Неточные совпадения
Есть множество средств сделать человеческое существование постылым, но едва
ли не самое верное из всех — это заставить человека посвятить себя культу самосохранения. Решившись на такой подвиг, надлежит победить в себе всякое буйство духа и признать свою жизнь низведенною на степень бесцельного мелькания на все
то время, покуда будет длиться искус животолюбия.
Не ясно
ли, что
те катаральные улучшения, которые достигаются глотанием и вдыханием подлежащих щелочей, должны в значительной мере ослабляться полным отсутствием условий, составляющих обычную принадлежность
той жизни, с которою вы, по крайней мере, лично привыкли соединять представление об оседлости.
Но если бы и действительно глотание Kraenchen, в соединении с ослиным молоком, способно было дать бессмертие,
то и такая перспектива едва
ли бы соблазнила меня. Во-первых, мне кажется, что бессмертие, посвященное непрерывному наблюдению, дабы в организме не переставаючи совершался обмен веществ, было бы отчасти дурацкое; а во-вторых, я настолько совестлив, что не могу воздержаться, чтоб не спросить себя: ежели все мы, культурные люди, сделаемся бессмертными,
то при чем же останутся попы и гробовщики?
А
то выдумали: нечего нам у немцев заимствоваться; покуда-де они над «накоплением» корпят, мы,
того гляди, и политическую-то экономию совсем упраздним 22. Так и упразднили… упразднители! Вот уже прослышит об вашем самохвальстве купец Колупаев, да quibus auxiliis и спросит: а знаете
ли вы, робята, как Кузькину сестрицу зовут? И придется вам на этот вопрос по сущей совести ответ держать.
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта
ли мне в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош! А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим —
тому такое же количество леса, на подбор дерево к дереву, отвели! да при реке, да в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как еще не доросли! Оттого у нас подобные дела и могут проходить даром!
Могут
ли они не скрежетать зубами, видя, что жизнь, несмотря на
то, что они всячески стараются овладеть ею, все-таки не представляет вполне обеспеченного завтрашнего дня?
Разумеется, однако ж, если б меня спросили, могу
ли я хоть на один час поручиться, чтоб такой-то бесшабашный советник, будучи предоставлен самому себе, чего-нибудь не накуролесил,
то я ответил бы: нет, не могу!
— Да… да! Чего бы, кажется: суды — дали, печать — дали, земство — дали, а между
тем посмотрите кругом — много
ли найдете довольных?
— Когда я в первый раз без посторонней помощи прошел по комнате нашего дома,
то моя добрая мать, обращаясь к моему почтенному отцу, сказала следующее: „Не правда
ли, мой добрый Карл, что наш Фриц с нынешнего дня достоин носить штаны?“ И с
тех пор я расстаюсь с этой одеждой только на ночь.
— Великолепно! Но знаешь
ли ты, немецкий мальчик, что существует страна, в которой не только мальчики, но даже вполне совершеннолетний камаринский мужик — и
тот с голой… по улице бежит?
Допустим, пожалуй, что подобные случаи не невозможны, но ведь дело не в
том, возможна
ли та или другая случайность, а в
том, нужно
ли эту случайность обобщать? нужно
ли крутить руки к лопаткам всякому проходящему? нужно
ли заставлять его беседовать с незнакомцем, хотя бы он назывался становым приставом?
Сравнительно с Петербургом, военный гарнизон Берлина не весьма многочислен, но тела
ли прусских офицеров дюжее, груди
ли у них объемистее, как бы
то ни было, но делается положительно тесно, когда по улице проходит прусский офицер.
Во-первых, современный берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях, чтоб не попытаться завести и у себя что-нибудь a l'instar de Paris. [по примеру Парижа] Во-вторых, ежели он не будет веселиться,
то не скажет
ли об нем Европа: вот он прошел с мечом и огнем половину цивилизованного мира, а остался все
тем же скорбным главою берлинцем.
И была
ли в
том надобность?
Произойдет
ли когда-нибудь волшебство, при помощи которого народная школа, народное здоровье, занятие сельским хозяйством,
то есть именно
те поприща, на которых культурный человек может принести наибольшую пользу, перестанут считаться синонимами распространения превратных идей?
Ведут
ли населяющие их жители какую бы
то ни было самостоятельную жизнь и имеют
ли свойственные всем земноводным постоянные занятия? пользуются
ли благами общественности,
то есть держат
ли, как в прочих местах, ухо востро, являются
ли по начальству в мундирах для принесения поздравлений, фигурируют
ли в процессах в качестве попустителей и укрывателей и затем уже, в свободное от явок время, женятся, рождают детей и умирают, или же представляют собой изнуренный летнею беготнёю сброд, который, сосчитав барыши, погружается в спячку, с
тем чтоб проснуться в начале апреля и начать приготовление к новой летней беготне?
