Неточные совпадения
Всегда я думал, что вся беда наша в том, что мы чересчур много шуму делаем. Чуть что — сейчас шапками закидать норовим, а
не то так и кукиш в кармане покажем. Ну, разумеется, слушают-слушают нас, да и прихлопнут. Умей ждать, а
не умеешь — нет
тебе ничего! Так что, если б мы умели ждать, то, мне кажется, давно бы уж дождались.
Не смерть ли досточтимых родителей? — так ведь, кажется, родителей давно у
тебя нет!
не болезнь ли любимых детей? — так ведь, кажется, они, слава богу, здоровы!
И все-таки рано или поздно, а придется"бросить". Ибо жизненная машина так премудро устроена, что если
не"бросишь"motu proprio [по собственному побуждению (лат.)], то все равно обстоятельства
тебя к одному знаменателю приведут. А в практическом отношении разве
не одинаково, отчего
ты кувыркаешься: оттого ли, что душа в
тебе играет, или оттого, что кошки на сердце скребут? Говорят, будто в сих случаях самое лучшее — помереть. Но разве это разрешение?
Ясно и многое другое, да ведь ежели примешься до всего доходить, так, пожалуй, и это письмо где-нибудь застрянет. А вы между тем уж и теперь беспокоитесь, спрашиваете: жив ли
ты? Ах, добрая вы моя! разумеется, жив! Слава богу,
не в лесу живу, а тоже, как и прочие все, в участке прописан!
— И всего-то покойный грибков десяток съел, — говорит он, — а уж к концу обеда стал жаловаться. Марья Петровна спрашивает: что с
тобой, Nicolas? а он в ответ: ничего, мой друг, грибков поел, так под ложечкой… Под ложечкой да под ложечкой, а между тем в оперу ехать надо — их абонементный день. Ну,
не поехал, меня вместо себя послал. Только приезжаем мы из театра, а он уж и отлетел!
Не дальше как вчера я эту самую мысль подробно развивал перед общим нашим другом, Глумовым, и представьте себе, что он мне ответил!"К тому, говорит, времени, как все-то устроится,
ты такой скотиной сделаешься, что
не только Пушкина с Лермонтовым, а и Фета с Майковым понимать перестанешь!"
Помните, как покойный деденька стыдил ее, как ваш тогдашний батюшка, отец Яков, по просьбе деденьки, ее усовещивал:"
ты думала любезно-верное ликование этим поступком изобразить, ан, вместо того, явила лишь легковерие и строптивость!"Зачем они ее стыдили и усовещивали — теперь я этого совершенно
не понимаю; но тогда мне и самому казалось: ах, какую черную неблагодарность Федосьюшка выказала!
— А как попала?.. жила я в ту пору у купца у древнего в кухарках, а Домнушке шестнадцатый годок пошел. Только стал это старик на нее поглядывать, зазовет к себе в комнату да все рукой гладит. Смотрела я, смотрела и говорю: ну говорю, Домашка, ежели да
ты… А она мне: неужто ж я, маменька, себя
не понимаю? И точно, сударь! прошло ли с месяц времени, как уж она это сделала, только он ей разом десять тысяч отвалил. Ну, мы сейчас от него и отошли.
— Еще годков пять помыкаемся, — говорила мне Федосьюшка, — да выдем замуж за Ивана Родивоныча, а там и укатим в свое место. Беспременно она у барыни всю усадьбу откупит. Уж
ты сделай милость, голубчик, напиши тетеньке-то, чтоб она годков пять покрепилась,
не продавала. Слышали мы, что она с Финагеичем позапуталась, так мы и теперь можем сколько-нибудь денег за процент дать, чтобы ее вызволить. А через пять лет и остатние отдадим — ступай на все четыре стороны!
Пафнутьев — земская косточка, а нынче правило: во все передние Пафнутьевых допускать. Представятся швейцару, расчеркнутся, шаркнут ножкой — и по домам. Видел? — ну, и будет с
тебя. Ступай в деревню, разъезжай по соседям, хвастайся, а начальства
не утруждай!
«Сонечка!
не лучше ли супцу
тебе покушать?
— Послушай! зачем же
ты ехал? разве
не мог
ты дома посидеть?
— Это уж, братец, твое дело. Я и сам говорю: вместо того, чтоб дома скромненько сидеть, вы все, точно сбесились, на неприятности лезете! Но
не об том речь. Узнал ли
ты, по крайней мере, кто этот мужчина был?
Вот наше житьишко каково.
