Неточные совпадения
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро ли совершатся роды, то он
начал черпать ложечкой мед — дело
было за чаем, который он
пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь
в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Вообще весь тон воспитательной обстановки
был необыкновенно суровый и, что всего хуже,
в высшей степени низменный. Но нравственно-педагогический элемент
был даже ниже физического.
Начну с взаимных отношений родителей.
Бьет восемь, на дворе
начинает чувствоваться зной. Дети собрались
в столовой, разместились на определенных местах и
пьют чай. Перед каждым стоит чашка жидкого чая, предварительно подслащенного и подбеленного снятым молоком, и тоненький ломоть белого хлеба. Разумеется, у любимчиков и чай послаще, и молоко погуще. За столом председательствует гувернантка, Марья Андреевна, и уже спозаранку выискивает, кого бы ей наказать.
Как только персики
начнут выходить
в «косточку», так их тщательно пересчитывают, а затем уже всякий плод, хотя бы и не успевший дозреть, должен
быть сохранен садовником и подан барыне для учета.
— Я казен… —
начинает опять солдат, но голос его внезапно прерывается. Напоминанье о «скрозь строе», по-видимому, вносит
в его сердце некоторое смущение.
Быть может, он уже имеет довольно основательное понятие об этом угощении, и повторение его (
в усиленной пропорции за вторичный побег) не представляет
в будущем ничего особенно лестного.
Василий Порфирыч сам заваривает чай
в особливом чайнике и
начинает пить, переговариваясь с Коняшкой, за отсутствием других собеседников.
Как
начали ученье старшие братья и сестры — я не помню.
В то время, когда наша домашняя школа
была уже
в полном ходу, между мною и непосредственно предшествовавшей мне сестрой
было разницы четыре года, так что волей-неволей пришлось воспитывать меня особо.
Ни хрестоматии, ни даже басен Крылова не существовало, так что я,
в буквальном смысле слова, почти до самого поступления
в казенное заведение не знал ни одного русского стиха, кроме тех немногих обрывков, без
начала и конца, которые
были помещены
в учебнике риторики,
в качестве примеров фигур и тропов…
Но очарование
в наш расчетливый век проходит быстро. Через три-четыре года Сережа
начинает задумываться и склоняется к мысли, что папаша
был прав.
Матушка уже
начинала мечтать.
В ее молодой голове толпились хозяйственные планы, которые должны
были установить экономическое положение Малиновца на прочном основании. К тому же у нее
в это время уже
было двое детей, и надо
было подумать об них. Разумеется,
в основе ее планов лежала та же рутина, как и
в прочих соседних хозяйствах, но ничего другого и перенять
было неоткуда. Она желала добиться хоть одного: чтобы
в хозяйстве существовал вес, счет и мера.
Матушка, однако ж, поняла, что попала
в ловушку и что ей не ускользнуть от подлых намеков
в продолжение всех двух-трех часов, покуда
будут кормиться лошади. Поэтому она, еще не входя
в комнаты,
начала уже торопиться и приказала, чтоб лошадей не откладывали. Но тетенька и слышать не хотела о скором отъезде дорогих родных.
— Истинную правду говорю. А то
начнут комедии представлять. Поставят старого барина на колени и заставят «барыню»
петь. Он: «Сударыня-барыня, пожалуйте ручку!» — а она: «Прочь, прочь отойди, ручки недостойный!» Да рукой-то
в зубы… А Фомка качается на стуле, разливается, хохочет…
Здесь, я полагаю,
будет уместно рассказать тетенькину историю, чтобы объяснить те загадочности, которыми полна
была ее жизнь. Причем не лишним считаю напомнить, что все описываемое ниже происходило еще
в первой четверти нынешнего столетия, даже почти
в самом
начале его.
Донесено
было, что приговор над отставным капитаном Савельцевым не мог
быть приведен
в исполнение, так как осужденный волею Божией помре. Покойный «болярин» остался
в своем родовом гнезде и отныне
начал влачить жалкое существование под именем дворового Потапа Матвеева.
Я бродил без цели и под конец
начинал чувствовать голод, потому что и здесь, как
в Малиновце, до обеда
есть не давали.
Базар под руками, церквей не перечесть, знакомых сколько угодно, а когда Леночка
начала подрастать, то и
в учителях недостатка не
было.
