Неточные совпадения
Володя стоял минут пять, в стороне от широкой сходни, чтобы не мешать матросам, то и дело проносящим тяжелые вещи, и
посматривал на кипучую работу, любовался рангоутом и все более и более становился доволен, что идет в море, и уж мечтал о том, как он сам
будет капитаном такого же красавца-корвета.
Батюшки не
было, и все Володины близкие входили в каюту, подробно осматривая каждый уголок. Мать даже отворила все ящики комода и
смотрела, в порядке ли все лежит.
—
Смотри же, пиши чаше… и длинные письма… И как же
будет скучно без тебя, мой славный! — говорила Мария Петровна.
Все по очереди посидели в Володиной каюте, потрогали его постель, заглянули в шифоньерку, открывали умывальник,
смотрели в открытый иллюминатор и, наконец, ушли
посмотреть на гардемаринскую каюту, где Володе придется
пить чай, завтракать и обедать.
—
Смотри, вовремя буди к вахтам своего барина, — шутливо промолвил адмирал и, подавая Ворсуньке зеленую бумажку, прибавил: — Вот тебе, матросик… За границей
выпьешь за мое здоровье!
И сколько духовного наслаждения вы получите, если
будете смотреть на мир божий, на вечно окружающую нас природу — и на море, и на небо — так сказать, вооруженным глазом, понимающим ее явления, и воспринимать впечатления новых стран, совсем иных культур и народов, приготовленные предварительным знакомством с историей, с бытом ее обитателей, с ее памятниками…
— Особенно ты, Федотов,
смотри… не зверствуй… У тебя
есть эта привычка непременно искровянить матроса… Я тебя не первый день знаю… Ишь ведь у тебя, у дьявола, ручища! — прибавил старший офицер, бросая взгляд на действительно огромную, жилистую, всю в смоле, руку боцмана, теребившую штанину.
«Разве вперед
смотреть?», — думал он, и ему казалось, что он должен это сделать. Ведь часовые могут задремать или просто так-таки прозевать огонь встречного судна, и корвет вдруг врежется в его бок… Он, Володя Ашанин, обязан предупредить такое несчастие… И ему хотелось
быть таким спасителем. И хоть он никому ничего не скажет, но все узнают, что это он первый увидал огонь, и капитан поблагодарит его.
Но он, как подвахтенный, не счел возможным принять предложение и, поблагодарив матросов, остался на своем месте, на котором можно
было и
посматривать вперед, и видеть, что делается на баке, и в то же время слушать этого необыкновенно симпатичного Бастрюкова.
— Ну, вот, этот самый Барабанов, как услыхал, что Егорка хвастает, и говорит — тоже упрямый человек
был: «
Посмотрим, кто кого; я, говорит, его, подлеца, исправлю, я, говорит, и не таких покорял…» И стал он с этого самого дня Кирюшкина вовсе изводить… Каждый день при себе драл на баке как Сидорову козу.
—
Есть!
Смотрим! — снова отвечают часовые.
Горизонт
был чист, и на нем то и дело показывались белеющие пятна парусов или дымки пароходов. Солнце, яркое, но не греющее, холодно
смотрело с высоты неба, по которому бегали перистые облака, и доставляло большое удовольствие старому штурману Степану Ильичу, который уже брал высоты, чтобы иметь, наконец, после нескольких дней без наблюдений, точное место, то
есть знать широту и долготу, в которой находится корвет.
Мичману казалось, что он
смотрит ужасно долго, и он нетерпеливо и с сердитым выражением взглядывал на маленькую, коренастую фигурку старшего офицера. Его красное, обросшее волосами лицо, казалось мичману,
было недостаточно взволнованно, и он уже мысленно обругал его, негодуя на его медлительность, хотя и минуты еще не прошло с тех пор, как старший офицер взял трубу.
Матросы толпились у борта и, взволнованные, напряженно
смотрели вперед. Но простым глазом еще ничего не
было видно.
—
Есть! — ответил старший офицер и сказал Володе: — Ступайте, да
смотрите, без толку не лезьте в опасность. — Володя бросил благодарный взгляд на мостик и стал спускаться по трапу.
— То-то и
есть! — не то укорительно, не то отвечая на какие-то занимавшие его мысли, проговорил громко один рыжий матрос и несколько времени
смотрел на то место, куда бросили двух моряков.
— Ты,
смотри, кума-кумушка, вымой хорошенько. Чтоб
было вери-гут, голубушка!
И сам он бодрее зашагал по мостику, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на выплывающее солнце. Он вдыхал полной грудью этот чудный, насыщенный озоном, морской воздух, и снова ходил, и снова
смотрел на прелесть восхода, и все его существо
было полно безотчетной радости.
