Неточные совпадения
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро
ли совершатся роды,
то он начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Или обращаются к отцу с вопросом: «А скоро
ли вы, братец, имение на приданое молодой хозяюшки купите?» Так что даже отец, несмотря на свою вялость, по временам гневался и кричал: «Язвы вы, язвы! как у вас язык не отсохнет!» Что же касается матушки,
то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости, что память у нее относительно обид не короткая.
Нынче всякий так называемый «господин» отлично понимает, что гневается
ли он или нет, результат все один и
тот же: «наплевать!»; но при крепостном праве выражение это было обильно и содержанием, и практическими последствиями.
— Ты знаешь
ли, как он состояние-то приобрел? — вопрошал один (или одна) и тут же объяснял все подробности стяжания, в которых торжествующую сторону представлял человек, пользовавшийся кличкой не
то «шельмы», не
то «умницы», а угнетенную сторону — «простофиля» и «дурак».
Показывай ученикам своим славу твою, яко же можаху, — спорили о
том, что такое «жеможаха»? сияние, что
ли, особенное?
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все
ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не
то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
Бьет семь часов. Детей оделили лакомством; Василию Порфирычу тоже поставили на чайный стол давешний персик и немножко малины на блюдечке. В столовой кипит самовар; начинается чаепитие
тем же порядком, как и утром, с
тою разницей, что при этом присутствуют и барин с барыней. Анна Павловна осведомляется, хорошо
ли учились дети.
На сон грядущий она отпирает денежный ящик и удостоверяется, все
ли в нем лежит в
том порядке, в котором она всегда привыкла укладывать. Потом она припоминает, не забыла
ли чего.
Преимущественно шли расспросы о
том, сколько у отца Василия в приходе душ, деревень, как последние называются, сколько он получает за требы, за славление в Рождество Христово, на святой и в престольные праздники, часто
ли служит сорокоусты, как делятся доходы между священником, дьяконом и причетниками, и т. п.
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много
ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не
то и весь пятиалтынный. А поп между
тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
— А правда
ли, батюшка, что когда посвящают в архиереи,
то они отца с матерью проклинают?
На одном из подобных собеседований нас застала однажды матушка и порядочно-таки рассердилась на отца Василия. Но когда последний объяснил, что я уж почти всю науку произошел, а вслед за
тем неожиданно предложил, не угодно
ли, мол, по-латыни немножко барчука подучить,
то гнев ее смягчился.
Выказывал
ли я до
тех пор задатки религиозности — это вопрос, на который я могу ответить скорее отрицательно, нежели утвердительно.
Никаким подобным преимуществом не пользуются дети. Они чужды всякого участия в личном жизнестроительстве; они слепо следуют указаниям случайной руки и не знают, что эта рука сделает с ними. Поведет
ли она их к торжеству или к гибели; укрепит
ли их настолько, чтобы они могли выдержать напор неизбежных сомнений, или отдаст их в жертву последним? Даже приобретая знания, нередко ценою мучительных усилий, они не отдают себе отчета в
том, действительно
ли это знания, а не бесполезности…
Матушка волнуется, потому что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает, пришел
ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и
тот же ответ, что староста «не годится». А между
тем овсы еще наполовину не сжатые в поле стоят,
того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже не весь убран…
Тем не менее матушка зорко следила за каждым его шагом, потому что репутация «перемётной сумы» утвердилась за ним едва
ли даже не прочнее, нежели репутация искусного дельца.
Были
ли в ее жизни горести, кроме
тех, которые временно причинила смерть ее мужа и дочери, — я не знаю. Во всяком случае, старость ее можно было уподобить тихому сиянию вечерней зари, когда солнце уже окончательно скрылось за пределы горизонта и на западе светится чуть-чуть видный отблеск его лучей, а вдали плавают облака, прообразующие соленья, варенья, моченья и всякие гарниры, — тоже игравшие в ее жизни немаловажную роль. Прозвище «сластены» осталось за ней до конца.
Произнося свои угрозы, матушка была, однако ж, в недоумении. Племянник
ли Федос или беглый солдат — в сущности, ей было все равно; но если он вправду племянник,
то как же не принять его? Прогонишь его — он, пожалуй, в канаве замерзнет; в земский суд отправить его — назад оттуда пришлют… А дело между
тем разгласится, соседи будут говорить: вот Анна Павловна какова, мужнину племяннику в угле отказала.
