Неточные совпадения
— Стало быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь мера
с гарнцем пошла в ход — больше годить надо, а завтра, может быть, к мере и еще два гарнца накинется — ну, и еще больше годить придется. Небось, не лопнешь. А впрочем,
что же праздные-то слова говорить! Давай-ка лучше подумаем, как
бы нам сообща каникулы-то эти провести. Вместе и годить словно
бы веселее будет.
И хотя наши собеседования почти всегда заканчивались словами: «необходимо погодить», но мы все-таки утешались хоть тем,
что слова эти составляют результат свободного обмена мыслей и свободно-разумного отношения к действительности,
что воля
с нас не снята и
что если
бы, например, выпить при сем две-три рюмки водки, то ничто
бы, пожалуй, не воспрепятствовало нам выразиться и так: «Господа! да неужто же, наконец…»
С тех пор мы совсем утеряли из вида семейство Молчалиных и, взамен того,
с каждым днем все больше и больше прилеплялись к сыщику, который льстил нам, уверяя,
что в настоящее время, в видах политического равновесия, именно только такие люди и требуются, которые умели
бы глазами хлопать и губами жевать.
— По этикету-то ихнему следовало
бы в ворованном фраке ехать, — сказал он мне, — но так как мы
с тобой до воровства еще не дошли (это предполагалось впоследствии, как окончательный шаг для увенчания здания), то на первый раз не взыщут,
что и в ломбардной одеже пришли!
— Опьянение опьянением, а есть и другое кой-что. Зависть. Видит он,
что другие тихо да благородно живут, — вот его и берут завидки! Сам он благородно не может жить — ну, и смущает всех! А
с нас, между прочим, спрашивают! Почему да как, да отчего своевременно распоряжения не было сделано? Вот хоть
бы с вами — вы думаете, мало я из-за вас хлопот принял?
И, сознавши это, отпустил
бы меня
с миром, предварительно обнадежив,
что начальство очень хорошо понимает мои колебания и отнюдь не сочтет их за противодействие властям.
Поддерживаемая Балалайкиным под руку (он называл ее при этом княгинею, но я мог дать руку на отсечение,
что она — сваха от Вознесенского моста), она медленно направилась к выходной двери, но, проходя мимо шкафа
с книгами, остановилась, как
бы пораженная его величием.
Балалайкин на минуту задумался, как
бы захлебнувшись. Очевидно, лганье плыло на него
с такой быстротой,
что он не успевал справиться
с массами беспрерывно вырабатывающегося материала.
— Нельзя-с; как
бы потом не вышло
чего: за справку-то ведь мы же отвечаем. Да и вообще скажу: вряд ли иностранная благопристойность для нас обязательным примером служить может. Россия, по обширности своей, и сама другим урок преподать может. И преподает-с.
Очень возможно,
что Балалайкин пролгал
бы таким образом до утра, но Глумов,
с свойственною ему откровенностью, прекратил его излияния в самом начале, крикнув...
Это было высказано
с такою неподдельной покорностью перед совершившимся фактом,
что когда Глумов высказал догадку,
что, кажется, древние печенеги обитали на низовьях Днепра и Дона, то Редедя только рукой махнул, как
бы говоря: обитали!! мало ли кто обитал! Сегодня ты обитаешь, а завтра — где ты, человек!
— Вот если
бы вам поверили,
что вы действительно… тово… это был
бы результат! А ведь, в сущности, вы можете достигнуть этого результата, не делая никаких усилий. Ни разговоров
с Кшепшицюльским от вас не потребуется, ни подлогов — ничего. Придите прямо, просто, откровенно: вот, мол, я! И все для вас сделается ясным. И вы всем поверите, и вам все поверят. Скажут: это человек искренний, настоящий; ему можно верить, потому
что он не о спасении шкуры думает, а об ее украшении… ха-ха!
Но он уж и сам сознавал свою ошибку. Сконфуженно смотрел он на Фаинушку, как
бы размышляя: за
что я легкомысленно загубил такое молодое, прелестное существо? Но милая эта особа не только не выказывала ни малейшего уныния, но, напротив,
с беззаветною бодростью глядела в глаза опасности.
Но мы поспешили к старичку, хотя, ввиду общения Вздошникова
с гороховыми пальто, чувство самосохранения должно было
бы подсказать нам,
что сходить поклониться человеку, в доме которого, по-видимому, была штаб-квартира корчевской благонамеренности, — голова не отвалится.
Целую ночь мы бежали. Дождь преследовал нас, грязь забрасывала
с ног до головы. Куда надеялись мы убежать? — на этот вопрос вряд ли кто-нибудь из нас дал
бы ответ. Если б мы что-нибудь сознавали, то, разумеется, поняли
бы,
что как ни велик божий мир, но от спектров, его населяющих, все-таки спрятаться некуда. Жестокая и чисто животненная паника гнала нас вперед и вперед.
В этой надежде приехал он в свое место и начал вредить. Вредит год, вредит другой. Народное продовольствие — прекратил, народное здравие — упразднил, письмена — сжег и пепел по ветру развеял. На третий год стал себя проверять —
что за чудо! — надо
бы, по-настоящему, вверенному краю уж процвести, а он даже остепеняться не начинал! Как ошеломил он
с первого абцуга обывателей, так
с тех пор они распахня рот и ходят…
Сидит неделю, сидит другую; вреда не делает, а только не понимает. И обыватели тоже не понимают. Тут-то
бы им и отдышаться, покуда он без вреда запершись сидел, а они вместо того испугались. Да нельзя было и не испугаться. До тех пор все вред был, и все от него пользы
с часу на час ждали; но только
что было польза наклевываться стала, как вдруг все кругом стихло: ни вреда, ни пользы. И
чего от этой тишины ждать — неизвестно. Ну, и оторопели. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят и ждут.
