Неточные совпадения
И,
что еще удивительнее: об руку с этим сплошным мучительством шло и так называемое пошехонское «раздолье», к которому и поныне не без тихой грусти обращают свои взоры старички.
Думалось,
что хотя «час»
еще и не наступил, но непременно наступит, и тогда разверзнется таинственная прорва, в которую придется валить, валить и валить.
Таким образом, к отцу мы, дети, были совершенно равнодушны, как и все вообще домочадцы, за исключением, быть может, старых слуг, помнивших
еще холостые отцовские годы; матушку, напротив, боялись как огня, потому
что она являлась последнею карательною инстанцией и притом не смягчала, а, наоборот, всегда усиливала меру наказания.
Иногда Степка-балбес поднимался на хитрости. Доставал у дворовых ладанки с бессмысленными заговорами и подолгу носил их, в чаянье приворожить сердце маменьки. А один раз поймал лягушку, подрезал ей лапки и
еще живую зарыл в муравейник. И потом всем показывал беленькую косточку, уверяя,
что она принадлежит той самой лягушке, которую объели муравьи.
Не потому ли,
что, кроме фабулы, в этом трагическом прошлом было нечто
еще,
что далеко не поросло быльем, а продолжает и доднесь тяготеть над жизнью?
— Не могу
еще наверно сказать, — отвечает ключница, — должно быть, по видимостям,
что так.
Наконец все нужные дела прикончены. Анна Павловна припоминает,
что она
еще что-то хотела сделать, да не сделала, и наконец догадывается,
что до сих пор сидит нечесаная. Но в эту минуту за дверьми раздается голос садовника...
Все это она объясняет вслух и с удовольствием убеждается,
что даже купленный садовник Сергеич сочувствует ей. Но в самом разгаре сетований в воротах сада показывается запыхавшаяся девчонка и объявляет,
что барин «гневаются», потому
что два часа уж пробило, а обед
еще не подан.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только
что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то
еще издохнет,
чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
—
Что там
еще? сказывай! говори!
Я помню,
что, когда уехали последние старшие дети, отъезд этот произвел на меня гнетущее впечатление. Дом вдруг словно помертвел. Прежде хоть плач слышался, а иногда и детская возня; мелькали детские лица, происходили судбища, расправы — и вдруг все разом опустело, замолчало и,
что еще хуже, наполнилось какими-то таинственными шепотами. Даже для обеда не раздвигали стола, потому
что собиралось всего пять человек: отец, мать, две тетки и я.
— Покуда
еще намерения такого не имею. Я
еще и сам, слава Богу… Разве лет через десять
что будет. Да старший-то сын у меня и пристрастия к духовному званию не имеет, хочет по гражданской части идти. Урок, вишь, у какого-то начальника нашел, так тот его обнадеживает.
Начните с родителей. Папаша желает, чтоб Сережа шел по гражданской части, мамаша настаивает, чтоб он был офицером. Папаша говорит,
что назначение человека — творить суд и расправу. Мамаша утверждает,
что есть назначение
еще более высокое — защищать отечество против врагов.
Цель их пребывания на балконе двоякая. Во-первых, их распустили сегодня раньше обыкновенного, потому
что завтра, 6 августа, главный престольный праздник в нашей церкви и накануне будут служить в доме особенно торжественную всенощную. В шесть часов из церкви, при колокольном звоне, понесут в дом местные образа, и хотя до этой минуты
еще далеко, но детские сердца нетерпеливы, и детям уже кажется,
что около церкви происходит какое-то приготовительное движение.
Матушка волнуется, потому
что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает, пришел ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и тот же ответ,
что староста «не годится». А между тем овсы
еще наполовину не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже не весь убран…
Этим сразу старинные порядки были покончены. Тетеньки пошептались с братцем, но без успеха. Все дворовые почувствовали,
что над ними тяготеет не прежняя сутолока, а настоящая хозяйская рука, покамест молодая и неопытная, но обещающая в будущем распорядок и властность. И хотя молодая «барыня»
еще продолжала играть песни с девушками, но забава эта повторялась все реже и реже, а наконец девичья совсем смолкла, и веселые игры заменились целодневным вышиванием в пяльцах и перебиранием коклюшек.
