Неточные совпадения
Я слишком достаточно говорил выше (III) о современной административной организации, чтобы возвращаться к этому предмету, но
думаю, что она основана на тех же началах, как и в
былые времена, за исключением коллегий, платков и урн.
В заключение он
думал, что комбинированная им форма общежития может существовать во всякой среде, не только не рискуя
быть подавленною, но и подготовляя своим примером к воспринятию новой жизни самых закоренелых профанов, — и тоже ошибся в расчетах.
— Лучше бы ты о себе
думал, а другим предоставил бы жить, как сами хотят. Никто на тебя не смотрит, никто примера с тебя не берет. Сам видишь! Стало
быть, никому и не нужно!
— Э! проживем как-нибудь. Может
быть, и совсем момента не изловим, и все-таки проживем. Ведь еще бабушка надвое сказала, что лучше. По крайней мере, то, что
есть, уж известно… А тут пойдут ломки да переделки, одних вопросов не оберешься… Вы
думаете, нам сладки вопросы-то?
— Это же самое мне вчера графиня Крымцева говорила, И всех вас, добрых и преданных, приходится успокоивать! Разумеется, я так и сделал. — Графиня! — сказал я ей, — поверьте, что, когда наступит момент, мы
будем готовы! И что же, ты
думаешь, она мне на это ответила:"А у меня между тем хлеб в поле не убран!"Я так и развел руками!
— И я тоже не желаю, а потому и стою, покамест, во всеоружии. Следовательно, возвращайтесь каждый к своим обязанностям, исполняйте ваш долг и
будьте терпеливы. Tout est a refaire — вот девиз нашего времени и всех людей порядка; но задача так обширна и обставлена такими трудностями, что нельзя
думать о выполнении ее, покуда не наступит момент. Момент — это сила, это conditio sine qua non. [необходимое условие (лат.)] Правду ли я говорю?
—
Будьте терпеливы, господа! — убеждает он своих единомышленников, — когда наступит момент, он найдет нас во всеоружии; вы
думаете, нам сладко — ах! только грудь да подоплёка знают, чего нам стоят эти проволочки! Однако ж мы ждем, — ждите и вы!
— Ежели вы, господа, на этой же почве стоите, — говорил он, — то я с вами сойдусь.
Буду ездить на ваши совещания,
пить чай с булками, и общими усилиями нам,
быть может, удастся подвинуть дело вперед. Помилуй! tout croule, tout roule [все рушится, все разваливается (франц.)] — a y нас полезнейшие проекты под сукном по полугоду лежат, и никто ни о чем
подумать не хочет! Момент, говорят, не наступил; но уловите же наконец этот момент… sacrebleu!.. [черт возьми! (франц.)]
Старик выслушивает эти речи с некоторым удивлением, но не противоречит. Он просто
думает, что, за старостью лет, отстал от времени и что, стало
быть, все это нужно, ежели Генечка не может иначе поступать.
Да и никогда, признаться, не
думал, потому что никогда дверь будущего не
была перед ним настежь раскрыта.
Думали, что он несколько преувеличивает значение благонамеренности, но вот теперь на поверку оказывается, что он не только не преувеличивал, а даже
был мягок и снисходителен.
Ошибочно, впрочем,
было бы
думать, что современный простец принадлежит исключительно к числу посетителей мелочных лавочек и полпивных; нет, в численном смысле он занимает довольно заметное место и в культурной среде. Это не выходец из недр черни, а только человек, не видящий перед собой особенных перспектив. И ненавистники и солидные ожидают впереди почестей, мест, орденов, а простец ожидает одного: как бы за день его не искалечили.
Наконец Верочка достигла двенадцати лет, и надо
было серьезно
подумать о воспитании ее.
— Об этом надо еще
подумать, ангелочек: такие балы обходятся слишком дорого. Во всяком случае, на следующей неделе
будет бал у Щербиновских, потом у Глазотовых, потом в «Собрании», а может
быть, и князь Сампантрё даст бал… для тебя… Кстати, представил его тебе вчера папаша?
Она все чего-то ждала, все
думала: вот пройдет месяц, другой, и она войдет в настоящую колею, устроится в новом гнезде так, как мечтала о том, покидая Москву,
будет ходить в деревню, наберет учениц и проч.
Она старалась гнать их от себя, заменять более реальною пищею — воспоминаниями прошлого; но последние
были так малосодержательны и притом носили такой ребяческий характер, что останавливаться на них подолгу не представлялось никакого резона. У нее существовал, впрочем, в запасе один ресурс — долг самоотвержения относительно отца, и она охотно отдалась бы ему; но старик
думал, что стесняет ее собою, и предпочитал услугу старого камердинера.
Оба замолчали, чувствуя, что дальнейшее развитие подобного разговора между людьми, которые едва знали друг друга, может представить некоторые неудобства. Но когда он после обеда собрался в город, она опять
подумала:"Вот если б он не
был связан!" — и опять покраснела.
— Слухи ходят, что скоро и совсем земства похерят, — прибавил он, — да и хорошо сделают. Об умывальниках для больницы да о пароме через речку Воплю и без земства
есть кому
думать. Вот кабы…
Благодаря беготне дело сошло с рук благополучно; но затем предстояли еще и еще дела. Первое издание азбуки разошлось быстро, надо
было готовиться к другому — уже без промахов. «Дивчину» заменили старухой и подписали: Домна; «Пана» заменили мужичком с топором за поясом и подписали: Потап-плотник. Но как попасть в мысль и намерения «критики»? Пожалуй,
будут сравнивать второе издание с первым и скажут: а! догадались!
думаете, что надели маску, так вас под ней и не узнают!
