дворе дело шло до сих пор не лучше, чем прежде, и Иван сильно противодействовал теплому помещению коров и сливочному маслу, утверждая, что корове на холоду потребуется
меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал жалованья, как и в старину, и нисколько не интересовался тем, что деньги, получаемые им,
были не жалованье, а выдача вперед доли барыша.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется,
маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не
было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это
было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
Адвокат
был маленький, коренастый, плешивый человек с черно-рыжеватою бородой, светлыми длинными бровями и нависшим лбом. Он
был наряден, как жених, от галстука и двойной цепочки до лаковых ботинок. Лицо
было умное, мужицкое, а наряд франтовской и дурного вкуса.
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая
маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя
было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это
маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может
быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
— Право, я не знаю, что в нем можно осуждать. Направления его я не знаю, но одно — он отличный
малый, — отвечал Степан Аркадьич. — Я сейчас
был у него, и, право, отличный
малый. Мы позавтракали, и я его научил делать, знаешь, это питье, вино с апельсинами. Это очень прохлаждает. И удивительно, что он не знал этого. Ему очень понравилось. Нет, право, он славный
малый.
Замечательно
было для Левина то, что они все для него нынче
были видны насквозь, и по
маленьким, прежде незаметным признакам он узнавал душу каждого и ясно видел, что они все
были добрые.
— Алексей Александрович! Я знаю вас за истинно великодушного человека, — сказала Бетси, остановившись в
маленькой гостиной и особенно крепко пожимая ему еще раз руку. — Я посторонний человек, но я так люблю ее и уважаю вас, что я позволяю себе совет. Примите его. Алексей Вронский
есть олицетворенная честь, и он уезжает в Ташкент.
Я счастлив, и счастье мое не может
быть ни больше, ни
меньше, что бы вы ни делали», думал он.
— Ведь вот, — говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре, растягивая свои слова, — какой
был способный
малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил тогда, по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же одна половина его способностей направлена на то, чтоб обманывать себя, и другая — чтоб оправдывать этот обман.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шопотом поправлял их. Наконец, сделав, что нужно
было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину
маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо из руки в руку, и всё-таки выходило не то, что требовалось.
Большие волосы и очень открытый лоб давали внешнюю значительность лицу, в котором
было одно
маленькое детское беспокойное выражение, сосредоточившееся над узкою переносицей.
Когда Левин вошел наверх, жена его сидела у нового серебряного самовара за новым чайным прибором и, посадив у
маленького столика старую Агафью Михайловну с налитою ей чашкой чая, читала письмо Долли, с которою они
были в постоянной и частой переписке.
В
маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе, на отодвинутой от стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна рука этого тела
была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно
была прикреплена к тонкой и ровной от начала до средины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину видны
были потные редкие волосы на висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Алексей Александрович рос сиротой. Их
было два брата. Отца они не помнили, мать умерла, когда Алексею Александровичу
было десять лет. Состояние
было маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец покойного императора, воспитал их.
Когда Алексей Александрович вошел в
маленький, уставленный старинным фарфором и увешанный портретами, уютный кабинет графини Лидии Ивановны, самой хозяйки еще не
было. Она переодевалась.
— Ну что, Капитоныч? — сказал Сережа, румяный и веселый возвратившись с гулянья накануне дня своего рождения и отдавая свою сборчатую поддевку высокому, улыбающемуся на
маленького человека с высоты своего роста, старому швейцару. — Что,
был сегодня подвязанный чиновник? Принял папа?
— Мы знакомы, — сказала она, кладя свою
маленькую руку в огромную руку конфузившегося (что так странно
было при его громадном росте и грубом лице) Яшвина.
Обед
был накрыт на четырех. Все уже собрались, чтобы выйти в
маленькую столовую, как приехал Тушкевич с поручением к Анне от княгини Бетси. Княгиня Бетси просила извинить, что она не приехала проститься; она нездорова, но просила Анну приехать к ней между половиной седьмого и девятью часами. Вронский взглянул на Анну при этом определении времени, показывавшем, что
были приняты меры, чтоб она никого не встретила; но Анна как будто не заметила этого.