Днем у всех было своего дела по горло, и потому наверх редко кто ходил, так
что к темноте, наполнявшей коридор, присоединялась
еще удручающая тишина.
— Пока
еще бродит… кашель дюже одолел. Так бьет, так бьет,
что ни на
что не похоже… на бок жалуется…
Говорили, например,
что она,
еще будучи в девушках, защипала до смерти данную ей в услужение девчонку;
что она находится замужем за покойником и т. д.
Матушка, однако ж, поняла,
что попала в ловушку и
что ей не ускользнуть от подлых намеков в продолжение всех двух-трех часов, покуда будут кормиться лошади. Поэтому она,
еще не входя в комнаты, начала уже торопиться и приказала, чтоб лошадей не откладывали. Но тетенька и слышать не хотела о скором отъезде дорогих родных.
Здесь, я полагаю, будет уместно рассказать тетенькину историю, чтобы объяснить те загадочности, которыми полна была ее жизнь. Причем не лишним считаю напомнить,
что все описываемое ниже происходило
еще в первой четверти нынешнего столетия, даже почти в самом начале его.
К тому же до Савельцева дошло,
что жена его
еще в девушках имела любовную историю и даже будто бы родила сына.
— А?
что? — крикнул на него Савельцев, — или и тебе того же хочется? У меня расправа короткая! Будет и тебе… всем будет! Кто там
еще закричал?.. запорю! И в ответе не буду! У меня, брат, собственная казна есть! Хребтом в полку наживал… Сыпну денежками — всем рты замажу!
Фомушка упал словно снег на голову. Это была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом,
что он тот самый сын, которого барыня прижила
еще в девушках, но другие утверждали,
что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому,
что она не выказывала ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно было назвать справедливым первое предположение.
Он сам, по-видимому, сознавал,
что конец недалеко, так
что однажды, когда Анфиса Порфирьевна, отдав обычную дань (она все
еще трусила, чтобы дело не всплыло наружу) чиновникам, укорила его: «Смерти на тебя, постылого, нет», — он смиренно отвечал...
Не приказывала, не горячилась, а только «рекомендовала», никого не звала презрительными уменьшительными именами (Агашу, несмотря на то,
что она была из Малиновца, так и называла Агашей, да
еще прибавляла: «милая») и совсем забывала,
что на свете существует ручная расправа.
Можно было подумать,
что она чего-то боится, чувствует,
что живет «на людях», и даже как бы сознает,
что ей,
еще так недавно небогатой дворянке, не совсем по зубам такой большой и лакомый кус.
Летом в нем жить
еще можно было, но зиму, которую мы однажды провели в Заболотье (см. гл. VII), пришлось очень жутко от холода, так
что под конец мы вынуждены были переселиться в контору и там, в двух комнатах, всей семьей теснились в продолжение двух месяцев.
Оказывалось,
что это говорил заболотский крестьянин, видевший меня
еще ребенком и каким-то родом спознавший и теперь.
Это может показаться странным, но я и теперь
еще сознаю,
что крепостное право играло громадную роль в моей жизни и
что, только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному, сознательному и страстному отрицанию его.
Приход был настолько бедный,
что отец не в состоянии был содержать сына в семинарии; поэтому Петр,
еще мальчиком, прямо из уездного училища определился в уездный суд писцом.
Матушка задумывалась. Долго она не могла привыкнуть к этим быстрым и внезапным ответам, но наконец убедилась,
что ежели существуют разные законы, да вдобавок к ним
еще сенатские указы издаются, то, стало быть, это-то и составляет суть тяжебного процесса. Кто кого «перепишет», у кого больше законов найдется, тот и прав.
