Неточные совпадения
О финских песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и
тот же мотив. Может быть, это такие же песни, как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели.
Вот она...
А болгары что? «Они с таким же восторгом приветствовали возвращение князя, с каким, за несколько дней перед
тем, встретили весть об его низложении».
Вот что пишут в газетах. Скажите: ну, чем они плоше древних афинян? Только
вот насчет аттической соли у них плоховато.
— Да завтрашнего дня. Все думается: что-то завтра будет! Не
то боязнь, не
то раздраженье чувствуешь… смутное что-то. Стараюсь вникнуть, но до сих пор еще не разобрался. Точно находишься в обществе, в котором собравшиеся все разбрелись по углам и шушукаются, а ты сидишь один у стола и пересматриваешь лежащие на нем и давно надоевшие альбомы…
Вот это какое ощущение!
Вот настоящие, удручающие мелочи жизни. Сравните их с приключениями Наполеонов, Орлеанов, Баттенбергов и проч. Сопоставьте с европейскими концертами — и ответьте сами: какие из них, по всей справедливости, должны сделаться достоянием истории и какие будут отметены ею. Что до меня,
то я даже ни на минуту не сомневаюсь в ее выборе.
— Шутка сказать! — восклицали они, — накануне самой „катастрофы“ и какое дело затеяли! Не смеет, изволите видеть, помещик оградить себя от будущих возмутителей! не смеет распорядиться своею собственностью! Слава богу, права-то еще не отняли! что хочу,
то с своим Ванькой и делаю!
Вот завтра, как нарушите права, — будет другой разговор, а покуда аттанде-с!
Я мог бы привести здесь примеры изумительнейшей выносливости, но воздерживаюсь от этого, зная, что частные случаи очень мало доказывают. Общее настроение общества и масс —
вот главное, что меня занимает, и это главное свидетельствует вполне убедительно, что мелочи управляют и будут управлять миром до
тех пор, пока человеческое сознание не вступит в свои права и не научится различать терзающие мелочи от баттенберговских.
Может быть, сам по себе взятый, он совсем не так неблагонадежен, как кажется впопыхах. В дореформенное время, по крайней мере, не в редкость бывало встретить такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но в исполнении служебных обязанностей весьма усерден".
Вот видите ли, как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд… Какая же в
том беда, что человек благороден?
— А мы дня два перед
тем воду копили, да мужичкам по округе объявили, что за полцены молоть будем…
вот и работала мельница.
В
то время он всячески ласкал крестьян и обнадеживал их:"
Вот ужо, будете вольные, и заживем мы по-соседски мирком да ладком.
— Мне на что деньги, — говорит он, — на свечку богу да на лампадное маслице у меня и своих хватит! А ты
вот что, друг: с тебя за потраву следует рубль, так ты мне, вместо
того, полдесятинки вспаши да сдвой, — ну, и заборони, разумеется, — а уж посею я сам. Так мы с тобой по-хорошему и разойдемся.
— Берите у меня пустота! — советует он мужичкам, — я с вас ни денег, ни сена не возьму — на что мне!
Вот лужок мой всем миром уберете — я и за
то благодарен буду! Вы это шутя на гулянках сделаете, а мне — подспорье!
Вот этот хребет еще долго выдержит, а вон
тот уж надламывается.
—
Вот на этом спасибо! — благодарит Авдей, — добёр ты, Петр Матвеич! Это так только вороги твои клеплют, будто ты крестьянское горе сосешь… Ишь ведь! и денежки до копеечки заплатил, и косушку поднес; кто, кроме Петра Матвеича, так сделает? Ну, а теперь пойти к старосте, хоть пятишницу в недоимку отдать. И
то намеднись стегать меня собирался.
— Ах, прах
те побери! — спохватывается дядя Семен, — и взаправду ведь был! где он теперь?
Вот ловко находку нашел!
— C'est cа! [
Вот именно! (франц.)] Именно
то самое, что я хотел сказать!
Вот как на две-то с половиной тысячи умные люди живут, а не
то чтобы что.
— Я уж и
то стороной разузнаю, не наклюнется ли чего-нибудь… Двоюродная сестра у моей ученицы есть, так там тоже учительнице хотят отказать…
вот кабы!
— Ничего, устроюсь. Надо же. Да
вот что я еще хотела тебе сказать, Сеня. Бухгалтер у нас в конторе ко мне пристает… с
тех пор как я замуж вышла. Подсаживается ко мне, разговаривает, спрашивает, люблю ли я конфекты…
Он сам определенно не сознает, что привело его из глубины провинции в Петербург. Учиться и, для
того чтобы достигнуть этого, отыскать работу, которая давала бы средства хоть для самого скудного существования, —
вот единственная мысль, которая смутно бродит в его голове.
