Неточные совпадения
Словесный хлеб
может представлять потребность только для досужих
людей; трудящиеся же да вкушают хлеб с лебедой! Вот общее правило, милая тетенька. Давно мы с вами бредим, а много ли набредили? Так лучше посидим да поглядим — "оно"вдруг на нас само собою нахлынет!
Человеку дан один язык, чтоб говорить, и два уха, чтобы слушать; но почему ему дан один нос, а не два — этого я уж не
могу доложить, Ах, тетенька, тетенька! Говорили вы, говорили, бредили-бредили — и что вышло? Уехали теперь в деревню и стараетесь перед урядником образом мыслей щегольнуть. Да хорошо еще, что хоть теперь-то за ум взялись: а что было бы, если бы…
Только они думают, что без них это благополучие совершиться не
может. Когда мы с вами во время оно бреднями развлекались, нам как-то никогда на ум не приходило, с нами они осуществятся или без нас. Нам казалось, что, коснувшись всех, они коснутся, конечно, и нас, но того, чтобы при сем утащить кусок пирога… сохрани бог! Но ведь то были бредни, мой друг, которые как пришли, так и ушли. А нынче — дело. Для дела
люди нужны, а
люди — вот они!
Тошно смотреть (а по другим:"взбесить
может"), как
люди путаются — пусть лучше прямой дорогой в Демидрон [Известное в Петербурге увеселительное заведение, украшение которого составляет девица Филиппе.
Все это так умно и основательно, что не согласиться с этими доводами значило бы навлекать на себя справедливый гнев. Но не
могу не сказать, что мне, как
человеку, тронутому"бреднями", все-таки, по временам, представляются кое-какие возражения. И, прежде всего, следующее: что же, однако, было бы хорошего, если б сарматы и скифы и доднесь гоняли бы Макаровых телят? Ведь, пожалуй, и мы с вами паслись бы в таком случае где-нибудь на берегах Мьи? [Старинное название реки Мойки. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)]
Но согласитесь, что ежели на каждой российской сосне сидит по вороне, которые все в один голос кричат: посрамлены основы! потрясены! — то какую же цену
может иметь мнение
человека, положим, благонамеренного, но затерянного в толпе?
И не будет у нас ни молока, ни хлеба, ни изобилия плодов земных, не говоря уже о науках и искусствах. Мало того: мы
можем очутиться в положении
человека, которого с головы до ног облили керосином и зажгли. Допустим, что этот несчастливец и в предсмертных муках будет свои невзгоды ставить на счет потрясенным основам, но разве это облегчит его страдания? разве воззовет его к жизни?
И так я был счастлив, голубушка, что
мог хоть сколько-нибудь поправить свою репутацию в глазах этих могущественных
людей!
Но спрашивается: насколько подобные утешения
могут поддерживать в
человеке охоту к жизни?
Конечно, вы, живя в деревне,
можете возразить: не всякому, мой друг, доступно полтинники-то откладывать, потому что есть очень многочисленный класс
людей…
Если б можно было ходить по улице"не встречаясь", любой из компарсов современной общественной массы шел бы прямо и не озираясь: но так как жизнь сложна и чревата всякими встречами, так как"встречи"эти разнообразны и непредвиденны, да и
люди, которые
могут"увидеть", тоже разнообразны и непредвиденны, — вот наш компарс и бежит во все лопатки на другую сторону улицы, рискуя попасть под лошадей.
Давно уж он"сведущим
человеком"смотрит, давно протягивает руку к трубе, и в настоящую минуту, быть
может, уже подносит ее к губам, чтобы вострубить.
Но все это еще только полбеды: пускай горланы лают! Главная же беда в том, что доктрина ежовых рукавиц ищет утвердить себя при помощи не одного лая, но и при помощи утруждения начальства. Утруждение начальства — вот язва, которая точит современную действительность и которая не только временно вносит элемент натянутости и недоверия во взаимные отношения
людей, но и
может сделать последних неспособными к общежитию.
И то, что вследствие этого происходит, не
может даже назваться доносом в том смысле, в каком мы,
люди отживающие, привыкли понимать это слово; нет, это не донос, но прямое приглашение к составлению протокола, с препровождением в участок на зависящее распоряжение.
До того дошло, что даже от серьезных
людей случается такие отзывы слышать: мерзавец, но на правильной стезе стоит. Удивляюсь, как
может это быть, чтоб мерзавец стоял на правильной стезе. Мерзавец — на всякой стезе мерзавец, и в былое время едва ли кому-нибудь даже
могло в голову прийти сочинить притчу о мерзавце, на доброй стезе стоящем. Но, повторяю: подавляющие обстоятельства в такой степени извратили все понятия, что никакие парадоксы и притчи уже не кажутся нам удивительными.
Вообще, что касается земства, я, пародируя стих Лермонтова,
могу сказать: люблю я земщину,но странною любовью. Или, говоря прямее: вижу в земском
человеке нечто двойственное. По наружному осмотру и по первоначальным диалогам каждый из них — парень хоть куда, а как заглянешь к нему в душу (это и не особенно трудно: стоит только на диалоги не скупиться) — ан там крепостное правозасело.
Спрашивается: какие идеалы
могут волновать души этих
людей? Очевидно, идеалы крепостного права. Какие воспоминания
могут освещать их постылые существования? — очевидно, воспоминания о крепостном праве. При нем они были сыты и, вдобавок, пользовались ручным боем. Сытость представляла право естественное, ручной бой — право формальное, означавшее принадлежность к дирижирующему классу.
