Неточные совпадения
Однако кособрюхие не сразу испугались, а сначала тоже догадались: высыпали из мешков толокно и стали ловить солнышко мешками. Но изловить не изловили, и только тогда,
увидев,
что правда на стороне головотяпов, принесли повинную.
Тогда князь,
видя,
что они и здесь, перед лицом его, своей розни не покидают, сильно распалился и начал учить их жезлом.
Видят головотяпы,
что вор-новотор кругом на кривой их объехал, а на попятный уж не смеют.
Достоверные свидетели сказывали,
что однажды, в третьем часу ночи,
видели, как Байбаков, весь бледный и испуганный, вышел из квартиры градоначальника и бережно нес что-то обернутое в салфетке.
Казалось, благотворные лучи солнца подействовали и на него (по крайней мере, многие обыватели потом уверяли,
что собственными глазами
видели, как у него тряслись фалдочки).
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом в его кабинет,
увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала, в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал в таком смятении,
что зубы его стучали.
Эскулап [Эскулап (греч.) — врач.] задумался, пробормотал что-то о каком-то «градоначальническом веществе», якобы источающемся из градоначальнического тела, но потом,
видя сам,
что зарапортовался, от прямого разрешения вопросов уклонился, отзываясь тем,
что тайна построения градоначальнического организма наукой достаточно еще не обследована.
Но здесь я
увидел,
что напрасно понадеялся на свое усердие, ибо как ни старался я выпавшие колки утвердить, но столь мало успел в своем предприятии,
что при малейшей неосторожности или простуде колки вновь вываливались, и в последнее время господин градоначальник могли произнести только „П-плю!“.
Помощник градоначальника,
видя,
что недоимки накопляются, пьянство развивается, правда в судах упраздняется, а резолюции не утверждаются, обратился к содействию штаб-офицера.
Глупов закипал. Не
видя несколько дней сряду градоначальника, граждане волновались и, нимало не стесняясь, обвиняли помощника градоначальника и старшего квартального в растрате казенного имущества. По городу безнаказанно бродили юродивые и блаженные и предсказывали народу всякие бедствия. Какой-то Мишка Возгрявый уверял,
что он имел ночью сонное видение, в котором явился к нему муж грозен и облаком пресветлым одеян.
Во-первых, она сообразила,
что городу без начальства ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она
видела в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство,
что покойный муж ее, бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника.
Утром помощник градоначальника, сажая капусту,
видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились,
что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
—
Что, Клемантинка, сладко? — хохотали одни,
видя, как «беспутная» вертелась от боли.
«Ужасно было
видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были! Довольно сказать,
что к утру на другой день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не было!»
Среди этой общей тревоги об шельме Анельке совсем позабыли.
Видя,
что дело ее не выгорело, она под шумок снова переехала в свой заезжий дом, как будто за ней никаких пакостей и не водилось, а паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский завели кондитерскую и стали торговать в ней печатными пряниками. Оставалась одна Толстопятая Дунька, но с нею совладать было решительно невозможно.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время
увидел Аленку и почувствовал,
что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался.
Видит и сам,
что Аленка всему злу заводчица, а расстаться с ней не может. Послал за батюшкой, думая в беседе с ним найти утешение, но тот еще больше обеспокоил, рассказавши историю об Ахаве и Иезавели.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же,
видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял,
что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит,
что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Сначала он распоряжался довольно деятельно и даже пустил в дерущихся порядочную струю воды; но когда
увидел Домашку, действовавшую в одной рубахе впереди всех с вилами в руках, то"злопыхательное"сердце его до такой степени воспламенилось,
что он мгновенно забыл и о силе данной им присяги, и о цели своего прибытия.
Человек приходит к собственному жилищу,
видит,
что оно насквозь засветилось,
что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает сознавать,
что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.
Бросились и туда, но тут
увидели,
что вся слобода уже в пламени, и начали помышлять о собственном спасении.
О бригадире все словно позабыли, хотя некоторые и уверяли,
что видели, как он слонялся с единственной пожарной трубой и порывался отстоять попов дом.
— Мало ты нас в прошлом году истязал? Мало нас от твоей глупости да от твоих шелепов смерть приняло? — продолжали глуповцы,
видя,
что бригадир винится. — Одумайся, старче! Оставь свою дурость!