— Помилуйте, сударыня, нам это за радость! Сами не скушаете, деточкам свезете! — отвечали мужички и один за другим клали гостинцы на круглый обеденный стол. Затем перекидывались
еще несколькими словами; матушка осведомлялась, как идут торги; торговцы жаловались на худые времена и уверяли,
что в старину торговали не в пример лучше. Иногда кто-нибудь посмелее прибавлял...
—
Что я тогда? Куда без него поспела? — загодя печаловалась она, — я здесь без него как в дремучем лесу. Хоть бы десять годков
еще послужил!
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь,
что и к делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился, с своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как в лесу бродит. Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да в собственной путанице и застрянет. А мы в это время и
еще загадку ему загадаем.
Входил гость, за ним прибывал другой, и никогда не случалось, чтобы кому-нибудь чего-нибудь недостало. Всего было вдоволь: индейка так индейка, гусь так гусь. Кушайте на здоровье, а ежели мало, так и цыпленочка можно велеть зажарить. В четверть часа готов будет. Не то
что в Малиновце, где один гусиный полоток на всю семью мелкими кусочками изрежут, да
еще норовят, как бы и на другой день осталось.
С своей стороны, и Сашенька отвечала бабушке такой же горячей привязанностью. И старая и малая не надышались друг на друга, так
что бабушка, по делам оставшегося от покойного зятя имения, даже советовалась с внучкой, и когда ей замечали,
что Сашенька
еще мала, не смыслит, то старушка уверенно отвечала...
— Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим. Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их
еще, только
что поспевать начали, мы сами в первый раз едим.
Другой пока
еще либеральничает, но тоже начинает косить глазами направо и налево, так
что не мудрено,
что невдолге и он начнет томиться с приближением праздников.
«Полтинник! Это чтоб я полтинник ему дала — за
что, про
что! — думалось ей, — на вас, бродяг, не напасешься полтинников-то! Сыт, одет,
чего еще нужно!»
— Вот и это. Полтораста тысяч — шутка ли эко место денег отдать! Положим, однако,
что с деньгами оборот
еще можно сделать, а главное, не к рукам мне. Нужно сначала около себя округлить; я в Заболотье-то
еще словно на тычке живу. Куда ни выйдешь, все на чужую землю ступишь.
—
Что еще? — слышится издалека.
Ипат — рослый и коренастый мужик, в пестрядинной рубахе навыпуск, с громадной лохматой головой и отвислым животом, который он поминутно чешет. Он дедушкин ровесник, служил у него в приказчиках, когда
еще дела были, потом остался у него жить и пользуется его полным доверием. Идет доклад. Дедушка подробно расспрашивает,
что и почем куплено; оказывается,
что за весь ворох заплачено не больше синей ассигнации.
—
Чего еще не видала! Зови сюда.
Кроме того, во время учебного семестра, покуда родные
еще не съезжались из деревень, дедушка по очереди брал в праздничные дни одного из внуков, но последние охотнее сидели с Настасьей, нежели с ним, так
что присутствие их нимало не нарушало его всегдашнего одиночества.
— Настька (дедушкина «краля») намеднись сказывала. Ходила она к нему в гости: сидят вдвоем, целуются да милуются. Да, плакали наши денежки! Положим,
что дом-то
еще можно оттягать: родительское благословение… Ну, а капитал… фьюить!
Словом сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и те ходили с веселыми лицами, в надежде,
что при старом барине их не будут томить работой. Одно горе: дедушка любил полакомиться, а к приезду его
еще не будет ни ягод, ни фруктов спелых.
— Ну, папенька, он
еще молоденек. И взыскать строго нельзя, — оправдывает матушка своего любимца. — Гриша! спой
еще… как это… «на пиру»,
что ли… помнишь?
Кроме того, ради гостей, накурили какими-то порошками,
что еще более увеличивает спертость воздуха.
Может быть, дедушку подкупает
еще и то,
что Любягин не имеет ни малейших поползновений на его сокровище.