— И я так полагаю, ваше благородие, — продолжал пожилой матрос, — что морского звания человеку божий свет наскрозь виднее, чем сухопутному… Только
смотри да примечай, ежели глаза
есть. Чего только не увидишь!
Они исчезли из глаз, а Володя все еще раздумчиво
смотрел на океан, находясь под сильным впечатлением рассуждений матроса. И в голове его проносились мысли: «И с таким народом, с таким добрым, всепрощающим народом да еще
быть жестоким!» И он тут же поклялся всегда беречь и любить матроса и, обращаясь к Бастрюкову, восторженно проговорил...
Водолаз сперва не обращал на них внимания или по крайней мере представлялся, что не обращает внимания, но затем раза два лениво воркнул, и когда обезьяны уже чересчур бесцеремонно схватили его за хвост, он с лаем внезапно вскочил и бросился за ними… Но Сонька и Егорушка уже
были на вантах и оттуда весело и лукаво
смотрели на несколько опешившего умного пса.
Он
был серьезен и казался спокойным и то и дело
посматривал на горизонт.
Все матросы и офицеры
были наверху и с бледными испуганными лицами
смотрели то на бушующий океан, то на мостик. Многие крестились и шептали молитвы. Смерть, казалось,
смотрела на моряков из этих водяных громад, которые, казалось, вот-вот сейчас задавят маленький корвет.
Чудная картина открылась перед глазами, особенно ночью, когда взошла луна. Корвет шел между островами, освещенными серебристым светом. Кругом стояла тишина. Штиль
был мертвый. Мириады звезд
смотрели сверху, и между ними особенно хорошо
было созвездие Южного Креста, лившее свой нежный свет с какой-то чарующей прелестью. Вода сверкала по бокам и сзади корвета брильянтовыми лентами.
Все выходили на палубу и становились во фронт расфранченные, с веселыми лицами. Еще бы! Почти два месяца не видали берега! Всем хочется погулять,
посмотреть на зелень, повидать чужой город и…
выпить вволю.
— Дайте мне слово, что вы
будете смотреть друг за другом, и что никто из вас не вернется на корвет в свинском бесчувственном виде. Это недостойно порядочного матроса. Обещаете своему командиру?
Через пять минут четыре матроса уже сидели в отгороженном пространстве на палубе, около бака, и перед ними стояла ендова водки и чарка. Матросы любопытно
посматривали, что
будет дальше. Некоторые выражали завистливые чувства и говорили...
Ашанин, стоявший штурманскую вахту и бывший тут же на мостике, у компаса, заметил, что Василий Федорович несколько взволнован и беспокойно
посматривает на наказанных матросов. И Ашанин, сам встревоженный, полный горячего сочувствия к своему капитану, понял, что он должен
был испытать в эти минуты: а что, если в самом деле матросы перепьются, и придуманное им наказание окажется смешным?
—
Будь это с другим капитаном, я, братцы, чарок десять выдул бы, — хвалился Ковшиков потом на баке. — Небось не
смотрел бы этому винцу в глаза. А главная причина — не хотел огорчать нашего голубя… Уж очень он добер до нашего брата… И ведь пришло же в голову чем пронять!.. Поди ж ты… Я, братцы, полагал, что по крайней мере в карцырь посадит на хлеб, на воду да прикажет не берег не пускать, а он что выдумал?!. Первый раз, братцы, такое наказание вижу!
— А уж ты, Ковшик, милый человек,
смотри, больше не срамись…
Пей с рассудком, в препорцию…
— Как вам
будет угодно, ваше благородие, а добром ничего не поделаешь с этими желторожими дьяволами. Извольте сами
посмотреть, ваше благородие. Один отъедет, а другой, шельма, пристанет. Никак их, каналиев, словом не отогнать. Дозвольте припужать их, ваше благородие, — докладывал осипшим от ругани баском Федотов старшему офицеру.
Хотел
было и я спуститься в каюту, как вдруг Дженкинс подает мне бинокль и говорит, указывая головой на горизонт: «
Посмотрите!»
Посмотрел.
А на другой день, когда корвет уже
был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно
посматривал и на горизонт, и на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного судна, то казалось, что на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «на марс-фалах стоять!» или «вперед
смотреть!», посылал за капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
— А то стакан чайку не
выпьете ли со мною?.. Или торопитесь
посмотреть людей, прадеды которых Кука съели [Джемс Кук
был убит гавайцами в феврале 1779 года из-за жестокости англичан; по их требованию островитяне вернули только части его тела. — Ред.]?
