Неточные совпадения
К чаю полагался крохотный ломоть домашнего белого хлеба; затем завтрака не было, так что с осьми
часов до двух (время обеда) дети буквально оставались без пищи.
В нашем доме их тоже было не меньше тридцати штук. Все они занимались разного рода шитьем и плетеньем, покуда светло, а с наступлением сумерек их загоняли в небольшую девичью, где они пряли, при свете сального огарка,
часов до одиннадцати ночи. Тут же они обедали, ужинали и спали на полу, вповалку, на войлоках.
После обеда Василий Порфирыч ложится отдохнуть
до шести
часов вечера; дети бегут в сад, но ненадолго: через
час они опять засядут за книжки и будут учиться
до шести
часов.
Сделавши это распоряжение, Анна Павловна возвращается восвояси, в надежде хоть на короткое время юркнуть в пуховики; но
часы уже показывают половину шестого; через полчаса воротятся из лесу «девки», а там чай, потом староста… Не
до спанья!
Бьет четыре
часа. Дети собрались на балконе, выходящем на красный двор, и вглядываются в даль по направлению к церкви и к длинному-длинному мостовнику, ведущему от церкви вплоть
до пригорка, на котором стоит деревенька Ильинка.
Цель их пребывания на балконе двоякая. Во-первых, их распустили сегодня раньше обыкновенного, потому что завтра, 6 августа, главный престольный праздник в нашей церкви и накануне будут служить в доме особенно торжественную всенощную. В шесть
часов из церкви, при колокольном звоне, понесут в дом местные образа, и хотя
до этой минуты еще далеко, но детские сердца нетерпеливы, и детям уже кажется, что около церкви происходит какое-то приготовительное движение.
Кормили тетенек более чем скупо. Утром посылали наверх по чашке холодного чаю без сахара, с тоненьким ломтиком белого хлеба; за обедом им первым подавали кушанье, предоставляя правовыбирать самые худые куски. Помню, как робко они входили в столовую за четверть
часа до обеда, чтобы не заставить ждать себя, и становились к окну. Когда появлялась матушка, они приближались к ней, но она почти всегда с беспощадною жестокостью отвечала им, говоря...
Тетушка задержала нас
до пятого
часа. Напрасно отпрашивалась матушка, ссылаясь, что лошади давно уже стоят у крыльца; напрасно указывала она на черную полосу, выглянувшую на краю горизонта и обещавшую черную тучу прямо навстречу нам. Анфиса Порфирьевна упорно стояла на своем. После обеда, который подавался чрезвычайно медлительно, последовал кофей; потом надо было по-родственному побеседовать — наелись, напились, да сейчас уж и ехать! — потом посидеть на дорожку, потом Богу помолиться, перецеловаться…
Наконец
до слуха моего доходило, что меня кличут. Матушка выходила к обеду к двум
часам. Обед подавался из свежей провизии, но, изготовленный неумелыми руками, очень неаппетитно. Начатый прежде разговор продолжался и за обедом, но я, конечно, участия в нем не принимал. Иногда матушка была весела, и это означало, что Могильцев ухитрился придумать какую-нибудь «штучку».
Далеко ли отсюда
до города, а отпустишь, бывало, покойницу Леночку к знакомым вечером повеселиться: «Я, маменька, в одиннадцать
часов возвращусь», — а я уж с десяти
часов сяду у окна да и сижу.
Мы выехали из Малиновца около
часа пополудни.
До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло провести в дороге не меньше двух дней с половиной.
До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
Но еще далеко
до шести
часов мы уже были внутри монастырской ограды.
— Раньше трех
часов утра и думать выезжать нельзя, — сказал он, — и лошади порядком не отдохнули, да и по дороге пошаливают. Под Троицей, того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят. Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли
до греха!
Еще рано, всего седьмой
час в исходе, но дедушка уж напился чаю и глядит в окно, от времени
до времени утирая нос ладонью.
Вист, робер за робером, без перерыва длится
до девяти
часов.
