Неточные совпадения
В заключение настоящего введения,
еще одно слово. Выражение «бонапартисты», с которым читателю не раз придется встретиться в предлежащих эскизах, отнюдь не следует понимать буквально. Под «бонапартистом» я разумею вообще всякого, кто смешивает выражение «отечество» с выражением «ваше превосходительство» и даже отдает предпочтение последнему перед первым. Таких людей во всех странах множество, а у нас до того довольно,
что хоть лопатами огребай.
И точно, как ни безнадежно заключение Ивана Павлыча, но нельзя не согласиться,
что ездить на теплые воды все-таки удобнее, нежели пропадать пропадом в Петергофском уезде 15. Есть люди, у которых так и в гербах значится: пропадайте вы пропадом — пускай они и пропадают. А нам с Иваном Павлычем это не с руки. Мы лучше в Эмс поедем да легкие пообчистим, а на зиму опять вернемся в отечество: неужто, мол, петергофские-то
еще не пропали?
Но говорящие таким образом прежде всего забывают,
что существует громадная масса мещан, которая исстари не имеет иных средств существования, кроме личного труда, и
что с упразднением крепостного права к мещанам присоединилась
еще целая масса бывших дворовых людей, которые
еще менее обеспечены, нежели мещане.
А кроме того, забывают
еще и то,
что около каждого «обеспеченного наделом» 20 выскочил Колупаев, который высоко держит знамя кровопивства, и ежели назовет
еще «обеспеченных» кнехтами, то уже довольно откровенно отзывается об мужике,
что «в ём только тогда и прок будет, коли ежели его с утра до ночи на работе морить».
Допустим,
что признание это
еще робкое и неполное и
что господин Гехт, конечно, употребит все от него зависящее, чтоб не допустить его чрезмерного распространения, но несомненно,
что просвет уже существует и
что кнехтам от этого хоть капельку да веселее.
— Помилуйте! на
что похоже! выбросили кусок, да
еще ограничивают! Говорят, пользуйся так-то и так-то: лесу не руби, травы не мни, рыбы не лови! А главное, не смей продавать, а эксплуатируй постепенно сам! Ведь только у нас могут проходить даромподобные нелепости.
— Сказывают,
что в Вятской губернии
еще полезные лесочки втуне лежат? — говорил мне на днях один бесшабашный советник, о котором при дележках почему-то не вспомнили.
И вдруг, в самом разгаре сквернословия, вспомнил,
что остается
еще в резерве Вятская губерния, и умилился.
Ласковыми глазами глянул он мне в глаза, как бы ища в них подтверждения,
что Вятская губерния
еще не ушла.
Что же касается до провинций, то, по моему мнению, масса ропщущих и вопиющих должна быть в них
еще компактнее, хотя причины, обусловливающие недовольство, имеют здесь совершенно иной характер.
— А тем и объясню, ваши превосходительства,
что много уж очень свобод у нас развелось. Так
что ежели
еще немножечко припустить, так, пожалуй, и совсем хлебушка перестанет произрастать…
— Я
еще не учился географии и потому не смею отрицать,
что подобная страна возможна. Но… было бы очень жестоко с вашей стороны так шутить, господин!
Мальчик без штанов. Ты про Колупаева,
что ли, говоришь? Ну, это, брат… об этом мы
еще поговорим… Надоел он нам, го-спо-дин Ко-лу-па-ев!
И сколько
еще встречается на свете людей, которые вполне искренно убеждены,
что с жиру человек может только беситься и
что поэтому самая мудрая внутренняя политика заключается в том, чтоб держать людской род в состоянии более или менее пришибленном!
Неужто нельзя обойтись без тумаков, особливо если
еще неизвестно, с
чем имеешь дело, с превратным или с полезным толкованием?
Мало того,
что она держит народ в невежестве и убивает в нем чувство самой простой справедливости к самому себе (до этого, по-видимому, никому нет дела), — она чревата последствиями иного,
еще более опасного, с точки зрения предупреждения и пресечения, свойства.