И, сказав это, вывел Домашку к толпе.
Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба,
что и сказать невозможно.
Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился.
Видит бригадир,
что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев,
что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего,
чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Переглянулись между собою старики,
видят,
что бригадир как будто и к слову, а как будто и не к слову свою речь говорит, помялись на месте и вынули еще по полтиннику.
Даже спал только одним глазом,
что приводило в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания
видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое и любопытно на нее устремленное око.
Только когда уж совсем рассвело,
увидели,
что бьются свои с своими же и
что сцена этого недоразумения происходит у самой околицы Навозной слободы.
Полезли люди в трясину и сразу потопили всю артиллерию. Однако сами кое-как выкарабкались, выпачкавшись сильно в грязи. Выпачкался и Бородавкин, но ему было уж не до того. Взглянул он на погибшую артиллерию и,
увидев,
что пушки, до половины погруженные, стоят, обратив жерла к небу и как бы угрожая последнему расстрелянием, начал тужить и скорбеть.
Только на осьмой день, около полдён, измученная команда
увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил,
что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал сказать:"Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким же приветствием.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял,
что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием
увидел,
что дворы пусты и
что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть
увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Но, с другой стороны, не
видим ли мы,
что народы самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?
И все сие совершается помимо всякого размышления; ни о
чем не думаешь, ничего определенного не
видишь, но в то же время чувствуешь какое-то беспокойство, которое кажется неопределенным, потому
что ни на
что в особенности не опирается.
"Прибыл я в город Глупов, — писал он, — и хотя
увидел жителей, предместником моим в тучное состояние приведенных, но в законах встретил столь великое оскудение,
что обыватели даже различия никакого между законом и естеством не полагают.
Беневоленский твердою поступью сошел на крыльцо и хотел было поклониться на все четыре стороны, как с смущением
увидел,
что на улице никого нет, кроме двух жандармов.
Поэтому я не
вижу в рассказах летописца ничего такого,
что посягало бы на достоинство обывателей города Глупова.
— На
что лучше-с! — отвечал он, — только осмелюсь доложить вашему высокородию: у нас на этот счет даже лучше зрелища
видеть можно-с!
Но надежды их не сбылись, и когда поля весной освободились от снега, то глуповцы не без изумления
увидели,
что они стоят совсем голые.
Весело шутя с предводительшей, он рассказывал ей,
что в скором времени ожидается такая выкройка дамских платьев,
что можно будет по прямой линии
видеть паркет, на котором стоит женщина.
Многие думали,
что где-нибудь горит; но вместо пожара
увидели зрелище более умилительное.
Мы уже
видели,
что так называемые вериги его были не более как помочи; из дальнейших же объяснений летописца усматривается,
что и прочие подвиги были весьма преувеличены Грустиловым и
что они в значительной степени сдабривались духовною любовью.
В одном письме она
видит его"ходящим по облаку"и утверждает,
что не только она, но и Пфейфер это
видел; в другом усматривает его в геенне огненной, в сообществе с чертями всевозможных наименований.
Спешу известить вас, — писала она в одном из них, —
что я в сию ночь во сне
видела.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За
что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы
что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь
видеть", — и был таков.
Их вывели на свежий воздух и дали горячих щей; сначала,
увидев пар, они фыркали и выказывали суеверный страх, но потом обручнели и с такою зверскою жадностию набросились на пищу,
что тут же объелись и испустили дух.
В смятении оглянулись глуповцы назад и с ужасом
увидели,
что назади действительно ничего нет.
— Тако да
видят людие! — сказал он, думая попасть в господствовавший в то время фотиевско-аракчеевский тон; но потом, вспомнив,
что он все-таки не более как прохвост, обратился к будочникам и приказал согнать городских попов...
Едва
увидел он массу воды, как в голове его уже утвердилась мысль,
что у него будет свое собственное море.
Убеждение,
что это не злодей, а простой идиот, который шагает все прямо и ничего не
видит,
что делается по сторонам, с каждым днем приобретало все больший и больший авторитет.
По примеру всех благопопечительных благоустроителей, он
видел только одно:
что мысль, так долго зревшая в его заскорузлой голове, наконец осуществилась,
что он подлинно обладает прямою линией и может маршировать по ней сколько угодно.