Стало быть,
того, другого попросит, состоится единогласное избрание —
вот и мировой судья готов.
— Вас мне совестно; всё вы около меня, а у вас и без
того дела по горло, — продолжает он, —
вот отец к себе зовет… Я и сам вижу, что нужно ехать, да как быть? Ежели ждать — опять последние деньги уйдут. Поскорее бы… как-нибудь… Главное, от железной дороги полтораста верст на телеге придется трястись. Не выдержишь.
— Ах, матушка, пора эти разговоры оставить! — говорит он. — Изба моя с краю — ничего не знаю!
Вот правило, которым мы должны руководствоваться, а не
то чтобы что…
— А
то вы думаете? — говорит он, — все зло именно в этой пакостной литературе кроется! Я бы
вот такого-то… Не говоря худого слова, ой-ой, как бы я с ним поступил! Надо зло с корнем вырвать, а мы мямлим! Пожар уж силу забрал, а мы только пожарные трубы из сараев выкатываем!
— Э, батюшка! и мы проживем, и дети наши проживут — для всех будет довольно и
того, что есть! На насиженном-то месте живется и теплее и уютнее — чего еще искать! Старик Крылов был прав: помните, как голубь полетел странствовать, а воротился с перешибленным крылом? Так-то
вот.
Словом сказать, и руководители и руководимые являются достойными друг друга, и
вот из этого-то взаимного воздействия, исполненного недомыслий и недомолвок, и создается
то общественное мнение, которое подчиняет себе наиболее убежденных людей.
— Читали? читали фельетон в"Помоях"? — радуется он, перебегая от одного знакомца к другому, — ведь этот"Прохожий наблюдатель" — это ведь
вот кто. Ведь он жил три года учителем в семействе С — ских, о котором пишется в фельетоне; кормили его, поили, ласкали — и посмотрите, как он их теперь щелкает! Дочь-невесту, которая два месяца с офицером гражданским браком жила и потом опять домой воротилась, — и
ту изобразил! так живьем всю процедуру и описал!
— А! так
вот оно что! так это она? То-то я давеча читаю, как будто похоже… — догадывается собеседник, тоже из породы живчиков.
— Лошадь одуреет, не
то что человек, —
вот какие это разговоры!
— А что бы ты думал! жандарм! ведь они охранители нашего спокойствия. И этим можно воспользоваться. Ангелочек почивает, а добрый жандарм бодрствует и охраняет ее спокойствие… Ах, спокойствие!.. Это главное в нашей жизни! Если душа у нас спокойна,
то и мы сами спокойны. Ежели мы ничего дурного не сделали,
то и жандармы за нас спокойны.
Вот теперь завелись эти… как их… ну, все равно… Оттого мы и неспокойны… спим, а во сне все-таки тревожимся!
Она все чего-то ждала, все думала:
вот пройдет месяц, другой, и она войдет в настоящую колею, устроится в новом гнезде так, как мечтала о
том, покидая Москву, будет ходить в деревню, наберет учениц и проч.
— Нет; вы сами на себе это чувство испытываете, а ежели еще не испытываете,
то скоро, поверьте мне, оно наполнит все ваше существо. Зачем? почему? —
вот единственные вопросы, которые представляются уму. Всю жизнь нести иго зависимости, с утра до вечера ходить около крох, слышать разговор о крохах, сознавать себя подавленным мыслью о крохах…
—
Вот как! и завещание есть! А по-моему, вашему сословию достаточно бы пользоваться
тем, что вам по закону предоставлено. В недвижимом имении — четырнадцатая, в движимом — осьмая часть. Ну, да ведь шесть лет около старичка сидели — может быть, что-нибудь и высидели.
— У вас наш мальчонко учится, так
вот вам. Тут чаю полфунта, сахару, ветчины и гостинцу, кушайте на здоровье. А сверх
того, и деньгами два рубля.
— Не надо! — крикнула она и вдруг спохватилась, Вспомнилась ей Людмила Михайловна; вспомнилось и
то, что еще в Петербурге ей говорили, что всего пуще надо бояться ссор с влиятельными лицами; что
вот такая-то поссорилась с старостой, и была вытеснена; такая-то не угодила члену земской управы, и тоже теперь без места.
И
вот один Непомнящий объявляет, что, в сущности, он никогда не дразнился, а просто балагурил; другой, что если он язвил в одну сторону,
то может, по требованию, язвить и в другую; третий — что он и сам не знает, что делал, но вперед"не будет".