Не знаешь, какой ногой ступить, какое слово молвить, какой жест сделать — везде
тебя «мерзавец» подстережет. И вся эта бесшабашная смесь глупости, распутства и предательства идет навстречу под покровом «содействия» и во имя его безнаказанно отравляет человеческое существование. Ябеда, которую мы некогда знавали в обособленном состоянии (и даже в этом виде она никогда
не казалась нам достолюбезною), обмирщилась, сделалась достоянием первого встречного добровольца.
— А
ты отчего у бабеньки ручку
не поцелуешь… бесчувственный!
— Ну, брат,
не ожидал я, что
ты так глуп!
— И ум в нем есть — несомненно, что есть; но, откровенно
тебе скажу,
не особенной глубины этот ум. Вот извернуться, угадать минуту, слицемерничать, и все это исключительно в свою пользу — это так. На это нынешние умы удивительно как чутки. А чтобы провидеть общие выводы — никогда!
— Павлуша, покаместь, еще благороден."Индюшкины"поручики и на него налетели: и
ты, дескать, должен содействовать! Однако он уклонился. Только вместо того, чтоб умненько: мол, и без того верной службой всемерно и неуклонно содействую — а он так-таки прямо: я, господа, марать себя
не желаю! Теперь вот я и боюсь, что эти балбесы, вместе с Семеном Григорьичем, его подкузьмят.
— Помилуй! каждый день у меня, grace a vous [благодаря вам (франц.)], баталии в доме происходят. Andre и Pierre говорят ему:
не читай! у этого человека христианских правил нет! А он им в ответ: свиньи! да возьмет —
ты знаешь, какой он у меня упорный! — запрется на ключ и читает. А в последнее время очень часто даже
не ночует дома.
—
Не то чтоб из-за
тебя, а вообще… Голубчик! позволь
тебе настоящую причину открыть!
— Наденька! да
не хочешь ли
ты кофею? пирожков?
— Как
тебе сказать… впрочем, я только что позавтракала. Да
ты не отвиливай, скажи: любил? По глазам вижу, что любил?
— Я
не понимаю, зачем
ты этот разговор завела?
— Да… чего бишь? Ах да! так вот
ты и описывай про любовь! Как это… ну, вообще, что обыкновенно с девушками случается… Разумеется,
не нужно mettre les points sur les i [ставить точек над i (франц.)], а так… Вот мои поручики всё Зола читают, а я, признаться, раз начала и
не могла… зачем?
— Представь себе,
не ночуют дома! Ни поручики, ни прапорщик — никто! А прислуга у меня — ужаснейшая… Кухарка — так просто зверем смотрит! А
ты знаешь, как нынче кухарок опасаться нужно?
— Так
ты обещаешь? скажи: ведь
ты любил? — опять приставала она. — Нет,
ты уж
не обижай меня! скажи: обещаю! Ну, пожалуйста!
— Да вот поделиться с нами твоими воспоминаниями, рассказать l'histoire intime de ton coeur… [твою интимную сердечную историю… (франц.)] Ведь
ты любил — да? Ну, и опиши нам, как это произошло… Comment cela t'est venu [Как это случилось с
тобой (франц.)] и что потом было… И я тогда, вместе с другими, прочту… До сих пор, я, признаюсь, ничего твоего
не читала, но ежели
ты про любовь… Да! чтоб
не забыть! давно я хотела у
тебя спросить: отчего это нам, дамам, так нравится, когда писатели про любовь пишут?
— Ну-ну, Христос с
тобой. Вижу, что наскучила
тебе… И знаешь, да
не хочешь сказать. Наскучила! наскучила! Так я поеду… куда бишь? ах, да, сначала к Елисееву… свежих омаров привезли! Sans adieux, mon cousin [Я
не прощаюсь, кузен (франц.)].
Бывает и так: приходят к узнику и спрашивают: ну, что, раскаялся ли? — а он молчит. Опять спрашивают: да скажешь ли, дерево, раскаялся
ты или нет? Ну, раз, два, три… Господи благослови! раскаялся? — а он опять молчит. И этой манеры я одобрить
не могу, потому что… да просто потому, что тут даже испрошения прощения нет.
Весь этот процесс чисто стихийный, и ежели кто вздумает меня подсидеть вопросом: а зачем же
ты к окну подходил, и
не было ли в том поступке предвзятого намерения? — тому я отвечу: к окну я подошел, потому что это законами
не воспрещается, а что касается до того, что это был с моей стороны «поступок» и якобы даже нечуждый «намерения», то уверяю по совести, что я давным-давно и слова-то сии позабыл.
— Скажу
тебе по правде, — продолжал дядя, — давно я таких мудрецов
не встречал. Много нынче"умниц"развелось, да другой все-таки хоть краешек заключения да приподнимет, а
ты — на-тко! Давно ли это с
тобой случилось?
