Неточные совпадения
А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней на щеках выступают, — что в болезни этой и всегда бывает: «Живешь, дескать,
ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три дня корки
не видят!
Беру
тебя еще раз на личную свою ответственность, — так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду
не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
Ну-с, государь
ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж
не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
И тогда я сам к
тебе пойду на пропятие, ибо
не веселья жажду, а скорби и слез!..
— А! — закричала она в исступлении, — воротился! Колодник! Изверг!.. А где деньги? Что у
тебя в кармане, показывай! И платье
не то! Где твое платье? где деньги? говори!..
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, — и платье
не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам
не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака!
Ты с ним пил?
Ты тоже с ним пил! Вон!
— Сайку я
тебе сею минутою принесу, а
не хошь ли вместо колбасы-то щей? Хорошие щи, вчерашние. Еще вчера
тебе оставила, да
ты пришел поздно. Хорошие щи.
— Дура-то она дура, такая же, как и я, а
ты что, умник, лежишь, как мешок, ничего от
тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а теперь пошто ничего
не делаешь?
— А
ты в колодезь
не плюй.
И что это она пишет мне: «Люби Дуню, Родя, а она
тебя больше себя самой любит»; уж
не угрызения ли совести ее самое втайне мучат, за то, что дочерью сыну согласилась пожертвовать.
А что же
ты сделаешь, чтоб этому
не бывать?
— Позволь, я
тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому
не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама
не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как
ты думаешь,
не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел?
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека
не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего
не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я
тебе еще задам один вопрос. Слушай!
— А по-моему, коль
ты сам
не решаешься, так нет тут никакой и справедливости! Пойдем еще партию!
—
Тебе чего? — крикнул он, вероятно удивляясь, что такой оборванец и
не думает стушевываться от его молниеносного взгляда.
— А
ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), — у
тебя там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место, куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж
тебе говорил, ведь я уж предупреждал
тебя десять раз, что в одиннадцатый
не спущу! А
ты опять, опять, такая-сякая
ты этакая!
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а
не по-дурацки, если у
тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом
ты до сих пор даже и
не заглянул в кошелек и
не знаешь, что
тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь
ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых
ты тоже еще
не видал… Это как же?»
— Так на кой черт
ты пришел после этого! Очумел
ты, что ли? Ведь это… почти обидно. Я так
не пущу.
— Ну, слушай: я к
тебе пришел, потому что, кроме
тебя, никого
не знаю, кто бы помог… начать… потому что
ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне
не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
— Никто
не приходил. А это кровь в
тебе кричит. Это когда ей выходу нет и уж печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться… Есть-то станешь, что ли?
Когда
ты таким мошенническим образом удрал от меня и квартиры
не сказал, меня вдруг такое зло взяло, что я положил
тебя разыскать и казнить.
Рассердился да и пошел, была
не была, на другой день в адресный стол, и представь себе: в две минуты
тебя мне там разыскали.
— Ну
ты, пес! — вдруг крикнула Настасья и прыснула со смеху. — А ведь я Петрова, а
не Никифорова, — прибавила она вдруг, когда перестала смеяться.
— Будем ценить-с. Ну так вот, брат, чтобы лишнего
не говорить, я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила. Я, брат, никак и
не ожидал, чтоб она была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а? Как
ты думаешь?
— Скверно, брат, то, что
ты с самого начала
не сумел взяться за дело.
А только как, например, довести до того, чтоб она
тебе обеда смела
не присылать?
Но кстати о глупости: как
ты думаешь, ведь Прасковья Павловна совсем, брат,
не так глупа, как с первого взгляда можно предположить, а?
Ну, да все это вздор, а только она, видя, что
ты уже
не студент, уроков и костюма лишился и что по смерти барышни ей нечего уже
тебя на родственной ноге держать, вдруг испугалась; а так как
ты, с своей стороны, забился в угол и ничего прежнего
не поддерживал, она и вздумала
тебя с квартиры согнать.
— Это
тебя я
не узнавал в бреду? — спросил Раскольников, тоже помолчав с минуту и
не оборачивая головы.
— Да чего
ты так… Что встревожился? Познакомиться с
тобой пожелал; сам пожелал, потому что много мы с ним о
тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я про
тебя столько узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть
не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал.
Ты не знаешь еще? Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
— Пашенькой зовет! Ах
ты рожа хитростная! — проговорила ему вслед Настасья; затем отворила дверь и стала подслушивать, но
не вытерпела и сама побежала вниз. Очень уж ей интересно было узнать, о чем он говорит там с хозяйкой; да и вообще видно было, что она совсем очарована Разумихиным.
«Господи! скажи
ты мне только одно: знают они обо всем или еще
не знают?
— Я здоров; я
не болен… Разумихин,
ты здесь давно?
— Да ведь я же
тебе давеча пересказывал: аль
не помнишь?
— Гм! — сказал тот, — забыл! Мне еще давеча мерещилось, что
ты все еще
не в своем… Теперь со сна-то поправился… Право, совсем лучше смотришь. Молодец! Ну да к делу! Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милый человек.
— Двугривенный, дура! — крикнул он, обидевшись, — нынче за двугривенный и
тебя не купишь, — восемь гривен!
Сорок пять копеек сдачи, медными пятаками, вот-с, извольте принять, и таким образом, Родя,
ты теперь во всем костюме восстановлен, потому что, по моему мнению, твое пальто
не только еще может служить, но даже имеет в себе вид особенного благородства: что значит у Шармера-то заказывать!
Насчет носков и прочего остального предоставляю
тебе самому; денег остается нам двадцать пять рубликов, а о Пашеньке и об уплате за квартиру
не беспокойся; я говорил: кредит безграничнейший.
— Эх, досада, сегодня я как раз новоселье справляю, два шага; вот бы и он. Хоть бы на диване полежал между нами! Ты-то будешь? — обратился вдруг Разумихин к Зосимову, —
не забудь смотри, обещал.
— Да прозябал всю жизнь уездным почтмейстером… пенсионишко получает, шестьдесят пять лет,
не стоит и говорить… Я его, впрочем, люблю. Порфирий Петрович придет: здешний пристав следственных дел… правовед. Да, ведь
ты знаешь…
— Самый дальний какой-то; да
ты что хмуришься? Что вы поругались-то раз, так
ты, пожалуй, и
не придешь?
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то
ты на принципах, как на пружинах; повернуться по своей воле
не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и знать я ничего
не хочу. Заметов человек чудеснейший.
— А я за
тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому что его надо привлекать, а
не отталкивать. Тем, что оттолкнешь человека, —
не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то
не понимаете! Человека
не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь знать, так у нас, пожалуй, и дело одно общее завязалось.
— Как, разве я
не рассказывал? Аль нет? Да бишь я
тебе только начало рассказывал… вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы… ну, тут и красильщик теперь замешался…
— А Лизавету, торговку-то, аль
не знаешь? Она сюда вниз ходила. Еще
тебе рубаху чинила.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта
не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя,
ты эту штуку уж знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того, как
ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт с ним! Я ведь на что злюсь-то, понимаешь
ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут, в одном этом деле, целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать, как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты
не всё; по крайней мере половина дела в том, как с фактами обращаться умеешь!
— «А было ль известно
тебе, Миколаю, в тот самый день, что такую-то вдову в такой-то день и час с сестрой ее убили и ограбили?» — «Знать
не знаю, ведать
не ведаю.
— «Как же
ты мог испугаться того, коли
ты чувствуешь себя ни в чем
не виновным?..»