— Капитан
будет представляться его величеству и, конечно, возьмет с собой всех желающих. Вы, разумеется, захотите
посмотреть и дворец, и королевскую чету.
Судя по скромным домикам, улица эта
была не из главных, и жители, видимо, не стеснялись любопытными чужими взорами, предоставляя кому угодно
смотреть сквозь раскрытые двери на то, что делалось внутри.
Доктор и Володя решили не
смотреть дворца, тем более что завтра придется
быть в нем и, проехав всю набережную, просили ехать в город, где живут канаки.
Но почти никто не
смотрел на город. Глаза всех
были устремлены на красивый флагманский корвет, к которому направлялся «Коршун». Вот он прорезал кормы английской канонерки и французского авизо, миновал несколько «купцов» и летел теперь прямо на адмиральский корвет.
Они заспорили, и Ашанин убедился, что этот молодой, блестящий офицер
смотрит на темные расы с ненавистью и презрением, не допускающими никаких сомнений. Но, разумеется, Ашанин не обобщил этого факта, тем более, что впоследствии имел случай убедиться, что среди французских офицеров
есть совсем другие люди. Вообще же большая часть офицеров, с которыми он встречался, не произвела на него хорошего впечатления, а система жестокости, проявляемая ими относительно возмутившихся, просто поражала его впоследствии.
День стоял хороший, на реке
было не особенно жарко, и наш молодой человек — один среди чужих людей — то наблюдал этих чужих людей, то
посматривал на пустынные берега реки и бесчисленные рукава и протоки, по которым одно за другим шли суда французской эскадры.
Он, разумеется, не пошел бы сюда, если бы ему и предлагали, он прямо бы сказал: «Зачем мне идти
смотреть, как убивают людей и самому подвергаться опасности
быть убитым?
Старший штурман, серьезный, озабоченный и недовольный, каким он бывал всегда, когда «Коршун» плыл вблизи берегов, или когда
была такая погода, что нельзя
было поймать солнышка и определиться астрономически, и приходилось плыть по счислению, частенько
посматривал на карту, лежавшую в штурманской рубке, и затем поднимался на мостик и подходил к компасу взглянуть, по румбу ли правят, и взглядывал сердито на окружавшую мглу, точно стараясь пронизать ее мысленным взором и убедиться, что течение не отнесло корвет к берегу или к какому-нибудь острову на пути.
И многие, в том числе Ашанин, в недоумении
смотрели на капитана, не догадываясь, за что можно
было бы обвинить такого хорошего моряка.
Но бухта
была закрытая, большая и глубокая, и отстаиваться в ней
было безопасно. По крайней мере, Степан Ильич
был в отличном расположении духа и, играя с доктором в кают-компании в шахматы, мурлыкал себе под нос какой-то мотив. Старший офицер, правда, часто выходил наверх
смотреть, как канаты, но скоро возвращался вниз успокоенный: цепи держали «Коршун» хорошо на якорях. Не тревожился и капитан, хотя тоже частенько показывался на мостике.
На мостике
были и капитан и старший офицер, и оба напряженно
смотрели в бинокли. А Невзоров тем временем нервно, нетерпеливо и, казалось, с раздражением виноватого человека командовал, распоряжаясь работами и поторапливая людей.
Слушая все эти торопливые рассказы,
смотря на более или менее удачные воспроизведения Корнева, Ашанин понял, что на «Витязе» центральной фигурой — так сказать героем —
был беспокойный адмирал. На нем сосредоточивалось общее внимание; ему давали всевозможные клички — от «глазастого черта» до «прыгуна-антихриста» включительно, его бранили, за небольшим исключением, почти все, над ним изощряли остроумие, ему посвящались сатирические стихи.
— Адмирал «заштилел». Ты, Ашанин, отлично позавтракаешь.
Ешь вволю, он не скупой и любит угостить. Только
смотри: белое вино наливай в зеленую рюмку, а красное — в маленький стакан, иначе… взъерепенится.
Ашанин благоразумно молчал, понимая, что говорить в эти минуты что-нибудь адмиралу
было бы бесполезно. И он тоскливо думал, что теперь уж все кончено: он не останется на «Коршуне» и не вернется в Россию вместе с Василием Федоровичем. Примолк и адмирал и
смотрел в упор на серьезное и печальное лицо молодого человека. И гнев его, казалось, начинал проходить, в глазах уже не
было молний.
Но все до единого человека и без того
были наверху и жадными глазами
смотрели на видневшийся за фортами Кронштадт. Матросы снимали шапки и крестились на макушки церквей.