Словом сказать, на все подобные вопросы Федос возражал загадочно, что приводило матушку в немалое смущение. Иногда ей представлялось: да не бунтовщик
ли он? Хотя в
то время не только о нигилистах, но и о чиновниках ведомства государственных имуществ (впоследствии их называли помещики «эмиссарами Пугачева») не было слышно.
Наместником в
то время был молодой, красивый и щеголеватый архимандрит. Говорили о нем, что он из древнего княжеского рода, но правда
ли это — не знаю. Но что был он великий щеголь — вот это правда, и от него печать щегольства и даже светскости перешла и на простых монахов.
— Раньше трех часов утра и думать выезжать нельзя, — сказал он, — и лошади порядком не отдохнули, да и по дороге пошаливают. Под Троицей,
того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят. Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго
ли до греха!
Желала
ли она заслужить расположение Григория Павлыча (он один из всей семьи присутствовал на похоронах и вел себя так «благородно», что ни одним словом не упомянул об имуществе покойного) или в самом деле не знала, к кому обратиться; как бы
то ни было, но, схоронивши сожителя, она пришла к «братцу» посоветоваться.
— Это насчет завещанья, что
ли? — говорит она, — уж и не знаю… Призывали они Клюквина в
тот вечер, как у них с Григорьем Павлычем перепалка была, и шептались с ним в кабинете…
— Хорошие-то французы, впрочем, не одобряют. Я от Егорова к Сихлерше [Известный в
то время магазин мод.] забежал, так она так-таки прямо и говорит: «Поверите
ли, мне даже француженкой называться стыдно! Я бы, говорит, и веру свою давно переменила, да жду, что дальше будет».
— Не говорите! И
то хотела до завтра отложить… не могу! Так я вас полюбила, Анна Павловна, так полюбила! Давно
ли, кажется, мы знакомы, а так к вам и тянет!
[Здесь: веселый вечер (фр.).] но так как попасть в княжеские палаты для дворян средней руки было трудно,
то последние заранее узнавали, не будет
ли таких же folles journйes у знакомых.
Начинается фантастическое бесстыжее хвастовство, в котором есть только одно смягчающее обстоятельство: невозможность определить, преднамеренно
ли лгут собеседники или каким-то волшебным процессом сами убеждаются в действительности
того, о чем говорят.
— Ладно, — говорит она, — приходи ужо, а я между
тем переговорю. А впрочем, постой! не зашибает
ли он?
— То-то в шифоньерке. Целы
ли? долго
ли до греха! Приезжаешь ты по ночам, бросаешь зря… Отдала бы, за добра ума, их мне на сохранение, а я тебе, когда понадобится, выдавать буду.
Семен Гаврилович Головастиков был тоже вдовец и вдобавок не имел одной руки, но сестрица уже не обращала вниманья на
то, целый
ли будет у нее муж или с изъяном. К
тому же у нее был налицо пример тетеньки; у последней был муж колченогий.
Не знаю, понимала
ли Аннушка, что в ее речах существовало двоегласие, но думаю, что если б матушке могло прийти на мысль затеять когда-нибудь с нею серьезный диспут,
то победительницею вышла бы не раба, а госпожа.
Матушка между
тем каждодневно справлялась, продолжает
ли Мавруша стоять на своем, и получала в ответ, что продолжает. Тогда вышло крутое решение: месячины непокорным рабам не выдавать и продовольствовать их, наряду с другими дворовыми, в застольной. Но Мавруша и тут оказала сопротивление и ответила через ключницу, что в застольную добровольно не пойдет.
Вообще помещики смотрели на них как на отпетых, и ежели упорствовали отдавать дворовых мальчиков в ученье к цирульникам,
то едва
ли не ради
того только, чтоб в доме был налицо полный комплект всякого рода ремесел.
У нас, например, можно было воспользоваться Ванькой-Каином единственно для
того, чтобы побрить или постричь отца, но эту деликатную операцию отлично исполнял камердинер Конон, да вряд
ли отец и доверил бы себя рукам прощелыги, у которого бог знает что на уме.
