Неточные совпадения
— Во втором томе свода
законов, статья… — заикнулся
было Штановский.
«Вся
суть, mon cher, заключается в исполнителях, — развивал он по этому случаю свою теорию, — если исполнители хороши, и главное (c’est le mot [Вот настоящее слово (фр.).]), если они с направлением, то всякий
закон…»
И до того времени ему, конечно,
было небезызвестно, что
закон есть, но он представлял его себе в виде переплетенных книг, стоящих в шкафу.
Но разрешающей или связывающей силы
закона он не знал и даже скорее предполагал, что
закон есть не что иное, как дифирамб, сочиненный на пользу и в поощрение помпадурам.
И так как он
был человек скромный и всегда краснел, когда его в глаза хвалили, то понятно, что он не особенно любил заглядывать в
законы.
Ответ этот, однако ж, не удовлетворил его, потому что правитель канцелярии только переставлял центр тяжести: от помпадура к ревизору. А ему хотелось знать, каким образом этот центр тяжести,
будучи первоначально заключен в шкафу с
законами, вдруг оттуда исчез, а теперь, в роли не помнящего родства, перебегает от помпадура к ревизору, а от ревизора опять к помпадуру.
Что правитель смешал тут два предмета совершенно разнородных: ревизора и шкаф с
законами, — это
было для него ясно.
Помпадур понял это противоречие и, для начала, признал безусловно верною только первую половину правителевой философии, то
есть, что на свете нет ничего безусловно-обеспеченного, ничего такого, что не подчинялось бы
закону поры и времени. Он обнял совокупность явлений, лежавших в районе его духовного ока, и вынужден
был согласиться, что весь мир стоит на этом краеугольном камне «Всё тут-с». Придя к этому заключению и применяя его специально к обывателю, он даже расчувствовался.
— Зачем же зарок-с? кушайте! В прежнее время я вас за это по спине глаживал, а теперь… закон-с! Да что же вы стоите, образованный молодой человек? Стул господину Прохорову! По крайности, посмотрю я, как ты, к-к-каналья, сидеть передо мной
будешь!
— Я теперь так поступать
буду, — продолжает ораторствовать помпадур, — что бы там ни случилось —
закон! Пешком человек идет — покажи
закон! в телеге едет —
закон! Я вас дойму, милостивый государь, этим
законом! Вон он! вон он! — восклицает он, завидев из окна мужика, едущего на базар, — с огурцами на базар едет! где
закон? остановить его!
— Я не приказываю, а говорю. Приказывает
закон, а я только говорю. Я спрашиваю вас: зачем они мне предписывают, коли
закон есть?
Он еще в кадетском корпусе слышал, что
есть на свете явление, именующееся борьбою с
законом.
Роль борющегося с
законами человека имела свою привлекательность, и очень может
быть, что в другое время он охотно остановился бы на ней.
— Зачем вы спрашиваете? ведь вы знаете, что я ничего не могу! Что теперь —
Закон! Как там написано, так тому и
быть. Ежели написано: господину Прохорову награду дать — я рад-с; ежели написано: влепить! — я и против этого возражений не имею!
В таких безрезультатных решениях проходит все утро. Наконец присутственные часы истекают: бумаги и журналы подписаны и сданы; дело Прохорова разрешается само собою, то
есть измором. Но даже в этот вожделенный момент, когда вся природа свидетельствует о наступлении адмиральского часа, чело его не разглаживается. В бывалое время он зашел бы перед обедом на пожарный двор; осмотрел бы рукава, ящики, насосы; при своих глазах велел бы всё зачинить и заклепать. Теперь он думает: «Пускай все это сделает
закон».
Помпадур пробует продолжать спор, но оказывается, что почва, на которой стоит стряпчий, — та самая, на которой держится и правитель канцелярии; что, следовательно, тут можно найти только обход и отнюдь не решение вопроса по существу. «Либо
закон, либо я» — вот какую дилемму поставил себе помпадур и требовал, чтоб она разрешена
была прямо, не норовя ни в ту, ни в другую сторону.