Я уже сказал выше, что наше семейство почти совсем не виделось с Ахлопиными. Но однажды, когда я приехал
в Малиновец на каникулы из Москвы, где я только что
начал ученье, матушка вспомнила, что 28-го июня предстоят именины Раисы Порфирьевны. Самой ехать
в Р. ей
было недосужно, поэтому она решилась послать кого-нибудь из детей. К счастью, выбор пал на меня.
— Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня
в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками
поедим. Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что
поспевать начали, мы сами
в первый раз
едим.
— Кабы не Сашенька — кажется бы… — молвила она, но, не докончив, продолжала: — Хороший день
будет завтра, ведреный; косить уж около дворов
начали — работа
в ведрышко спорее пойдет.
— Какое веселье! Живу — и
будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «
есть») вот мало дают — это скверно. Ну, да теперь зима, а у нас
в Башкирии
в это время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир
ест, да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы,
начнет башкир кумыс
пить —
в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
По зимам семейство наше
начало ездить
в Москву за год до моего поступления
в заведение. Вышла из института старшая сестра, Надежда, и надо
было приискивать ей жениха. Странные приемы, которые употреблялись с этой целью, наше житье
в Москве и тамошние родные (со стороны матушки) — все это составит содержание последующих глав.
Зимние поездки, как я уже сказал
в начале главы,
были скучны и неприятны.
— У нас, на селе, одна женщина
есть, тоже все на тоску жалуется. А
в церкви, как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать
начнет. Что с ней ни делали: и попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте, как
начнет выкликать, живот у нее вот как раздует. Гора горой.
В начале шестого подают чай, и ежели время вёдреное, то дедушка
пьет его на балконе. Гостиная выходит на запад, и старик любит понежиться на солнышке. Но
в сад он, сколько мне помнится, ни разу не сходил и даже
в экипаже не прогуливался. Вообще сидел сиднем, как и
в Москве.
Наконец вожделенный час ужина настает.
В залу является и отец, но он не ужинает вместе с другими, а
пьет чай. Ужин представляет собою повторение обеда,
начиная супом и кончая пирожным. Кушанье подается разогретое, подправленное; только дедушке к сторонке откладывается свежий кусок. Разговор ведется вяло: всем скучно, все устали, всем надоело. Даже мы, дети, чувствуем, что масса дневных пустяков
начинает давить нас.
Начинаются визиты.
В начале первой зимы у семьи нашей знакомств
было мало, так что если б не три-четыре семейства из своих же соседей по именью, тоже переезжавших на зиму
в Москву «повеселиться», то, пожалуй, и ездить
было бы некуда; но впоследствии, с помощью дяди, круг знакомств значительно разросся, и визитация приняла обширные размеры.
Матушка морщится; не нравятся ей признания жениха.
В халате ходит, на гитаре играет, по трактирам шляется… И так-таки прямо все и выкладывает, как будто иначе и
быть не должно. К счастью, входит с подносом Конон и
начинает разносить чай. При этом ложки и вообще все чайное серебро (сливочник, сахарница и проч.) подаются украшенные вензелем сестрицы: это, дескать, приданое! Ах, жалко, что самовар серебряный не догадались подать — это бы еще больше
в нос бросилось!
Во-первых, хотя он
был везде принят, но репутация его все-таки
была настолько сомнительна, что при появлении его
в обществе солидные люди
начинали перешептываться.
Это уж не
в бровь, а прямо
в глаз. Клещевинова
начинает подергивать, но он усиливается
быть хладнокровным.
После обеда сестрица, по обыкновению, удаляется
в свою комнату, чтоб приготовить вечерний туалет. Сегодня балок у Хорошавиных, и «он» непременно там
будет. Но матушка
в самом
начале прерывает ее приготовления, объявляя резко...
Хотя я уже говорил об этом предмете
в начале настоящей хроники, но думаю, что не лишнее
будет вкратце повторить сказанное, хотя бы
в виде предисловия к предстоящей портретной галерее «рабов». [Материал для этой галереи я беру исключительно
в дворовой среде. При этом, конечно, не обещаю, что исчерпаю все разнообразие типов, которыми обиловала малиновецкая дворня, а познакомлю лишь с теми личностями, которые почему-либо прочнее других удержались
в моей памяти.]
