Неточные совпадения
Тем не менее даже
и по этим скудным фактам оказывается возможным уловить физиономию города
и уследить,
как в его истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие в высших сферах.
Так
и чувствуется,
как сидел над ними какой-нибудь архивный Пимен, освещая свой труд трепетно горящею сальною свечкой
и всячески защищая его от неминуемой любознательности гг. Шубинского, Мордовцева
и Мельникова.
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый
и устарелый слог «Летописца»
и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина,
и это одно уже может служить ручательством, с
каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
Смешно
и нелепо даже помыслить таковую нескладицу, а не то чтобы оную вслух проповедовать,
как делают некоторые вольнолюбцы, которые потому свои мысли вольными полагают, что они у них в голове, словно мухи без пристанища, там
и сям вольно летают.
Но все,
как бурные, так
и кроткие, оставили по себе благодарную память в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники.
И действительно,
как только простодушные соседи согласились на коварное предложение, так сейчас же головотяпы их всех, с божью помощью, перетяпали.
— Он нам все мигом предоставит, — говорил старец Добромысл, — он
и солдатов у нас наделает,
и острог
какой следовает выстроит! Айда, ребята!
Искали, искали они князя
и чуть-чуть в трех соснах не заблудилися, да, спасибо, случился тут пошехонец-слепород, который эти три сосны
как свои пять пальцев знал. Он вывел их на торную дорогу
и привел прямо к князю на двор.
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя,
какого нет в свете глупее, —
и тот будет володеть вами.
— Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя,
какого нет в свете глупее, —
и тот будет володеть вами!
Задумались головотяпы: надул курицын сын рукосуй! Сказывал, нет этого князя глупее — ан он умный! Однако воротились домой
и опять стали сами собой устраиваться. Под дождем онучи сушили, на сосну Москву смотреть лазили.
И все нет
как нет порядку, да
и полно. Тогда надоумил всех Пётра Комар.
Как взглянули головотяпы на князя, так
и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
— Это, брат, не то, что с «кособрюхими» лбами тяпаться! нет, тут, брат, ответ подай: каков таков человек?
какого чину
и звания? — гуторят они меж собой.
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял перед ним шапочку соболиную
и стал ему тайные слова на ухо говорить. Долго они шептались, а про что — не слыхать. Только
и почуяли головотяпы,
как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
— Слыхал, господа головотяпы! — усмехнулся князь («
и таково ласково усмехнулся, словно солнышко просияло!» — замечает летописец), — весьма слыхал!
И о том знаю,
как вы рака с колокольным звоном встречали — довольно знаю! Об одном не знаю, зачем же ко мне-то вы пожаловали?
— А
как не умели вы жить на своей воле
и сами, глупые, пожелали себе кабалы, то называться вам впредь не головотяпами, а глуповцами.
Но новотор,
как сущий вор,
и тут извернулся: предварил казнь тем, что, не выждав петли, зарезался огурцом.
Но едва прибыл орловец на место,
как встали бунтом старичане
и вместо воеводы встретили с хлебом с солью петуха.
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен был впопыхах
и имел в голове некоторое особливое устройство, за что
и прозван был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней,
как о том будет повествуемо ниже.
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец
и друг Дидерота. Отличался легкомыслием
и любил петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду
и чуть было не улетел совсем,
как зацепился фалдами за шпиц,
и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен в 1772 году, а в следующем же году, не уныв духом, давал представления у Излера на минеральных водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
Деятельность комитета продолжалась до 1803 года
и ограничилась рядом чисто внешних реформ,
как, например, учреждением министерств вместо «коллегий»
и т. п.]) насчет конституции, в чем его
и оправдали последствия.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью
и чувствительностью сердца, любил пить чай в городской роще
и не мог без слез видеть,
как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания
и умер от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей в год.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив
и угрюм. Он прискакал в Глупов,
как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять ни одной минуты)
и едва вломился в пределы городского выгона,
как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже
и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками,
и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Произошел обычный прием,
и тут в первый раз в жизни пришлось глуповцам на деле изведать,
каким горьким испытаниям может быть подвергнуто самое упорное начальстволюбие.