— Нет, это все не то! — думалось ему. — Если б я собственными глазами не видел: «
закон» — ну, тогда точно! И я бы мог жалованье получать, и
закон бы своим порядком в шкафу стоял. Но теперь ведь я видел, стало
быть, знаю, стало
быть, даже неведением отговариваться не могу. Как ни поверни, а соблюдать должен. А попробуй-ка я соблюдать — да тут один Прохоров такую задачу задаст, что ног не унесешь!
Решимость эта заключалась в том, чтобы исследовать в самом источнике, узнать от чистых сердцем и нищих духом (сии
суть столпы), нужны ли помпадуры. В каких отношениях находится к этому источнику практика помпадурская и в каких — практика
законов? которая из них имеет перевес? в каком смысле — в смысле ли творческом, или просто в смысле реактива, производящего баламут?
Второе поразившее его обстоятельство
было такого рода. Шел по базару полицейский унтер-офицер (даже не квартальный), — и все перед ним расступались, снимали шапки. Вскоре, вслед за унтер-офицером, прошел по тому же базару так называемый ябедник с томом
законов под мышкой — и никто перед ним даже пальцем не пошевелил. Стало
быть, и в
законе нет того особливого вещества, которое заставляет держать руки по швам, ибо если б это вещество
было, то оно, конечно, дало бы почувствовать себя и под мышкой у ябедника.
Стало
быть, вещество заключено собственно в мундире; взятые же независимо от мундира, и он, помпадур, и
закон — равны.
Как ни старательно он прислушивался к говору толпы, но слова: «помпадур», «
закон» — ни разу не долетели до его слуха. Либо эти люди
были счастливы сами по себе, либо они просто дикие, не имеющие даже элементарных понятий о том, что во всем образованном мире известно под именем общественного благоустройства и благочиния. Долго он не решался заговорить с кем-нибудь, но, наконец, заметил довольно благообразного старика, стоявшего у воза с кожами, и подошел к нему.
— Говорю тебе: до поры до времени. Выедешь, это, из дому хоть бы на базар, а воротишься ли домой — вперед сказать не можешь. Вот тебе и сказ. Может
быть,
закон тебе пропишут, али бы что…
Впрочем, во всем этом
была и утешительная для его самолюбия сторона, та именно, что ни помпадуру, ни
закону никаких преимуществ друг перед другом не отдавалось.
Про одного говорили: «строгонек!»; про другого: «этот подтянет!»; про третьего: «всем
был бы хорош, да жена у него анафема!»; про четвертого: «вы не смотрите, что он рот распахня ходит, а он бедовый!»; про пятого прямо рассказывали, как он, не обнаружив ни малейшего колебания, пришел в какое-то присутственное место и прямо сел на тот самый
закон, который, так сказать, регулировал самое существование того места.
И помпадур — ничего, даже не поморщился. Ни криков, ни воззвания к оружию, ни революций — ничего при этом не
было. Просто взял и вынул из кармана 1 р. 43 к., которые и теперь хранятся в казне, яко живое свидетельство покорности
законам со стороны того, который не токмо
был вправе утверждать, что для него
закон не писан, но мог еще и накричать при этом на целых 7 копеек, так чтобы вышло уж ровно полтора рубля.
И вот сердце отвечает мне: тогда-то, спеша по улице в присутствие, ты забыл сделать под козырек! тогда-то, гуляя в публичном саду, ты рассуждал с управляющим контрольной палатой на тему о бесполезности писать
законы, коль скоро их не исполнять, между тем как, по-настоящему, ты должен
был стоять в это время смирно и распевать «Гром победы раздавайся!».
— Послушай, однако ж, мой друг! ведь все это: и семейные разделы, и община, и круговая порука — все это находится под защитой
закона! Стало
быть, ты хочешь сделаться паскудским законодателем? Но безопасно ли это?
— И знаешь, что он ответил мне? Он ответил: если можно обойти
закон для того, чтобы беспрепятственно произносить «фюить», то неужели же нельзя его обойти в видах возрождения? И я вынужден
был согласиться с ним!
Как ни нова
была для меня административная теория, выразившаяся в последнем восклицании моего собеседника, но, признаюсь откровенно, отвага, с которою он выразился о
законе, понравилась мне.