Право, не опасные это
люди были, а только, быть
может, чересчур верующие, и даже несколько легковерные.
И еще более разумеется, что ежели мы
люди добросовестные, то, не особенно долго думая, ответим на этот вопрос так: живы-то мы живы, но в силу чего — не знаем и назвать благополучием то, что вокруг нас происходит, — не
можем.
Следом за Ивановым появляется Федоров — этот когда-то был высечен своими крепостными
людьми и никак не
может об этом забыть.
Ничто так не располагает нас к
человеку, как выражаемое им нам доверие. Иногда мы и сами понимаем, что это доверие нимало не выводит нас из затруднения и ровно никаких указаний не дает, но все-таки не
можем не сохранить доброго воспоминания о характере доверяющего.
Понимают ли эти
люди значение произносимого ими возгласа,
могут ли они уяснить себе, сколько непредвиденных расходов потребует его осуществление, — это более чем сомнительно.
Можете себе представить радость моего приятеля, когда я ему объявил об результате моего предстательства! Во всяком случае, я теперь уверен, что впредь он в театр ни ногой; я же буду иметь в нем
человека, который и в огонь и в воду за меня готов! Так что ежели вам денег понадобится — только черкните: я у него выпрошу.
Ибо он magistrate [должностное лицо (франц.)], и в этом качестве гневаться не имеет права, а
может только печально изумляться, как это
люди, живя среди прекраснейших долин,
могут погрязать в пороках!
Но это-то именно и наполняет мое сердце каким-то загадочным страхом. По мнению моему, с таким критериумом нельзя жить, потому что он прямо бьет в пустоту. А между тем
люди живут. Но не потому ли они живут, что представляют собой особенную породу
людей, фасонированных ad hoc [для этой именно цели (лат.)] самою историей,
людей, у которых нет иных перспектив, кроме одной: что,
может быть, их и не перешибет пополам, как они того всечасно ожидают…
Вы понимаете, что на подобные ответы не
может быть возражений; да они с тем, конечно, и даются, что предполагают за собой силу окончательного решения."Довольно останется!"Что ни делай, всегда"довольно останется!" — таков единственный штандпункт, на котором стоит Сенечка, но, право, и одного такого штандпункта достаточно, чтобы сделать
человека неуязвимым.
— Да если бы, однако ж, и так? если бы
человек и принудил себя согласовать свои внутренние убеждения с требованиями современности… с какими же требованиями-то — вот ты мне что скажи! Ведь требования-то эти, особенно в такое горячее, неясное время, до такой степени изменчивы, что даже требованиями, в точном смысле этого слова, названы быть не
могут, а скорее напоминают о случайности. Тут ведь угадывать нужно.
— Позвольте, вашество! с точки зрения вашего личного успокоения, это,
может быть, и благоразумно; но вы упускаете из вида, что
люди в вашем положении не имеют права руководиться одними личными предпочтениями… Ведь за вами стоит не что-нибудь, а, так сказать, обширнейшая в мире держава…
Человек знает, отчего монета кругла (а
может быть, и отчего кругла земля?), а никому до этого как будто дела нет.
Тогда произошло нечто изумительное. Во-первых, Ноздрев бросил в сведущего
человека хлебным шариком и попал на No 24. Вышло:"Кто пьет вино с рассуждением, тот
может потреблять оное не только без ущерба для собственного здоровья, но и с пользою для казны". Во-вторых, по инициативе Ноздрева же, Мартыну Задеке накрепко завязали глаза, потом налили двадцать рюмок разных сортов водок и поставили перед ним. По команде"пей!" — он выпивал одну рюмку за другой и по мере выпивания выкликал...
Однако ж на этот раз"сведущий
человек"оказался скромным. Это был тот самый Иван Непомнящий, которого — помните? — несколько месяцев тому назад нашли в сенном стогу, осмотрели и пустили на все четыре стороны, сказав: иди и отвечай на вопросы! Натурально, он еще не утратил первобытной робости и потому не
мог так всесторонне лгать, как его собрат, Мартын Задека.
— Вот ежели бы куры внезапно перестали нести яйца, — сказал он, — и потребовалось бы определить, в чем настоящая причина заключается, — тут сведущий
человек может прямо сказать: оттого, что их редко щупают!
— Нет, я
могу отвечать и на некоторые другие вопросы, не очень, впрочем, трудные; но собственно"сведущим
человеком"я числюсь по вопросу о болезнях. С юных лет я был одержим всевозможными недугами, и наследственными, и благоприобретенными, а так как в ближайшем будущем должен быть рассмотрен вопрос о преобразовании Калинкинской больницы, то я и жду своей очереди.
— Ах, молодой
человек! да разве закон
может всё предусмотреть? И как это вы так резко позволяете себе говорить: запрещено?! Не запрещено-с, а несвойственно-с. Предосудительно-с.
Оттого, мол, и запустение у нас идет, что
люди, которые что-нибудь
могут, предпочитают в светозарных одеждах ходить.
Я не говорю, чтоб эти шалопаи были сплошь злые или порочные
люди; я думаю даже, что, при легкомыслии тогдашнего воспитания, самое шалопайство не
могло получить вполне злостного характера.
Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого
человека, а за такого, что и на свете еще не было, что
может все сделать, все, все, все!
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь,
человек!..» Ну и другие… теперь не
могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не
могу сказать. Да и странно говорить: нет
человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Артемий Филиппович.
Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, —
может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты
человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он
может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…