Напротив того, бывали другие, хотя
и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то есть секли
и взыскивали недоимки, но так
как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Так было
и в настоящем случае.
Как ни воспламенились сердца обывателей по случаю приезда нового начальника, но прием его значительно расхолодил их.
— Так говорили глуповцы
и со слезами припоминали,
какие бывали у них прежде начальники, всё приветливые, да добрые, да красавчики —
и все-то в мундирах!
Вспомнили даже беглого грека Ламврокакиса (по «описи» под № 5), вспомнили,
как приехал в 1756 году бригадир Баклан (по «описи» под № 6)
и каким молодцом он на первом же приеме выказал себя перед обывателями.
И как он потом, ловко повернувшись на одном каблуке, обратился к городскому голове
и присовокупил...
— Так вот, сударь,
как настоящие-то начальники принимали! — вздыхали глуповцы, — а этот что! фыркнул какую-то нелепицу, да
и был таков!
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков,
и вдруг всех озарила мысль: а ну,
как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать,
какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
Проснувшийся обыватель мог видеть,
как градоначальник сидит, согнувшись, за письменным столом
и все что-то скребет пером…
Достоверные свидетели сказывали, что однажды, в третьем часу ночи, видели,
как Байбаков, весь бледный
и испуганный, вышел из квартиры градоначальника
и бережно нес что-то обернутое в салфетке.
Возник вопрос:
какую надобность мог иметь градоначальник в Байбакове, который, кроме того что пил без просыпа, был еще
и явный прелюбодей?
Начались подвохи
и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем
как рыба
и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской
и с тех пор затосковал.
Среди всех этих толков
и пересудов вдруг
как с неба упала повестка, приглашавшая именитейших представителей глуповской интеллигенции в такой-то день
и час прибыть к градоначальнику для внушения. Именитые смутились, но стали готовиться.
Казалось, благотворные лучи солнца подействовали
и на него (по крайней мере, многие обыватели потом уверяли, что собственными глазами видели,
как у него тряслись фалдочки).
Но в том-то именно
и заключалась доброкачественность наших предков, что
как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию
и только слегка позволили себе пособолезновать
и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе
как с согласия самого же градоначальника
и что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так
как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик
и английская пилка.
Но
как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами
и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания
и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову
и вместо нее надевал ермолку, точно так,
как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.]
и надевает колпак.
Публика начала даже склоняться в пользу того мнения, что вся эта история есть не что иное,
как выдумка праздных людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже
и это предвидел «Летописец»!
Смотритель подумал с минуту
и отвечал, что в истории многое покрыто мраком; но что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя
и не порожний, но все равно
как бы порожний сосуд, а войны вел
и трактаты заключал.
В прошлом году, зимой — не помню,
какого числа
и месяца, — быв разбужен в ночи, отправился я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу,
и, пришед, застал его сидящим
и головою то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
Обеспамятев от страха
и притом будучи отягощен спиртными напитками, стоял я безмолвен у порога,
как вдруг господин градоначальник поманили меня рукою к себе
и подали мне бумажку.
Но так
как в дороге голова несколько отсырела, то на валике некоторые колки расшатались, а другие
и совсем повыпали.
Но здесь я увидел, что напрасно понадеялся на свое усердие, ибо
как ни старался я выпавшие колки утвердить, но столь мало успел в своем предприятии, что при малейшей неосторожности или простуде колки вновь вываливались,
и в последнее время господин градоначальник могли произнести только „П-плю!“.
Мало того, начались убийства,
и на самом городском выгоне поднято было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя
и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения,
как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.
Сей последний,
как человек обязательный, телеграфировал о происшедшем случае по начальству
и по телеграфу же получил известие, что он за нелепое донесение уволен от службы.
[Этот достойный чиновник оправдался
и,
как увидим ниже, при — нимал деятельнейшее участие в последующих глуповских событиях.