— Вот именно. В другом
бы царстве
с тебя миллионов
бы пять слупили, да еще в клетке по ярмаркам показывать возили
бы. А у нас начальники хлеб-соль
с тобой водят. Право, дай бог всякому! Ну, а в промежутках
что же ты делал?
На твоем месте я совсем
бы не так поступил: негодяя-то не касался
бы (
с него ведь и взять нечего), а вот на эту мякоть ударил
бы, по милости которой «негодяй» процветает и которая весь свой протест выражает в том,
что при появлении «негодяя» в подворотню прячется.
Успех этой вещицы превзошел все ожидания. Все называли Фаинушку умницей и поздравляли литературу
с новым свежим дарованием. А Глумов не выдержал и крикнул: ах, милая! Но, главным образом, всех восхитила мысль,
что если
бы все так писали, тогда цензорам нечего было
бы делать, а следовательно, и цензуру можно
бы упразднить. А упразднивши цензуру, можно
бы и опять.
Но, в сущности, было далеко не все равно, и Глумов совершенно основательно заметил,
что легальность без послаблений есть уже как
бы заря правового порядка. И когда мы рассмотрели вопрос со всех сторон, то должны были согласиться
с Глумовым. И это нас утешило.
— Нынче об нас, судьях, только и слов,
что мы основы трясем, — соболезнует"несменяемый"из-под Пошехонья, — каждый день,
с утра до вечера, только и делаешь,
что прописываешь, только об одном и думаешь, как
бы его, потрясателя-то, хорошенько присноровить, а по-ихнему выходит,
что оттого у нас основы не держатся,
что сами судьи их трясут… Это мы-то трясем!
— И
что за причина, вашескородие! — удивлялись прочие приказчики, — все будто
бы прочие народы и выдумки всякие выдумывать могут, и
с своим делом управляться могут, одни будто
бы русские ни в тех, ни в сех! Да мы, вашескородие, коли ежели нас допустить — всех произойдем! Сейчас умереть, коли не произойдем!
Говорят, будто
бы пискари оттого так быстро прыснули в разные стороны,
что испугались щуки, которая в это время заплыла в Кашинку из Волги; но спрошенная по сему предмету щука представила к следствию одобрительное свидетельство от полиции, из которого видно,
что она неоднократно и прежде появлялась в реке Кашинке, и всегда
с наилучшими намерениями.
Иван Иваныч (взволнованный). Да послужит сие нам примером! Уклоняющиеся от правосудия да знают, а прочие пусть остаются без сомнения! Жаль пискаря, а нельзя не сказать: сам виноват! Кабы не заблуждался, может быть, и теперь был
бы целехонек! И нас
бы не обременил, и сам
бы чем-нибудь полезным занялся. Ну, да впрочем,
что об том говорить: умер — и дело
с концом! Господин прокурор! ваше заключение?
Узнав о цели нашего приезда, Ошмянский сначала не понял и присел. Но когда мы объяснили ему,
что мы странствующие дворяне, предпринявшие подвиг самосохранения, и
с этою целью предлагающие свои услуги всем евреям, желающим обратиться на истинный путь, и когда Глумов как
бы невзначай махнул у него под носом синей ассигнацией, то он выпрямился и радостно замахал руками. Ассигнация же в это время исчезла без остатка.
Питание. Жители к питанию склонны. Любят говядину, свинину, баранину, кашу
с маслом и пироги. Но способов для питания не имеют. А потому довольствуются хлебом и заменяющими оный суррогатами. Нужно, впрочем, сказать,
что и Финагеичи, обладающие достаточными средствами, налегают преимущественно на суровую и малопитательную еду, лишь
бы живот наедался. Самоваров на селе 8.
И действительно, даже в эту самую минуту жестокость,
с которою он выдирал запутавшуюся в ячейках бредня рыбешку, была поразительна. Он дергал рыбу, мял ее, выворачивал ей жабры, и ежели не ел тут же живьем, то потому,
что спешил как можно больше изловить, опасаясь, как
бы не застигнул Лазарь и не отнял.
Я должен кончить
с этой историей, хоть скомкать ее, но кончить. Я сам не рассчитывал,
что слово"конец"напишется так скоро, и предполагал провести моих героев через все мытарства, составляющие естественную обстановку карьеры самосохранения. Не знаю, сладил ли
бы я
с этой сложной задачей; но знаю,
что должен отказаться от нее и на скорую руку свести концы
с концами.
Странным образом заботы о благоустройстве и благочинии переплетались у нас
с заботами о ситцах и миткалях, так
что успех или неуспех последних являлся как
бы указателем того или другого уровня благочиния.
Кабатчик Разуваев говорил прямо,
что если б ему удалось отыскать здравомыслящих людей, которые
с таким же самоотвержением ежедневно доказывали
бы,
что колупаевские и вздошниковские водки следует упразднить, а его, разуваевские, водки сделать для всех благомыслящих людей обязательными, то он,"кажется, тыщ
бы не пожалел".
Потому
что за
что же
бы Доминик
с разини за лишний пирог получал, если
бы при этом не принимались в расчет люди, действующие в духе времени?
Казалось, тут-то
бы и отдышаться обывателям, а они вместо того испугались. Не поняли, значит. До тех пор все вред
с рассуждением был, и все от него пользы
с часу на час ждали. И только
что польза наклевываться стала, как пошел вред без рассуждения, а
чего от него ждать — неизвестно. Вот и забоялись все. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят и ждут.