Неточные совпадения
— А мы дня два
перед тем воду копили, да мужичкам по округе объявили, что за полцены молоть
будем… вот и работала мельница.
Тридцати лет он уже занимал полуответственный пост, наравне с Сережей Ростокиным. Мысль, что служебный круговорот совершенно тождествен с круговоротом жизненным и что успех невозможен, покуда представление этой тождественности не
будет усвоено во всей его полноте, все яснее и яснее обрисовывалась
перед его умственным взором. И он, не торопясь, но настойчиво, начал подготовлять себя к применению этой мысли на практике.
Сын (ему
было уже шесть лет) забился в угол в кабинете и молчал, как придавленный, точно впервые понял, что
перед ним происходит нечто не фантастическое, а вполне реальное. Он сосредоточенно смотрел в одну точку: на раскрытую дверь спальни — и ждал.
Но юноша, вскоре после приезда, уже начал скучать, и так как он
был единственный сын, то отец и мать, натурально, встревожились. Ни на что он не жаловался, но на службе старанья не проявил, жил особняком и не искал знакомств."Не ко двору он в родном городе, не любит своих родителей!" — тужили старики. Пытали они рисовать
перед ним соблазнительные перспективы — и всё задаром.
Воспоминания толпою проходили
перед ним, но
были однообразны и исчерпывались одним словом: «ученье».
В сущности, однако ж, в том положении, в каком он находился, если бы и возникли в уме его эти вопросы, они
были бы лишними или, лучше сказать, только измучили бы его, затемнили бы вконец тот луч, который хоть на время осветил и согрел его существование. Все равно, ему ни идти никуда не придется, ни задачи никакой выполнить не предстоит.
Перед ним широко раскрыта дверь в темное царство смерти — это единственное ясное разрешение новых стремлений, которые волнуют его.
И на другой или на третий день, убедившись, что слова его
были вещими ("капут"совершился), не преминет похвалиться
перед прочими солидными читателями...
Ошибочно, впрочем,
было бы думать, что современный простец принадлежит исключительно к числу посетителей мелочных лавочек и полпивных; нет, в численном смысле он занимает довольно заметное место и в культурной среде. Это не выходец из недр черни, а только человек, не видящий
перед собой особенных перспектив. И ненавистники и солидные ожидают впереди почестей, мест, орденов, а простец ожидает одного: как бы за день его не искалечили.
Все именно так и случилось, как предначертала Софья Михайловна. За лето Верочка окрепла и нагуляла плечи, не слишком наливные, но и не скаредные — как раз в меру. В декабре,
перед рождеством, Братцевы дали первый бал. Разумеется, Верочка
была на нем царицей, и князь Сампантрё смотрел на нее из угла и щелкал языком.
Пейзаж, открывавшийся
перед окнами,
был необыкновенно уныл.
Приходу ее в избе удивились. Но она вошла довольно смело и спросила Мирона. В избе
было душно и невыносимо смрадно. Ей указали на печку. Когда она взошла по приступкам наверх,
перед ней очутился человеческий остов, из груди которого вылетали стоны.
Однажды, — это
было перед самым отъездом Семигорова в Петербург, — они сидели в парке и особенно дружески разговорились.
Конечно, у нее еще
был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась
перед этой перспективой и в безвыходном отчаянии металась по комнате, ломала себе руки и билась о стену головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела страшные сны.
Желание полковника
было исполнено. Через товарищей разузнали, что Лидочка, вместе с сестрою покойного, живет в деревне, что Варнавинцев недели за две
перед сраженьем послал сестре половину своего месячного жалованья и что вообще положение семейства покойного весьма незавидное, ежели даже оно воспользуется небольшою пенсией, следовавшей, по закону, его дочери. Послана
была бумага, чтобы удостовериться на месте, как признавалось бы наиболее полезным устроить полковницкую дочь.
Маленькие институтки
будут ее обожать, большие
перед выходом говорить ей «ты» и возьмут с нее слово не забывать их и по выходе из института.