Сродного сословия людей в курортах почти нет, ибо нельзя же считать таковыми
ту незаметную горсть туземных и иноземных негоциантов, которые торгуют (и бог весть, одним
ли тем, что у них на полках лежит?) в бараках и колоннадах вдоль променад, или
тех антрепренеров лакейских послуг, которые
тем только и отличаются (разумеется, я не говорю о мошне) от обыкновенных лакеев и кнехтов, что имеют право громче произносить: pst! pst!
А
то не хотите
ли в Фавориту 18, десять раз в Фавориту, двадцать раз в Фавориту!
Да уж не слишком
ли прямолинейно смотрел я на вещи там, на берегах Хопра? думается вам, и самое большое, что вы делаете, — и
то для
того, чтоб не совсем погрязнуть в тине уступок, — это откладываете слишком щекотливые определения до возвращения в"свое место".
Мудрено
ли, что при таких условиях ни Валдайские горы, ни Палкин трактир не пойдут на ум, а
того меньше крутогорский губернатор Петр Толстолобов.
Словом сказать, до
того дело дошло, что даже если повиноваться вздумаешь, так и тут на искушенье наскочишь: по сущей
ли совести повинуешься или так, ради соблюдения одной формальности?"Проникни!","рассмотри!","обсуди!" — так и ползут со всех сторон шепоты.
Подхалимов (смотрит в окно).Ничего не выдумает, ваше сиятельство. Но, во всяком случае, уже и
то приятно, что ваши сиятельства изволите любить Россию и, стало быть, находите ее заслуживающею снисхождения… Не правда
ли, граф?
Оттого
ли, что потухло у бюрократии воображение, или оттого, что развелось слишком много кафешантанов и нет времени думать о деле; как бы
то ни было, но в бюрократическую практику мало-помалу начинают проникать прискорбные фельдъегерские предания.
Так было, по крайней мере, лет пятнадцать, двадцать
тому назад, а теперь… я не знаю даже, не упразднены
ли все эти законы совсем?
Да вряд
ли когда-нибудь и проснется, потому что для
того, чтоб осуществилось это пробуждение, необходимо, чтоб оно кого-нибудь интересовало.
Одно только смущало: ни в одной газете не упоминалось ни о
том, какого рода процедура будет сопровождать предание суду, ни о
том, будет
ли это суд, свойственный всем русским гражданам, или какой-нибудь экстраординарный, свойственный одной литературе, ни о
том, наконец, какого рода скорпионами будет этот суд вооружен.
Так что ежели у произвола и была жестокая сторона, к которой очень трудно было привыкнуть,
то она заключалась единственно в
том, что ни один литератор не мог сказать утвердительно, что он такое: подлинно
ли литератор или только сонное мечтание.
Тем не менее для меня не лишено, важности
то обстоятельство, что в течение почти тридцатипятилетней литературной деятельности я ни разу не сидел в кутузке. Говорят, будто в древности такие случаи бывали, но в позднейшие времена было многое, даже, можно сказать, все было, а кутузки не было. Как хотите, а нельзя не быть за это признательным. Но не придется
ли познакомиться с кутузкой теперь, когда литературу ожидает покровительство судов? — вот в чем вопрос.
— Очень рад, что вы пришли к таковому здравому заключению. Но слушайте, что будет дальше. У нас, в России, если вы лично ничего не сделали,
то вам говорят: живи припеваючи! у вас же, во Франции, за
то же самое вы неожиданно, в числе прочих, попадаете на каторгу! Понимаете
ли вы теперь, как глубоко различны понятия, выражаемые этими двумя словами, и в какой степени наше отечество ушло вперед… Ах, ЛабулИ, ЛабулИ!
— Но знаете
ли вы, что это изумительно!
то есть изумительно верно и хорошо!
Но такой ораторской силы в настоящее время в палате нет, да ежели бы она и была,
то вряд
ли бы ей удалось прошибить толстомясых буржуа, которых нагнал в палату со всех концов Франции пресловутый scrutin d'arrondissements, [принцип выборов по округам] выдвинувший вперед исключительно местный элемент.
Сверх
того, по поводу
того же Мак-Магона и его свойств, в летучей французской литературе
того времени шел довольно оживленный спор: как следует понимать простоту 36 (опять-таки под псевдонимом «честной шпаги»),
то есть видеть
ли в ней гарантию вроде, например, конституции или, напротив, ожидать от нее всяких угроз?
Но в настоящем случае вопрос усложняется
тем, действительно
ли Мак-Магон только прост или же он, сверх
того, и тупоумен.
Далеко
ли то время, когда в московском трактире в коридор нельзя было выйти, чтоб не воскликнуть: что это, братцы, у вас как будто
того… чрезвычайное что-нибудь!
Не поймешь, что тут совершалось: яичницу
ли ели, дитё
ли сидело… даже половые — и
те, бывало, стыдились!