В продолжение целой зимы она прожила в чаду беспрерывной сутолоки, не имея возможности придти в себя, дать себе отчет в своем положении. О будущем она, конечно, не
думала: ее будущее составляли те ежемесячные пятнадцать рублей, которые не давали ей погибнуть с голода. Но что такое с нею делается? Предвидела ли она, даже в самые скорбные минуты своего тусклого существования, что ей придется влачить жизнь, которую нельзя
было сравнить ни с чем иным, кроме хронического остолбенения?
Она никогда не
думала о том, красива она или нет. В действительности, она не могла назваться красивою, но молодость и свежесть восполняли то, чего не давали черты лица. Сам волостной писарь заглядывался на нее; но так как он
был женат, то открыто объявлять о своем пламени не решался и от времени до времени присылал стихи, в которых довольно недвусмысленно излагал свои вожделения. Дрозд тоже однажды мимоходом намекнул...
Летом она надумала отправиться в город к Людмиле Михайловне, с которою, впрочем,
была незнакома. Ночью прошла она двадцать верст, все время о чем-то
думая и в то же время не сознавая, зачем, собственно, она идет."Пропала!" — безостановочно звенело у нее в ушах.
Полковник
думал, что кампания
будет недолгая, а она между тем затянулась и в заключение — послала ему смерть.
— И всегда так рассуждайте! — похвалила ее дама, — бог
будет любить вас за это, а тетенька
будет на вас радоваться. На свете всегда так бывает. Иногда мы
думаем, что нас постигло несчастье, а это только испытание; а иногда — совсем напротив.
— То-то, что мы
думали: и у него Анна Ивановна, и у нас Анна Ивановна… Может
быть, господин адвокат разберет… Денег-то уж очень много, господин адвокат!
Консультация задлилась довольно поздно. Предстояло судиться двум ворам: первый вор украл сто тысяч, а второй переукрал их у него. К несчастию, первый вор погорячился и пожаловался на второго. Тогда первого вора спросили:"А сам ты где сто тысяч взял?"Он смешался и просил позволения
подумать. Возник вопрос: которому из двух взять грех на себя? — вот об этом и должна
была рассудить консультация. Очевидность говорила против первого вора.
— Красновы вчера губернатора ждали.
Думали: два воскресенья сряду не
был, — наверное в третье приедет; а он и вчера у Живоглотова обедал, и т. д.
— Вы совсем не о том
думаете, господа, — сказал он, — мост
есть мост, а не конституция-с!
Ведь что же нибудь заставило
подумать об участии земства в делах местного управления?
была же, вероятно, какая-нибудь прореха в старых порядках, если потребовалось вызвать земство к жизни?
Таким образом все объясняется. Никому не приходит в голову назвать Бодрецова лжецом; напротив, большинство
думает:"А ведь и в самом деле, у нас всегда так; сию минуту верно, через пять минут неверно, а через четверть часа — опять верно". Не может же, в самом деле, Афанасий Аркадьич каждые пять минут знать истинное положение вещей.
Будет с него и того, что он хоть на десять минут сумел заинтересовать общественное мнение и наполнить досуг праздных людей.
— Как будто похоже на это… Сегодня, впрочем, опять совещание
будет, и надо
думать… Мне уж обещали: тотчас же после совещания я к одному человечку ужинать приглашен…
— Покаялся. Виноват, говорю, ваше-ство, впредь
буду осмотрительнее… И что же вы
думаете! Сам же он мне потом открылся:"Положим, говорит, что вы правы; но
есть вещи, которые до времени открывать не следует". Так вот вы теперь и рассудите. Упрекают меня, что я иногда говорю, да не договариваю; а могу ли я?
— Я и сам
думал, что нет. Прислали бы, кабы
была. А как бы я живо! Да что, сударь, я пожаловаться вам хочу…
— Вы как
думаете, кто
был мой отец? — говорил он, — старшим садовником он
был у господина Елпатьева.
Шибко рассердился тогда Иван Савич на нас; кои потом и прощенья просили, так не простил:"Сгиньте, говорит, с глаз моих долой!"И что ж бы вы
думали? какие
были «заведения» — и ранжереи, и теплицы, и грунтовые сараи — все собственной рукой сжег!"
— И то пора. Только, вот, как ни живешь, а все завтрашнего предмета не угадаешь. Сегодня десять предметов —
думаешь:
будет! — ан завтра — одиннадцатый! И всё по затылку да по затылку — хлобысь! А мы бы, вашескородие, и без предметов хорошохонько прожили бы.
Он сам как будто опустел. Садился на мокрую скамейку, и
думал, и
думал. Как ни резонно решили они с теткой Афимьей, что в их звании завсегда так бывает, но срам до того
был осязателен, что давил ему горло. Временами он доходил почти до бешенства, но не на самый срам, а на то, что мысль о нем неотступно преследует его.
Только обязательная служба до известной степени выводила его из счастливого безмятежия. К ней он продолжал относиться с величайшим нетерпением и, отбывая повинность, выражался, что и он каждый день приносит свою долю вреда.
Думаю, впрочем, что и это он говорил, не анализируя своих слов. Фраза эта, очевидно,
была, так сказать, семейным преданием и запала в его душу с детства в родном доме, где все, начиная с отца и кончая деревенскими кузенами, кичились какою-то воображаемою независимостью.
Я говорил себе, что разлука
будет полная, что о переписке нечего и
думать, потому что вся сущность наших отношений замыкалась в личных свиданиях, и переписываться
было не о чем; что ежели и мелькнет Крутицын на короткое время опять в Петербурге, то не иначе, как по делам «знамени», и вряд ли вспомнит обо мне, и что вообще вряд ли мы не в последний раз видим друг друга.