Между тем дедушка, наскоро поевши, уже посматривает на ломберный стол. Игра возобновляется и тем же порядком длится
до самого обеда, который подают, сообразуясь с привычками старика, ровно в двенадцать
часов.
Репертуар домашних развлечений быстро исчерпывается. Матушка все нетерпеливее и нетерпеливее посматривает на
часы, но они показывают только семь.
До ужина остается еще добрых полтора
часа.
В таких разговорах проходит
до половины девятого. Наконец мужчины начинают посматривать на
часы, и между присутствующими происходит движение. Все одновременно снимаются с мест и прощаются.
Веселились
до пяти
часов утра, и потом долго-долго вспоминали об этом бале, приурочивая к нему разные семейные события.
— Она у Фильда [Знаменитый в то время композитор-пианист, родом англичанин, поселившийся и состарившийся в Москве. Под конец жизни он давал уроки только у себя на дому и одинаково к ученикам и ученицам выходил в халате.] уроки берет. Дорогонек этот Фильд, по золотенькому за
час платим, но за то… Да вы охотник
до музыки?
Отец не сидел безвыходно в кабинете, но бродил по дому, толковал со старостой, с ключницей, с поваром, словом сказать, распоряжался; тетеньки-сестрицы сходили к вечернему чаю вниз и
часов до десяти беседовали с отцом; дети резвились и бегали по зале; в девичьей затевались песни, сначала робко, потом громче и громче; даже у ключницы Акулины лай стихал в груди.
— Хоть бы ты новенькое что-нибудь придумал, а то все одно да одно, — обращается он к Корнеичу, — еще полтора
часа до обеда остается — пропадешь со скуки. Пляши.
В шесть
часов он проснулся, и из кабинета раздается протяжный свист. Вбегает буфетчик, неся на подносе графин с холодным квасом. Федор Васильич выпивает сряду три стакана, отфыркивается и отдувается.
До чаю еще остается целый
час.
В усадьбе и около нее с каждым днем становится тише; домашняя припасуха уж кончилась, только молотьба еще в полном ходу и будет продолжаться
до самых святок. В доме зимние рамы вставили, печки топить начали; после обеда,
часов до шести, сумерничают, а потом и свечи зажигают; сенные девушки уж больше недели как уселись за пряжу и работают
до петухов, а утром, чуть свет забрезжит, и опять на ногах. Наконец в половине октября выпадает первый снег прямо на мерзлую землю.
Но дети уже не спят. Ожидание предстоящего выезда спозаранку волнует их, хотя выезд назначен после раннего обеда,
часов около трех, и
до обеда предстоит еще провести несколько скучных
часов за книжкой в классе. Но им уже кажется, что на конюшне запрягают лошадей, чудится звон бубенчиков и даже голос кучера Алемпия.
До Лыкова считают не больше двенадцати верст; но так как лошадей берегут, то этот небольшой переезд берет не менее двух
часов. Тем не менее мы приезжаем на место, по крайней мере, за
час до всенощной и останавливаемся в избе у мужичка, где происходит процесс переодевания. К Гуслицыным мы поедем уже по окончании службы и останемся там гостить два дня.
Никто, не исключая и детей,
до звезды не ел: обедать подавали не ранее пятого
часа, но отец обыкновенно и к обеду не выходил, а ограничивался двумя чашками чая, которые выпивал после всенощной на сон грядущий.
Рождественское утро начиналось спозаранку. В шесть
часов, еще далеко
до свету, весь дом был в движении; всем хотелось поскорее «отмолиться», чтобы разговеться. Обедня начиналась ровно в семь
часов и служилась наскоро, потому что священнику, независимо от поздравления помещиков, предстояло обойти
до обеда «со святом» все село. Церковь, разумеется, была
до тесноты наполнена молящимися.
На первой неделе Великого поста отец говел вместе с тетеньками-сестрицами. В чистый понедельник
до усадьбы доносился звон маленького церковного колокола, призывавший к
часам и возвещавший конец пошехонскому раздолью…