Неточные совпадения
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки,
что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро
ли совершатся роды, то он начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил с медом, потому
что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Или обращаются к отцу с вопросом: «А скоро
ли вы, братец, имение на приданое молодой хозяюшки купите?» Так
что даже отец, несмотря на свою вялость, по временам гневался и кричал: «Язвы вы, язвы! как у вас язык не отсохнет!»
Что же касается матушки, то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости,
что память у нее относительно обид не короткая.
Нынче всякий так называемый «господин» отлично понимает,
что гневается
ли он или нет, результат все один и тот же: «наплевать!»; но при крепостном праве выражение это было обильно и содержанием, и практическими последствиями.
Не потому
ли,
что, кроме фабулы, в этом трагическом прошлом было нечто еще,
что далеко не поросло быльем, а продолжает и доднесь тяготеть над жизнью?
Проверяется, не забыто
ли что, не требуется
ли на что-нибудь ответ или приказ.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все
ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только
что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет,
чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
Бьет семь часов. Детей оделили лакомством; Василию Порфирычу тоже поставили на чайный стол давешний персик и немножко малины на блюдечке. В столовой кипит самовар; начинается чаепитие тем же порядком, как и утром, с тою разницей,
что при этом присутствуют и барин с барыней. Анна Павловна осведомляется, хорошо
ли учились дети.
— Так-то, брат! — говорит он ему, — прошлого года рожь хорошо родилась, а нынче рожь похуже, зато на овес урожай. Конечно, овес не рожь, а все-таки лучше,
что хоть что-нибудь есть, нежели ничего. Так
ли я говорю?
На сон грядущий она отпирает денежный ящик и удостоверяется, все
ли в нем лежит в том порядке, в котором она всегда привыкла укладывать. Потом она припоминает, не забыла
ли чего.
— Вот так огород нагородил! Ну, ничего, и всегда так начинают. Вот она, палочка-то! кажется, мудрено
ли ее черкнуть, а выходит,
что привычка да и привычка нужна! Главное, старайся не тискать перо между пальцами, держи руку вольно, да и сам сиди вольнее, не пригибайся. Ну, ничего, ничего, не конфузься! Бог милостив! ступай, побегай!
—
Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много
ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
— А правда
ли, батюшка,
что когда посвящают в архиереи, то они отца с матерью проклинают?
На одном из подобных собеседований нас застала однажды матушка и порядочно-таки рассердилась на отца Василия. Но когда последний объяснил,
что я уж почти всю науку произошел, а вслед за тем неожиданно предложил, не угодно
ли, мол, по-латыни немножко барчука подучить, то гнев ее смягчился.
К концу года у меня образовалось такое смешение в голове,
что я с невольным страхом заглядывал в программу, не имея возможности определить, в состоянии
ли я выдержать серьезное испытание в другой класс, кроме приготовительного.
Никаким подобным преимуществом не пользуются дети. Они чужды всякого участия в личном жизнестроительстве; они слепо следуют указаниям случайной руки и не знают,
что эта рука сделает с ними. Поведет
ли она их к торжеству или к гибели; укрепит
ли их настолько, чтобы они могли выдержать напор неизбежных сомнений, или отдаст их в жертву последним? Даже приобретая знания, нередко ценою мучительных усилий, они не отдают себе отчета в том, действительно
ли это знания, а не бесполезности…
Матушка волнуется, потому
что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает, пришел
ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и тот же ответ,
что староста «не годится». А между тем овсы еще наполовину не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже не весь убран…
Наконец часам к одиннадцати ночи гул смолкает, и матушка посылает на село посмотреть, везде
ли потушены огни. По получении известия,
что все в порядке,
что было столько-то драк, но никто не изувечен, она, измученная, кидается в постель.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле,
чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком… Ну, да и молодец же ты! Лёгко
ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка,
что хоть ненароком да вспомнила.
А знаешь
ли что! кабы мое было это Заболотье, уж я бы…
Тетенькины слова сбылись: жареная курица пригодилась на ужин. Мы уже успели настолько проголодаться,
что я даже не знаю, досталось
ли что Агаше, кроме черного хлеба.
Тем не менее матушка зорко следила за каждым его шагом, потому
что репутация «перемётной сумы» утвердилась за ним едва
ли даже не прочнее, нежели репутация искусного дельца.
— Вздор! вздор, голубчик! — шутила она, — мундирчик твой мы уважаем, а все-таки спрячем, а тебе кацавейку дадим! Бегай в ней, веселись…
что надуваться-то! Да вот еще
что! не хочешь
ли в баньку сходить с дорожки? мы только
что отмылись… Ах, хорошо в баньке! Старуха Акуля живо тебя вымоет, а мы с чаем подождем!
Не случилось
ли чего, здоров
ли, не сломался
ли экипаж, лихие люди в дороге не обидели
ли?
—
Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет
ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и на охоту схожу, дичинки добуду.
Надо сказать,
что она, тотчас после приезда Федоса, написала к белебеевскому предводителю дворянства письмо, в котором спрашивала, действительно
ли им был выдан вид Федосу Половникову; но прошло уже более полутора месяцев, а ответа получено не было. Молчание это служило источником великих тревог, которые при всяком случае возобновлялись.