— Да говори же, братец, толком! дядя ведь я
тебе:
не бойся,
не выдам!
— Ну, это
не резон.
Ты встряхнись. Если должнонравиться, так
ты и старайся, чтоб оно нравилось.
Тебя тошнит, а
ты себя перемоги. А то «надоело»! да еще «вообще»! За это, брат,
не похвалят.
— Ведь ежели
ты отрицаешь необходимость выводов, то, стало быть, и в будущем ничего
не предвидишь?
— Чудак
ты! да как же,
не заглядывая, жить? Во-первых, любопытно, а во-вторых, хоть и слегка, а все-таки обдумать, приготовиться надо…
— То-то веселый пришел! Ну, отдохни, братец! Большое
ты для себя изнурение видишь —
не грех и об телесах подумать. Смотри, как похудел: кости да кожа… Яришься, любезный, чересчур!
— То есть как
тебе сказать, мой друг, — ответил он, — персонально я тут
не участвую, но…
—
Ты, однако ж,
не тревожься, голубчик! — продолжал Сенечка, словно угадывая мои опасения, — говоря о неблагонадежных элементах, я вовсе
не имею в виду
тебя; но…
— Но, конечно,
ты мог бы… А впрочем, позволь! я сегодня так отлично настроен, что
не желал бы омрачать… Папаша!
не дадите ли вы нам позавтракать?
— То-то, что с этими разговорами как бы вам совсем
не оглупеть. И в наше время
не бог знает какие разговоры велись, а все-таки… Человеческое волновало. Искусство, Гамлет, Мочалов,"башмаков еще
не износила"… Выйдешь, бывало, из Британии, а в душе у
тебя музыка…
— А к старикам надо быть снисходительным, — прибавил я, — и
ты, конечно, примешь во внимание, что твой отец… Ах, мой друг,
не всё одни увеличивающие вину обстоятельства надлежит иметь в виду, но и…
Он принадлежит к той неумной, но жестокой породе людей, которая понимает только одну угрозу: смотри, Сенечка, как бы
не пришли другие черпатели, да
тебя самого
не вычерпали! Но и тут его выручает туман, которым так всецело окутывается представление о"современности". Этот туман до того застилает перед его мысленным взором будущее, что ему просто-напросто кажется, что последнего совсем никогда
не будет. А следовательно,
не будет места и для осуществления угроз.
— Сенечка, — сказал я, — допустим, что это доказано: война необходима… Но
ты говоришь, что она будет продолжаться до тех пор, пока существуют неблагонадежные элементы. Пусть будет и это доказанным; но, в таком случае, казалось бы
не лишним хоть признаки-то неблагонадежности определить с большею точностью.
— Да ведь я чуть
не целый час перечислял
тебе эти признаки!
— В том-то и дело, что
ты в этом отношении безусловно ошибаешься.
Не только положительно, но даже приблизительно я ничего
не знаю. Когда человек составил себе более или менее цельное миросозерцание, то бывают вещи, об которых ему даже на мысль
не приходит. И
не потому
не приходит, чтоб он их презирал, а просто
не приходит, да и все тут.
— Так пускай приходит. Важная птица! ему какое-то миросозерцание в голову втемяшилось, так он и прав! Нет, любезный друг!
ты эти миросозерцания-то оставь, а спустись-ка вниз, да пониже… пониже опустись! небось
не убудет
тебя!
— Да если бы, однако ж, и так? если бы человек и принудил себя согласовать свои внутренние убеждения с требованиями современности… с какими же требованиями-то — вот
ты мне что скажи! Ведь требования-то эти, особенно в такое горячее, неясное время, до такой степени изменчивы, что даже требованиями, в точном смысле этого слова, названы быть
не могут, а скорее напоминают о случайности. Тут ведь угадывать нужно.
Но
ты, кажется,
не веришь?
—
Ты, пожалуйста,
не смотри на меня, как на дикого зверя. Напротив того, я
не только понимаю, но в известной мере даже сочувствую… Иногда, после бесконечных утомлений дня, возвращаюсь домой, — и хочешь верь, хочешь нет, но бывают минуты, когда я почти готов впасть в уныние… И только серьезное отношение к долгу освежает меня… А кроме того,
не забудь, что я всего еще надворный советник, и остановиться на этом…
— Было бы безрассудно… о, как я это понимаю!
Ты прав, мой друг! в чине тайного советника, так сказать, на закате дней, еще простительно впадать в меланхолию — разумеется, ежели впереди
не предвидится производства в действительные тайные советники… Но надворный советник, как жених в полунощи, непременно должен стоять на страже! Ибо ему предстоит многое совершить: сперва получить коллежского советника, потом статского, а потом…