Неточные совпадения
— Вишь, что наладил, — проворчал опять Михеич, — отпусти разбойника, не вешай разбойника, да и не хвались, что
хотел повесить! Затвердила сорока Якова, видно с одного поля ягода! Не беспокойся, брат, — прибавил он громко, — наш князь никого не боится; наплевать ему на твово Скурлатова; он одному
царю ответ держит!
Воротились мы в домы и долго ждали, не передумает ли
царь, не вернется ли? Проходит неделя, получает высокопреосвященный грамоту; пишет государь, что я-де от великой жалости сердца, не
хотя ваших изменных дел терпеть, оставляю мои государства и еду-де куда бог укажет путь мне! Как пронеслася эта весть, зачался вопль на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
Вскоре вышли из дворца два стольника и сказали Серебряному, что
царь видел его из окна и
хочет знать, кто он таков? Передав
царю имя князя, стольники опять возвратились и сказали, что царь-де спрашивает тебя о здоровье и велел-де тебе сегодня быть у его царского стола.
Малюта, мучимый завистью и любочестием, издавна домогался боярства; но
царь, уважавший иногда обычаи, не
хотел унизить верховный русский сан в лице своего худородного любимца и оставлял происки его без внимания.
Опричники ввели его с связанными руками, без кафтана, ворот рубахи отстегнут. За князем вошел главный палач, Терешка, засуча рукава, с блестящим топором в руках. Терешка вошел, потому что не знал, прощает ли
царь Серебряного или
хочет только изменить род его казни.
— Замолчи, отец! — сказал, вставая, Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на
царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и
царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а скажи лучше, что без разбора
хочешь вконец извести боярский корень!
И решился
царь карать по-прежнему изменников и предавать смерти злодеев своих,
хотя были б их тысячи.
«А! — подумал
царь, — так вот что значили мои ночные видения! Враг
хотел помрачить разум мой, чтоб убоялся я сокрушить замыслы брата. Но будет не так. Не пожалею и брата!»
«Ах ты гой еси,
царь Иван Васильевич!
Не сули мне полцарства, ни золотой казны,
Только дай мне злодея Скурлатова:
Я сведу на то болото жидкое,
Что на ту ли Лужу Поганую!»
Что возговорит
царь Иван Васильевич:
«Еще вот тебе Малюта-злодей,
И делай с ним, что
хочешь ты...
Намек на Басманова также не прошел даром. В Иоанновом сердце остался зародыш подозрения и
хотя не тотчас пустил в нем корни, но значительно охладил расположение его к своему кравчему, ибо
царь никогда не прощал тому, кого однажды опасался,
хотя бы впоследствии и сам признал свое опасение напрасным.
— Так это вы, — сказал, смеясь, сокольник, — те слепые, что с
царем говорили! Бояре еще и теперь вам смеются. Ну, ребята, мы днем потешали батюшку-государя, а вам придется ночью тешить его царскую милость. Сказывают,
хочет государь ваших сказок послушать!
Ты скажи еще, ты поведай мне: ночеся мне мало спалося, мало спалося, много сиделось: кабы два зверья сходилися, один белый зверь, другой серый зверь, промежду собой подиралися; кабы белый зверь одолеть
хочет?“ Что ответ держал премудрый
царь, премудрый
царь Давид Евсиевич: „Ах ты гой еси, Володимер-царь, Володимер Володимерыч!
— Нет, не выкупа! — отвечал рыжий песенник. — Князя, вишь,
царь обидел,
хотел казнить его; так князь-то от
царя и ушел к нам; говорит: я вас, ребятушки, сам на Слободу поведу; мне, говорит, ведомо, где казна лежит. Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!
— Добрые молодцы, — сказал Серебряный, — я дал
царю слово, что не буду уходить от суда его. Вы знаете, что я из тюрьмы не по своей воле ушел. Теперь должен я сдержать мое слово, понести
царю мою голову.
Хотите ль идти со мною?
— Встань, — сказал
царь, — и расскажи дело по ряду. Коли кто из моих обидел тебя, не спущу я ему, будь он
хотя самый близкий ко мне человек.
Домогательство Вяземского было противно правилам. Кто не
хотел биться сам, должен был объявить о том заране. Вышедши раз на поединок, нельзя было поставить вместо себя другого. Но
царь имел в виду погибель Морозова и согласился.
Князь
хотел отвечать, но
царь не дал ему времени.
Ты в смрадном сердце своем, аки аспид, задумал погубить меня,
царя твоего, и чернокнижием
хотел извести меня, и затем, должно быть, ты в опричнину просился?
Опричники
хотели вскочить с своих мест и броситься на Морозова;
царь удержал их знаком.
— А до того, — ответил Годунов, не желая сразу настаивать на мысли, которую
хотел заронить в Серебряном, — до того, коли
царь тебя помилует, ты можешь снова на татар идти; за этими дело не станет!
Недоставало всех, которые, отстаивая Русскую землю, полегли недавно на рязанских полях, ни тех, которые после победы, любя раздолье кочующей жизни, не
захотели понести к
царю повинную голову.
— Батюшка-царь, — отвечали вполголоса разбойники, — он атамана нашего спас, когда его в Медведевке повесить
хотели. Атаман-то и увел его из тюрьмы!
— Что же ты
хотел сказать ему? — спросил
царь, продолжая недоверчиво глядеть на Михеича, — зачем ты за станичниками хоронился?
Я за тебя вчера испугался, да и подосадовал-таки на тебя, когда ты напрямик отвечал
царю, что не
хочешь вписаться в опричнину.
— Я дело другое, князь. Я знаю, что делаю. Я
царю не перечу; он меня сам не
захочет вписать; так уж я поставил себя. А ты, когда поступил бы на место Вяземского да сделался бы оружничим царским, то был бы в приближении у Ивана Васильевича, ты бы этим всей земле послужил. Мы бы с тобой стали идти заодно и опричнину, пожалуй, подсекли бы!
— Оттого, что ты не
хочешь приневолить себя, князь. Вот кабы ты решился перемочь свою прямоту да
хотя бы для виду вступил в опричнину, чего мы бы с тобой не сделали! А то, посмотри на меня; я один бьюсь, как щука об лед; всякого должен опасаться, всякое слово обдумывать; иногда просто голова кругом идет! А было бы нас двое около
царя, и силы бы удвоились. Таких людей, как ты, немного, князь. Скажу тебе прямо: я с нашей первой встречи рассчитывал на тебя!
Царевич Иоанн,
хотя разделял с отцом его злодейства, но почувствовал этот раз унижение государства и попросился у
царя с войском против Батория. Иоанн увидел в этом замысел свергнуть его с престола, и царевич, спасенный когда-то Серебряным на Поганой Луже, не избежал теперь лютой смерти. В припадке бешенства отец убил его ударом острого посоха. Рассказывают, что Годунов, бросившийся между них, был жестоко изранен
царем и сохранил жизнь только благодаря врачебному искусству пермского гостя Строгонова.
После этого убийства Иоанн, в мрачном отчаянье, созвал Думу, объявил, что
хочет идти в монастырь, и приказал приступить к выбору другого
царя. Снисходя, однако, на усиленные просьбы бояр, он согласился остаться на престоле и ограничился одним покаянием и богатыми вкладами; а вскоре потом снова начались казни. Так, по свидетельству Одерборна, он осудил на смерть две тысячи триста человек за то, что они сдали врагам разные крепости,
хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
— Ну, — сказал наконец
царь, — что было, то было; а что прошло, то травой поросло. Поведай мне только, зачем ты, после рязанского дела, не
захотел принести мне повинной вместе с другими ворами?