Но прошла неделя, прошла другая — Конон молчал. Очевидно, намерение жениться явилось в нем плодом
той же путаницы, которая постоянно бродила в его голове. В короткое время эта путаница настолько уже улеглась, что он и сам не помнил, точно
ли он собирался жениться или видел это только во сне. По-прежнему продолжал он двигаться из лакейской в буфет и обратно, не выказывая при этом даже тени неудовольствия. Это нелепое спокойствие до
того заинтересовало матушку, что она решилась возобновить прерванную беседу.
— Тяжко мне… видения вижу! Намеднись встал я ночью с ларя, сел, ноги свесил… Смотрю, а вон в
том углу Смерть стоит. Череп — голый, ребра с боков выпятились… ровно шкилет. «За мной, что
ли?» — говорю… Молчит. Три раза я ее окликнул, и все без ответа. Наконец не побоялся, пошел прямо к ней — смотрю, а ее уж нет. Только беспременно это онаприходила.
— Ничего, привык. Я, тетенька, знаешь
ли, что надумал. Ежели Бог меня помилует, уйду, по просухе, в пустынь на Сульбу [Сольбинская пустынь, если не ошибаюсь, находится в Кашинском уезде, Тверской губернии. Семья наша уезжала туда на богомолье, но так как я был в
то время очень мал,
то никаких определенных воспоминаний об этом факте не сохранил.] да там и останусь.
А иногда и так еще скажет: «Скоро
ли ты, старый хрен, на
тот свет отправишься!» Было время, когда он в ответ на эти окрики разражался грубой бранью и бунтовал, но наконец устал.
Все споры и недоразумения разрешались при посредстве этого фактора, так что если б его не существовало,
то еще бог знает, не пришлось
ли бы пожалеть об нем.
— Муку, что
ли, для стола выдаешь? — выдавай! Только смотри: выдавай весом и записывай, что отпустил. А
то ведь я вас знаю!
— А что ты думаешь! и
то дурак, что не заказал. Ну, да еще успеется. Как Прасковья Ивановна? У Аринушки новый глаз не вырос
ли, вместо старого?
— И
то сказать… Анна Павловна с
тем и встретила, — без тебя, говорит, как без рук, и плюнуть не на что! Людям, говорит, дыхнуть некогда, а он по гостям шляется! А мне, признаться, одолжиться хотелось. Думал, не даст
ли богатая барыня хоть четвертачок на бедность. Куда тебе! рассердилась, ногами затопала! — Сиди, говорит, один, коли пришел! — заниматься с тобой некому. А четвертаков про тебя у меня не припасено.
— Да что вы, взбеленились, что
ли? — прикрикнул Струнников, наступая на Кутяпина, так что
тот попятился.
От чрезмерной
ли еды это с ним сталось или от
того, что реформа пристигла, — сказать трудно, но, во всяком случае, он не только наружно, но и внутренне изменился.
Он подходит
то к одному,
то к другому валу, перевернет палкой и посмотрит, чисто
ли скошено, нет
ли махров.
— Помнишь, Филанидушка, — говорит он, —
те две десятинки, которые весной, в прошлом году, вычистили да навозцу чуть-чуть на них побросали — еще ты говорила, что ничего из этой затеи не выйдет… Такой
ли на них нынче лен выскочил! Щетка щеткой!
Рескрипт, можно сказать, даже подстрекнул его. Уверившись, что слух о предстоящей воле уже начинает проникать в народ, он призвал станового пристава и обругал его за слабое смотрение, потом съездил в город и назвал исправника колпаком и таким женским именем, что
тот с минуту колебался, не обидеться
ли ему.
— Чем вас потчевать? — захлопотала вдова. — Мужчины, я знаю, любят чай с ромом пить, а у нас, извините, не
то что рому, и чаю в заводе нет. Не хотите
ли молочка?
Увы! дуновение жизни, очевидно, еще не коснулось этого загадочного существа, и весь вопрос заключался в
том, способно
ли сердце ее хоть когда-нибудь раскрыться навстречу этому дуновению.
— Встанут с утра, да только о
том и думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До
того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по дороге идет Захар Захарыч — свой
ли, не свой
ли, — во все лопатки прочь бегут!