Словом сказать, на все подобные вопросы Федос возражал загадочно,
что приводило матушку в немалое смущение. Иногда ей представлялось: да не бунтовщик
ли он? Хотя в то время не только о нигилистах, но и о чиновниках ведомства государственных имуществ (впоследствии их называли помещики «эмиссарами Пугачева») не было слышно.
— Все, кажется, слава Богу, — ответил Федот, втайне, однако ж, недоумевая, не случилось
ли чего-нибудь, о
чем матушка узнала прежде него.
— Ну, и пускай беспокоится — это его дело. Не шушукается
ли он — вот я о
чем говорю.
— Вот и это. Полтораста тысяч — шутка
ли эко место денег отдать! Положим, однако,
что с деньгами оборот еще можно сделать, а главное, не к рукам мне. Нужно сначала около себя округлить; я в Заболотье-то еще словно на тычке живу. Куда ни выйдешь, все на чужую землю ступишь.
Наместником в то время был молодой, красивый и щеголеватый архимандрит. Говорили о нем,
что он из древнего княжеского рода, но правда
ли это — не знаю. Но
что был он великий щеголь — вот это правда, и от него печать щегольства и даже светскости перешла и на простых монахов.
— Ишь ведь… эхма! Васька! украл, шельмец, рыбку у рыбака, съел и дрыхнет, точно и не его дело! А знаешь
ли ты, отецкий сын,
что за воровство полагается?
Желала
ли она заслужить расположение Григория Павлыча (он один из всей семьи присутствовал на похоронах и вел себя так «благородно»,
что ни одним словом не упомянул об имуществе покойного) или в самом деле не знала, к кому обратиться; как бы то ни было, но, схоронивши сожителя, она пришла к «братцу» посоветоваться.
Она уж поздоровалась с «кралей», расспросила ее, покойно
ли спать было, не кусали
ли клопики, и, получив в ответ,
что словно в рай попала, приказала подать ей чаю, сама налила сливочек с румяными пенками и отправилась потчевать отца.
— Лёгко
ли дело! А коли десятками покупать — и все три рубля отдашь. Сказывают, в Петербурге лимоны дешевы. У нас икра дешева, а в Петербурге — апельсины, лимоны. А в теплых землях, ну, и совсем они ни по
чём.
Платил
ли ему что-нибудь дедушка за его послуги — неизвестно; но многие из родных полагали,
что в их отношениях скрывалась какая-то тайна, в которую никто проникнуть не мог.
— Цирульники, а республики хотят. И
что такое республика? Спроси их, — они и сами хорошенько не скажут. Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас на станции ямщики, как жеребий кидать начнут, кому ехать. Ну, слыханное
ли дело без начальства жить!
— Хорошие-то французы, впрочем, не одобряют. Я от Егорова к Сихлерше [Известный в то время магазин мод.] забежал, так она так-таки прямо и говорит: «Поверите
ли, мне даже француженкой называться стыдно! Я бы, говорит, и веру свою давно переменила, да жду,
что дальше будет».
— А не пойдешь, так сиди в девках. Ты знаешь
ли, старик-то
что значит? Молодой-то пожил с тобой — и пропал по гостям, да по клубам, да по цыганам. А старик дома сидеть будет, не надышится на тебя! И наряды и уборы… всем на свете для молодой жены пожертвовать готов!
А вот и Голубовицкие, и Гурины, и Соловкины — все! Даже мсьё Обрящин тут — est-ce possible? [возможно
ли это? (фр.)] Так
что едва произнесено последнее слово «отпуста», как уж по всей церкви раздаются восклицания...
Начинается фантастическое бесстыжее хвастовство, в котором есть только одно смягчающее обстоятельство: невозможность определить, преднамеренно
ли лгут собеседники или каким-то волшебным процессом сами убеждаются в действительности того, о
чем говорят.
— Вот вы сказали,
что своих лошадей не держите; однако ж, если вы женитесь, неужто ж и супругу на извозчиках ездить заставите? — начинает матушка, которая не может переварить мысли, как это человек свататься приехал, а своих лошадей не держит! Деньги-то, полно, у него есть
ли?
Не возобновить
ли переговоры с Стриженым, благо решительное слово еще не было произнесено. Спосылать к нему Стрелкова — он явится. Старенек он — да ведь ей, «дылде», такого и нужно… Вот разве
что он пьянчужка…
— Фермуарчик! крестик! — дразнится сестрица, — еще
что не забыли
ли? Колье обещали — где оно?
— Ах,
что вы! Могу
ли я надеяться быть представленным вашему супругу? — переменяет разговор Клещевинов.
Ей кажется,
что вечер тянется несносно долго. Несколько раз она не выдерживает, подходит к дочери и шепчет: «Не пора
ли?» Но сестрица так весела и притом так мило при всех отвечает: «Ах, маменька!» —
что нечего и думать о скором отъезде.
Говорила
ли она себе,
что жить уж довольно, или, напротив, просила у Бога еще хоть крошечку пожить — неизвестно.
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да не ты
ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол, всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За
что же ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин не смеет, как ему надобно, тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
Не знаю, понимала
ли Аннушка,
что в ее речах существовало двоегласие, но думаю,
что если б матушке могло прийти на мысль затеять когда-нибудь с нею серьезный диспут, то победительницею вышла бы не раба, а госпожа.
— А правда
ли, тетенька,
что у Троицы такой схимник живет, который всего только одну просвирку в день кушает? — любопытствует которая-нибудь из слушательниц.