Отец задумывался. «Словно вихрем все унесло! — мелькало у него
в голове. — Спят дорогие покойники на погосте под сению храма, ими воздвигнутого, даже памятников настоящих над могилами их не поставлено. Пройдет еще годков десять — и те крохотненькие пирамидки из кирпича, которые с самого
начала были наскоро сложены, разрушатся сами собой. Только Спас Милостивый и
будет охранять обнаженные могильные насыпи».
— Ежели
в другой раз… —
начал было Сатир, но матушка на первом же слове гневно его прервала...
Или остановится на бегу посреди тротуара, закинет голову и
начнет в самую высь всматриваться. Идут мимо простофили, видят, что человек, должно
быть, что-нибудь достопримечательное высматривает, и тоже останавливаются и закидывают головы. Смотрят, смотрят — ничего не видать.
— Это что за новости! Без году неделя палку
в руки взял, а уж поговаривать
начал! Захочу отпустить — и сама догадаюсь. Знать ничего не хочу! Хошь на ладонях у себя вывейте зерно, а чтоб
было готово!
Сверх того, барышни
были большие любительницы стихов, и не
было дома (с барышнями),
в котором не существовало бы объемистого рукописного сборника или альбома, наполненных произведениями отечественной поэзии,
начиная от оды «Бог» и кончая нелепым стихотворением: «На последнем я листочке».
Стрелка показывает без пяти минут двенадцать; Струнников
начинает спешить. Он почти бегом бежит домой и как раз
поспевает в ту минуту, когда на столе уж дымится полное блюдо горячих телячьих котлет.
Если б
была другая работа, вроде пахоты, например, он, конечно,
в такой жар на сенокос людей не послал бы, но
в начале июля, кроме косьбы, и
в поле выходить незачем.
В усадьбе и около нее с каждым днем становится тише; домашняя припасуха уж кончилась, только молотьба еще
в полном ходу и
будет продолжаться до самых святок.
В доме зимние рамы вставили, печки топить
начали; после обеда, часов до шести, сумерничают, а потом и свечи зажигают; сенные девушки уж больше недели как уселись за пряжу и работают до петухов, а утром, чуть свет забрезжит, и опять на ногах. Наконец
в половине октября выпадает первый снег прямо на мерзлую землю.
Вдова
начала громко жаловаться на судьбу. Все у них при покойном муже
было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие
были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный муж целых два года подбирал и наконец
в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку, сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят, кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
В начале рожественского мясоеда сыграли свадьбу. Валентин заявлял желание, чтобы посаженым отцом у него
был староста Влас, а посаженой матерью ключница Ненила; но тут уж и старики Бурмакины взбунтовались, а Милочка даже расплакалась.
Это
была первая размолвка, но она длилась целый день. Воротившись к Сухаревой, Милочка весь вечер проплакала и осыпала мужа укорами. Очевидно, душевные ее силы
начали понемногу раскрываться, только совсем не
в ту сторону, где ждал ее Бурмакин. Он ходил взад и вперед по комнате, ероша волосы и не зная, что предпринять.
— «Ничего»! — разве можно так говорить! Это чудно, дивно, божественно! Никогда Мочалов не
был так
в ударе, как сегодня! Иногда он бывает неровен, но нынче… От первого до последнего слова все
было в нем божественно! К сожалению, он, кажется, запивать
начал.
Перевоспитание действительно удалось; Гервасий Ильич совсем перестал
пить; но
в то же время заскучал и
начал хиреть.
И действительно, оно наступило, когда мальчикам минуло шесть лет. Можно
было бы, конечно, и повременить, но Марья Маревна
была нетерпелива и, не откладывая дела
в долгий ящик, сама
начала учить детей грамоте.
Из элементов, с которыми читатель познакомился
в течение настоящей хроники, к
началу зимы образовывалось так называемое пошехонское раздолье. Я не стану описывать его здесь во всех подробностях, во-первых, из опасения повторений и, во-вторых, потому что порядочно-таки утомился и желаю как можно скорее прийти к вожделенному концу. Во всяком случае, предупреждаю читателя, что настоящая глава
будет иметь почти исключительно перечневой характер.