Неточные совпадения
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали
в свете, —
в обычайный час, то есть
в 8 часов утра, проснулся не
в спальне жены, а
в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл
глаза.
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть, угодно, — сказал он, смеясь только
глазами, и, положив руки
в карманы и склонив голову на бок, уставился на барина.
Дарья Александровна,
в кофточке и с пришпиленными на затылке косами уже редких, когда-то густых и прекрасных волос, с осунувшимся, худым лицом и большими, выдававшимися от худобы лица, испуганными
глазами, стояла среди разбросанных по комнате вещей пред открытою шифоньеркой, из которой она выбирала что-то.
Степана Аркадьича не только любили все знавшие его за его добрый, веселый нрав и несомненную честность, но
в нем,
в его красивой, светлой наружности, блестящих
глазах, черных бровях, волосах, белизне и румянце лица, было что-то физически действовавшее дружелюбно и весело на людей, встречавшихся с ним.
«Если б они знали, — думал он, с значительным видом склонив голову при слушании доклада, — каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» — И
глаза его смеялись при чтении доклада. До двух часов занятия должны были итти не прерываясь, а
в два часа — перерыв и завтрак.
Степан Аркадьич, знавший уже давно, что Левин был влюблен
в его свояченицу Кити, чуть заметно улыбнулся, и
глаза его весело заблестели.
— Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя
в глаза Облонскому.
Убеждение Левина
в том, что этого не может быть, основывалось на том, что
в глазах родных он невыгодная, недостойная партия для прелестной Кити, а сама Кити не может любить его.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения
в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес
глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого
в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
Детскость выражения ее лица
в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало
в ней, это было выражение ее
глаз, кротких, спокойных и правдивых, и
в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина
в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя
в редкие дни своего раннего детства.
Когда Левин опять подбежал к Кити, лицо ее уже было не строго,
глаза смотрели так же правдиво и ласково, но Левину показалось, что
в ласковости ее был особенный, умышленно-спокойный тон. И ему стало грустно. Поговорив о своей старой гувернантке, о ее странностях, она спросила его о его жизни.
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и
глазами, веселым победителем входил
в сад. Но, подойдя к теще, он с грустным, виноватым лицом отвечал на ее вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло с тещей, он выпрямил грудь и взял под руку Левина.
— Ну что ж, едем? — спросил он. — Я всё о тебе думал, и я очень рад, что ты приехал, — сказал он, с значительным видом глядя ему
в глаза.
Вся душа его была переполнена воспоминанием о Кити, и
в глазах его светилась улыбка торжества и счастия.
— Ты догадываешься? — отвечал Левин, не спуская со Степана Аркадьича своих
в глубине светящихся
глаз.
— Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чем мы говорим? — проговорил Левин, впиваясь
глазами в своего собеседника. — Ты думаешь, что это возможно?
«Нет, неправду не может она сказать с этими
глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь
в ее душе.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя
глазами. Она прямо взглянула ему
в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Но
в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая
глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни
в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими
глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь замужних к девушкам, выражалась
в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она
в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло
в том, чтобы шутить над ним.
«Это должен быть Вронский», подумал Левин и, чтоб убедиться
в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших
глаз ее Левин понял, что она любила этого человека, понял так же верно, как если б она сказала ему это словами. Но что же это за человек?
Оно сразу бросилось ему
в глаза.
В то время как он подходил к ней, красивые
глаза его особенно нежно заблестели, и с чуть-заметною счастливою и скромно-торжествующею улыбкой (так показалось Левину), почтительно и осторожно наклонясь над нею, он протянул ей свою небольшую, но широкую руку.
Вронский встал и, дружелюбно глядя
в глаза Левину, пожал ему руку.
— Мое мнение только то, — отвечал Левин, — что эти вертящиеся столы доказывают, что так называемое образованное общество не выше мужиков. Они верят
в глаз, и
в порчу, и
в привороты, а мы….
Кити встала за столиком и, проходя мимо, встретилась
глазами с Левиным. Ей всею душой было жалко его, тем более, что она жалела его
в несчастии, которого сама была причиною. «Если можно меня простить, то простите, — сказал ее взгляд, — я так счастлива».
— Да, вот вам кажется! А как она
в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как я?… Ох! не смотрели бы мои
глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она
в самом деле заберет
в голову…
В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла
в ее лице и порхала между блестящими
глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы.
Она потушила умышленно свет
в глазах, но он светился против ее воли
в чуть заметной улыбке.
Вронский вошел
в вагон. Мать его, сухая старушка с черными
глазами и букольками, щурилась, вглядываясь
в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его
в лицо.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская
глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел
в вагон.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее
глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице.
В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Анна непохожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему то
в улыбку, то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее
глаз, которое поражало и притягивало к себе Кити.
— Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, — сказала Анна, и Кити увидела
в ее
глазах тот особенный мир, который ей не был открыт. — Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно….
В ту минуту, как она поровнялась с серединой лестницы, он поднял
глаза, увидал ее, и
в выражении его лица сделалось что-то пристыженное и испуганное.
Там была до невозможного обнаженная красавица Лиди, жена Корсунского; там была хозяйка, там сиял своею лысиной Кривин, всегда бывший там, где цвет общества; туда смотрели юноши, не смея подойти; и там она нашла
глазами Стиву и потом увидала прелестную фигуру и голову Анны
в черном бархатном платье.
Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск
в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
И этот один? неужели это он?» Каждый раз, как он говорил с Анной,
в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы.
Она видела их своими дальнозоркими
глазами, видела их и вблизи, когда они сталкивались
в парах, и чем больше она видела их, тем больше убеждалась, что несчастие ее свершилось.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала
глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна
в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо
в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое
в ее прелести.
— Кто я? — еще сердитее повторил голос Николая. Слышно было, как он быстро встал, зацепив за что-то, и Левин увидал перед собой
в дверях столь знакомую и всё-таки поражающую своею дикостью и болезненностью огромную, худую, сутоловатую фигуру брата, с его большими испуганными
глазами.
Он был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин видел его
в последний раз. На нем был короткий сюртук. И руки и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же
глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.
— А, Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и
глаза его засветились радостью. Но
в ту же секунду он оглянулся на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом лице.
— Да, но, как ни говори, ты должен выбрать между мною и им, — сказал он, робко глядя
в глаза брату. Эта робость тронула Константина.
— Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Это бывает со мной. Мне всё хочется плакать. Это очень. глупо, но это проходит, — сказала быстро Анна и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку,
в который она укладывала ночной чепчик и батистовые платки.
Глаза ее особенно блестели и беспрестанно подергивались слезами. — Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь отсюда не хочется.
— Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я еду нынче, а не завтра? Это признание, которое меня давило, я хочу тебе его сделать, — сказала Анна, решительно откидываясь на кресле и глядя прямо
в глаза Долли.
Она чувствовала,что
глаза ее раскрываются больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно движутся, что внутри что-то давит дыханье и что все образы и звуки
в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают ее.
Мужик этот с длинною талией принялся грызть что-то
в стене, старушка стала протягивать ноги во всю длину вагона и наполнила его черным облаком; потом что-то страшно заскрипело и застучало, как будто раздирали кого-то; потом красный огонь ослепил
глаза, и потом всё закрылось стеной.
Она довольно долго, ничего не отвечая, вглядывалась
в него и, несмотря на тень,
в которой он стоял, видела, или ей казалось, что видела, и выражение его лица и
глаз.