Конечно, это своего рода идеал. Но придется
ли дождаться его осуществления — это еще вопрос. По-моему, на крестьянском дворе должно обязательно пахнуть, и ежели мы изгоним из него запах благополучия,
то будет пахнуть недоимками и урядниками.
С
тех пор как во Франции восторжествовало"законное правительство", с
тех пор как буржуа, отделавшись от Мак-Магонских угроз, уже не думает о
том, придется
ли ему предать любезное отечество или не придется, Парижу остается только упитываться и тучнеть.
Знает
ли он, что вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен в Maison d'Or [«Золотом доме» (ночной ресторан)] генерал-майором Отчаянным в сообществе с la fille Kaoulla? знает
ли он, что в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так вот она
та пропасть, которая поглотила наши денежки!» Знает
ли он, что вот этой самой рыбьей костью (на ней осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял у себя в зубах, тщетно ожидая в кафе Риш
ту же самую Кауллу и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из меня вымотала, а все только одни разговоры разговаривает!
Но ежели меньший брат знает родословную объедков,
то благодарен
ли он за них буржуа?
В деле беллетристики он противник всяких психологических усложнений и анализов и требует от автора, чтоб он, без отвлеченных околичностей, но с возможно большим разнообразием «особых примет», объяснил ему, каким телом обладает героиня романа, с кем и когда и при каких обстоятельствах она совершила первый, второй и последующие адюльтеры, в каком была каждый раз платье, заставляла
ли себя умолять или сдавалась без разговоров, и ежели дело происходило в cabinet particulier, [в отдельном кабинете]
то в каком именно ресторане, какие прислуживали гарсоны и что именно было съедено и выпито.
С этой точки зрения Виктор Гюго, например, представляется в глазах Зола чуть
ли не гороховым шутом, да, вероятно,
той же участи подверглась бы и Жорж Занд, если б очередь дошла до нее.
Однако ж и он не сразу удовлетворил буржуа (казался слишком трудным), так что романы его долгое время пользовались гораздо большею известностью за границей (особенно в России), нежели во Франции."Ассомуар"[«Западня»] был первым произведением, обратившим на Зола серьезное внимание его соотечественников, да и
то едва
ли не потому, что в нем на первом плане фигурируют представители
тех «новых общественных наслоений»59, о близком нашествии которых, почти в
то же самое время, несколько рискованно возвещал сфинкс Гамбетта (Наполеон III любил, чтоб его называли сфинксом; Гамбетта — тоже) в одной из своих речей.
Болит не потому, чтоб ежовые рукавицы оставили в его уме неизгладимо благодарные воспоминания, а потому что вслед за вопросом о
том, куда девались эти рукавицы, в его уме возникает и другой вопрос: да полно, нужны
ли они?
— Да? Ну, и прекрасно… Действительно, я… ну, допустим! Согласитесь, однако ж, что можно было придумать и другое что-нибудь… Ну, пригрозить, обругать, что
ли… А
то: Пинега!! Да еще с прибаутками: морошку собирать, тюленей ловить… а? И это ад-ми-ни-стра-торы!! Да ежели вам интересно, так я уж лучше все по порядку расскажу!
— Свиньи — и
те лучше, не-чем эти французы, живут! Ишь ведь! Королей не имеют, властей не признают, страху не знают… в бога-то веруют
ли?
Воротившись из экскурсии домой, он как-то пришипился и ни о чем больше не хотел говорить, кроме как об королях. Вздыхал, чесал поясницу, повторял:"ему же дань — дань!","звезда бо от звезды","сущие же власти"15 и т. д. И в заключение предложил вопрос: мазанные
ли были французские короли, или немазанные, и когда получил ответ, что мазанные,
то сказал...
В первой области — вопрос о
том, позади
ли нужно искать золотого века или впереди; во второй — вопрос об устройстве золотых веков при помощи губернских правлений и управ благочиния, на точном основании изданных на сей предмет узаконений.
Вопрос третий: можно
ли жить такою жизнью, при которой полагается есть пирог с грибами исключительно затем, чтоб держать язык за зубами? Сорок лет
тому назад я опять-таки наверное ответил бы: нет, так жить нельзя. А теперь? — теперь: нет, уж я лучше завтра…
Свинья. Нечего мне «свиньей»-то в рыло тыкать. Знаю я и сама, что свинья. Я — Свинья, а ты — Правда… (Хрюканье свиньи звучит иронией.)А ну-тко, свинья, погложи-ка правду! (Начинает чавкать. К публике.)Любо, что
ли, молодцы?
Вопрос первый.Воссияет
ли Бурбон на престоле предков или не воссияет? Ежели воссияет,
то будет
ли поступлено с Греви и Гамбеттой по всей строгости законов или, напротив, им будет объявлена благодарность за найденный во всех частях управления образцовый порядок? Буде же невоссияет,
то неужели
тем только дело и кончится, что не воссияет?