Подписчик драгоценен еще и в
том смысле, что он приводит за собою объявителя. Никакая кухарка, ни один дворник не пойдут объявлять о себе в газету, которая считает подписчиков единичными тысячами. И
вот из скромных дворнических лепт образуется ассигнационная груда. Найдут ли алчущие кухарки искомое место — это еще вопрос; но газетчик свое дело сделал; он спустил кухаркину лепту в общую пропасть, и затем ему и в голову не придет, что эта лепта составляет один из элементов его благосостояния.
— А что, господа! — обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", —
вот все, что я могу сказать о себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на дне всего оказалось — ничто! Nichts! А в
то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела в жилах… Придешь в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня, помнишь?
— Нет, уж позвольте мне, господин адвокат, по порядку, потому что я собьюсь. И
вот муж мой выдал Аггею Семенычу вексель, потому что хоть мы люди свои, а деньги все-таки счет любят. И
вот, накануне самого Покрова, приходит срок. Является Аггей Семеныч и говорит:"Деньги!"А у мужа на
ту пору не случилось. И
вот он говорит:"Покажите, братец, вексель"… Ну, Аггей Семеныч, по-родственному:"Извольте, братец!"И уж как это у них случилось, только муж мой этот самый вексель проглотил…
— С удовольствием. Мы, признаться сказать, и
то думали: незачем, мол, ходить, да так, между делом… Делов ноне мало, публика больше в долг норовит взять…
Вот и думаем: не наш ли, мол, это Ковригин?
Вот и теперь, по поводу заказанного женою платья, он вспомнил об этом процессе и решился завтра же ехать к вору и окончательно выяснить вопрос, поручает ли он ему свое дело или не поручает. Ежели поручает,
то не угодно ли пожаловать к нотариусу для заключения условия; если не поручает,
то…
Вот где настоящее его место. Не на страже мелких частных интересов, а на страже «земли». К
тому же идея о всесословности совершенно естественно связывалась с идеей о служебном вознаграждении. Почет и вознаграждение подавали друг другу руку, а это было далеко не лишнее при
тех ущербах, которые привела за собой крестьянская реформа, — ущербах, оказавшихся очень серьезными, несмотря на
то, что идеал реформы формулировался словами:"Чтобы помещик не ощутил…"
Тем не менее явных пререканий не было, и ожидания
тех, которые по поводу выбора Краснова говорили:"
Вот будет потеха!" — не сбылись.
— Вы, господа, слишком преувеличиваете, — говорили ему. — Если бы вам удалось взглянуть на ваши дела несколько издалека,
вот как мы смотрим,
то вы убедились бы, что они не заключают в себе и десятой доли
той важности, которую вы им приписываете.
То-то
вот оно и есть. И не довернешься — бьют, и перевернешься — бьют. Делай как хочешь. Близок локоть — да не укусишь. В
то время, когда он из редакционных комиссий воротился, его сгоряча всеми шарами бы выбрали, а он, вместо
того, за «эрами» погнался. Черта с два… Эрррра!
Он торопливо перебегал на другую сторону улицы, встречая городничего, который считал как бы долгом погрозить ему пальцем и промолвить:"Погоди! не убежишь!
вот ужо!"Исправник —
тот не грозился, а прямо приступал к делу, приговаривая:"
Вот тебе!
вот тебе!" — и даже не объясняя законных оснований.
— Стало быть, и с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у себя в трубе помелом запишу. А
то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"
Вот он — вор, говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так
вот каким нашего брата судом судят!
Что присудит суд,
то и должен я восполнить —
вот и господин это самое говорит.
— Помилуйте! где я эстолько денег возьму? Постоял-постоял этот самый чиновник:"Так не берете?" — говорит. — Денег у меня и в заводе столько нет. — "Ну, так я приступлю…"Взял, что на глаза попалось: кирпич истыканный, ниток клубок, иголок пачку, положил все в ящик под верстаком, продел через стол веревку, допечатал и уехал."Вы, говорит, до завтра подумайте, а ежели и завтра свидетельство не возьмете,
то я протокол составлю, и тогда уж вдвойне заплатите!"
Вот, сударь, коммерция у меня какова!
— И
то пора. Только,
вот, как ни живешь, а все завтрашнего предмета не угадаешь. Сегодня десять предметов — думаешь: будет! — ан завтра — одиннадцатый! И всё по затылку да по затылку — хлобысь! А мы бы, вашескородие, и без предметов хорошохонько прожили бы.
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а
то папаша меня все в затрапезе водит — перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать не может, да и зашибается; матери нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да
вот мы за квартиру три рубля в месяц отдадим — как тут разживешься! с хлеба на квас — только и всего.