Неточные совпадения
— Да, батюшка, — сказал Степан Аркадьич, покачивая головой, —
вот счастливец! Три тысячи десятин в Каразинском уезде, всё впереди, и свежести сколько! Не
то что наш брат.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет,
то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко.
Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— Что?
Вот что! — кричал князь, размахивая руками и тотчас же запахивая свой беличий халат. —
То, что в вас нет гордости, достоинства, что вы срамите, губите дочь этим сватовством, подлым, дурацким!
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело.
Вот именно за
то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде
того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное
то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
— На
том свете? Ох, не люблю я
тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь
вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Ах, maman, у вас своего горя много. Лили заболела, и я боюсь, что скарлатина. Я
вот теперь выехала, чтоб узнать, а
то засяду уже безвыездно, если, избави Бог, скарлатина.
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но дело в
том, что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и как тени ходят за ней?
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не
то что удовольствие, а венец и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как я желал жить!
—
Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что тебе удалось, — сказал Левин, вместе с
тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
«Одно честолюбие, одно желание успеть —
вот всё, что есть в его душе, — думала она, — а высокие соображения, любовь к просвещению, религия, всё это — только орудия для
того, чтоб успеть».
«Да
вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это лицо, стараясь не читать
того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем
то, чего он не хотел знать.
— По делом за
то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне дело было до чужого человека? И
вот вышло, что я причиной ссоры и что я делала
то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
—
Вот отлично! Непременно съезжу к ним, — сказал Левин. — А
то поедем вместе. Она такая славная. Не правда ли?
Гриша плакал, говоря, что и Николинька свистал, но что
вот его не наказали и что он не от пирога плачет, — ему всё равно, — но о
том, что с ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и пошла к ней. Но тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ее сердце, что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
Она раскаивалась утром в
том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И
вот письмо это признавало слова несказанными и давало ей
то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё
те же, и всё
те же! Всё одно и
то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, —
вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
— Может быть, это так для тебя, но не для всех. Я
то же думал, а
вот живу и нахожу, что не стоит жить только для этого, — сказал Вронский.
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с
того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал не так, как надо.
— Меня очень занимает
вот что, — сказал Левин. — Он прав, что дело наше,
то есть рационального хозяйства, нейдет, что идет только хозяйство ростовщическое, как у этого тихонького, или самое простое. Кто в этом виноват?
— Ну,
вот вам и гости приехали, не скучно будет, — сказала Агафья Михайловна, вставая и направляясь к двери. Но Левин перегнал ее. Работа его не шла теперь, и он был рад какому бы
то ни было гостю.
― Ты встретил его? ― спросила она, когда они сели у стола под лампой. ―
Вот тебе наказание за
то, что опоздал.
— Люди не могут более жить вместе —
вот факт. И если оба в этом согласны,
то подробности и формальности становятся безразличны. А с
тем вместе это есть простейшее и вернейшее средство.
— Ну, разумеется!
Вот ты и пришел ко мне. Помнишь, ты нападал на меня за
то, что я ищу в жизни наслаждений?
—
Вот, сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от
того, поймет ли она эти слова.
— Ну, так
вот прочтите. Я скажу
то, чего бы желала. Очень бы желала! — Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «чтобы вы могли забыть и простить, чтò было».
— Я не переставая думаю о
том же. И
вот что я начал писать, полагая, что я лучше скажу письменно и что мое присутствие раздражает ее, — сказал он, подавая письмо.
— Ведь
вот, — говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре, растягивая свои слова, — какой был способный малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил тогда, по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же одна половина его способностей направлена на
то, чтоб обманывать себя, и другая — чтоб оправдывать этот обман.
— Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей, а остальные — содействовать их просвещению и счастью.
Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть
тьма охотников, я не из их числа.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в
том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями,
то есть никакой свободы, —
вот это счастье!»
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. — Как ты, как же вы (до этого последнего дня она говорила ему
то «ты»,
то «вы»)?
Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
— А
вот вы спорили, Марья Власьевна, что карналины в отлет носят. Глянь-ка у
той в пюсовом, посланница, говорят, с каким подбором… Так, и опять этак.
— Так
вот как, — начал Вронский, чтобы начать какой-нибудь разговор. — Так ты поселился здесь? Так ты всё занимаешься
тем же? — продолжал он, вспоминая, что ему говорили, что Голенищев писал что-то…
— Да, удивительное мастерство! — сказал Вронский. — Как эти фигуры на заднем плане выделяются!
Вот техника, — сказал он, обращаясь к Голенищеву и этим намекая на бывший между ними разговор о
том, что Вронский отчаивался приобрести эту технику.
—
Вот я и прочла твое письмо, — сказала Кити, подавая ему безграмотное письмо. — Это от
той женщины, кажется, твоего брата… — сказала она. — Я не прочла. А это от моих и от Долли. Представь! Долли возила к Сарматским на детский бал Гришу и Таню; Таня была маркизой.
— Да, были бы, — сказал он грустно. —
Вот именно один из
тех людей, о которых говорят, что они не для этого мира.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это.
Вот если ты будешь трудиться, учиться для
того, чтобы получить награду,
то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
— А мне без свечки виднее
то, что я вижу и о чем я молился.
Вот чуть было не сказал секрет! — весело засмеявшись, сказал Сережа.
— Да,
вот ты бы не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего не видал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь! Так —
то! Ты бы про себя помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
— Третье, чтоб она его любила. И это есть…
То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что
вот они явятся из леса, и всё решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли?
—
То есть как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме
того, чтобы
вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за
то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
— Ну
вот и прекрасно, — сказала Долли, — ты поди распоряжайся, а я пойду с Гришей повторю его урок. А
то он нынче ничего не делал.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы
вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с
тех пор не были в Москве. — Ну, Таня,
вот тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей и по трепливая сверху другою.
— Я так и думала и не смела думать.
Вот радость! Ты не можешь представить себе мою радость! — говорила она,
то прижимаясь лицом к Долли и целуя ее,
то отстраняясь и с улыбкой оглядывая ее.
— Для тебя, для других, — говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, — еще может быть сомнение; но для меня… Ты пойми, я не жена; он любит меня до
тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его любовь?
Вот этим?
«
Вот что попробуйте, — не раз говорил он, — съездите туда-то и туда-то», и поверенный делал целый план, как обойти
то роковое начало, которое мешало всему.
— По привычке, одно. Потом связи нужно поддержать. Нравственная обязанность в некотором роде. А потом, если правду сказать, есть свой интерес. Зять желает баллотироваться в непременные члены; они люди небогатые, и нужно провести его.
Вот эти господа зачем ездят? — сказал он, указывая на
того ядовитого господина, который говорил за губернским столом.
— Да, но вы себя не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стóите?
Вот я про себя скажу. Я до
тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и
то дай Бог. А свои труды задаром.
— Есть из нас тоже,
вот хоть бы наш приятель Николай Иваныч или теперь граф Вронский поселился,
те хотят промышленность агрономическую вести; но это до сих пор, кроме как капитал убить, ни к чему не ведет.
— Да
вот, как вы сказали, огонь блюсти. А
то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно.
Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.