Несмотря на приближение 18-ти лет, сердце ее ни разу не дрогнуло. К хорошеньким и богатеньким девицам уже начали
перед выпуском приезжать в приемные дни, под именами кузенов и дяденек, молодые люди с хорошенькими усиками и с целыми ворохами конфект. Она не прочь
была полюбоваться ими и даже воскликнуть...
Из класса в класс переходила она с «своими» девицами и радовалась, что наконец и у нее
будет свой собственный выпуск, как у Клеопатры Карловны.
Перед выпуском опять стали наезжать в приемные дни «херувимы»; но разница в ее прежних и нынешних воззрениях на них
была громадная. Во дни оны она чувствовала себя точно причастною этому названию; теперь она употребляла это выражение совершенно машинально, чтоб сказать что-нибудь приятное девице, которую навещал"херувим".
В это же самое время неведомо куда исчезли и политические процессы. В судах сделалось темно, глухо, тоскливо. Судебные пристава вяло произносили
перед пустой залой:"Суд идет!" — и уверенно дремали, зная наперед, что их вмешательство не потребуется. Стало
быть, и здесь шансы на составление адвокатской репутации уменьшились.
Во всяком случае, благодаря хорошей подготовке Афанасий Аркадьич стал на избранном пути быстро и прочно.
Будучи обласкан амфитрионами, он не пренебрегал домочадцами и челядинцами. Для всякого у него находилось доброе слово, для детей — бомбошка, для гувернантки — пожатие руки и удивление
перед свежестью ее лица, для камердинера — небольшая денежная подачка в праздник, скромность которой в значительной мере смягчалась простотою обращения.
Я заикнулся
было возразить ему, но язык не поворотился
перед такою невозмутимостью.
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья
будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит —
перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать не может, да и зашибается; матери нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да вот мы за квартиру три рубля в месяц отдадим — как тут разживешься! с хлеба на квас — только и всего.
Он шел, не поднимая головы, покуда не добрался до конца города.
Перед ним расстилалось неоглядное поле, а у дороги, близ самой городской межи, притаилась небольшая рощица. Деревья уныло качали разбухшими от дождя ветками; земля
была усеяна намокшим желтым листом; из середки рощи слышалось слабое гуденье. Гришка вошел в рощу, лег на мокрую землю и, может
быть, в первый раз в жизни серьезно задумался.
"Всю жизнь провел в битье, и теперь срам настал, — думалось ему, — куда деваться? Остаться здесь невозможно — не выдержишь! С утра до вечера эта паскуда
будет перед глазами мыкаться. А ежели ей волю дать — глаз никуда показать нельзя
будет. Без работы, без хлеба насидишься, а она все-таки на шее висеть
будет. Колотить ежели, так жаловаться станет, заступку найдет. Да и обтерпится, пожалуй, так что самому надоест… Ах, мочи нет, тяжко!"
Денег
было много, а ежели у кого и оказывалась недостача, то это значило:
перед деньгами.
Молодость уже миновала (Крутицыну
было под шестьдесят), да кстати подрос и сын, — у него их
было двое, но младший не особенно радовал, — которому он и
передал из рук в руки дорогое знамя, в твердой уверенности, что молодой человек
будет держать его так же высоко и крепко, как держали отец и дед.
Левушка Крутицын
был мальчик нервный и впечатлительный; он не выдержал
перед мыслью о предстоящей семейной разноголосице и поспешил произнести суд над укоренившимися в семье преданиями, послав себе вольную смерть.
В бесконечные зимние вечера, когда белесоватые сумерки дня сменяются черною мглою ночи, Имярек невольно отдается осаждающим его думам. Одиночество, или, точнее сказать, оброшенность, на которую он обречен, заставляет его обратиться к прошлому, к тем явлениям, которые кружились около него и давили его своею массою. Что там такое
было? К чему стремились люди, которые проходили
перед его глазами, чего они достигали?
Такова
была среда, которая охватывала Имярека с молодых ногтей. Живя среди массы людей, из которых каждый устраивался по-своему, он и сам подчинялся общему закону разрозненности. Вместе с другими останавливался в недоумении
перед задачами жизни и не без уныния спрашивал себя: ужели дело жизни в том и состоит, что оно для всех одинаково отсутствует?