Ибо ежели в настоящую минуту
еще можно сказать,
что культурный человек является абсентеистом отчасти по собственной вине (недостаток мужества, терпения, знаний, привычка к роскоши и т. д.), то, быть может, недалеко время, когда он явится абсентеистом поневоле.
Ту же щемящую скуку, то же отсутствие непоказной жизни вы встречаете и на улицах Берлина. Я согласен,
что в Берлине никому не придет в голову,
что его"занапрасно"сведут в участок или обругают, но, по мнению моему, это придает уличной озабоченности
еще более удручающий характер. Кажется,
что весь этот люд высыпал на улицу затем, чтоб купить на грош колбасы; купил, и бежит поскорей домой, как бы знакомые не увидели и не выпросили.
Курзал прибодряется и расцвечивается флагами и фонарями самых причудливых форм и сочетаний; лужайки около него украшаются вычурными цветниками, с изображением официальных гербов; армия лакеев стоит, притаив дыхание, готовая по первому знаку ринуться вперед; в кургаузе, около источников, появляются дородные вассерфрау 12; всякий частный дом превращается в Privat-Hotel, напоминающий невзрачную провинциальную русскую гостиницу (к счастию, лишенную клопов), с дерюгой вместо постельного белья и с какими-то нелепыми подушками, которые расползаются при первом прикосновении головы; владельцы этих домов, зимой ютившиеся в конурах ради экономии в топливе, теперь переходят в
еще более тесные конуры ради прибытка; соседние деревни, не покладывая рук, доят коров, коз, ослиц и щупают кур; на всяком перекрестке стоят динстманы, пактрегеры 13 и прочий подневольный люд, пришедший с специальною целью за грош продать душу; и тут же рядом ржут лошади, ревут ослы и без оглядки бежит жид, сам
еще не сознавая зачем, но чуя,
что из каждого кармана пахнет талером или банковым билетом.
В сущности,
еще очень рано; день едва достиг того часа, когда дома приканчиваются дела, и многим по привычке кажется,
что сейчас скажут,
что суп на столе.
Что было дальше — я не помню. Кажется, я хотел
еще что-то спросить, но, к счастию, не спросил, а оглянулся кругом. Вижу: с одной стороны высится Мальберг, с другой — Бедерлей, а я… стою в дыре и рассуждаю с бесшабашными советниками об «увенчании здания», о том,
что людей нет, мыслей нет, а есть только устав о кантонистах, да и тот
еще надо в архиве отыскивать… И так мне вдруг сделалось совестно, так совестно,
что я круто оборвал разговор, воскликнув...
На первый взгляд, все это приметы настолько роковые (должно быть, шкуры-то
еще больше на убыль пошли!),
что западный человек сразу решил: теперь самое время объявить цену рублю — двугривенный.
Каким образом это сходит им с рук? в силу
чего?"Но
что еще замысловатее: если люди без шкур ухитряются жить, то какую же степень живучести предъявят они, если случайно опять обрастут?
Увы! геройство
еще не выработалось, а на добровольные уступки жизнь отзывается с такою обидною скаредностью,
что целые десятилетия кажутся как бы застывшими в преднамеренной неподвижности.
Ужели нужно
еще доказывать,
что такого рода стремление не только вполне естественно, но и не заключает в себе никаких угроз?
— Конечно, я знаю,
что мой час
еще придет, — продолжал первый голос, — но уж тогда… Мы все здесь путники… nous ne sommes que des pauvres voyageurs egares dans ce pauvre bas monde… [мы всего только бедные путешественники, заблудившиеся в этом жалком мире] Ho!
Хотя у нас на это счет довольно простые приметы: коли кусается человек — значит, во власти находится, коли не кусается — значит, наплевать, и хотя я доподлинно знал,
что в эту минуту графу Пустомыслову 9 даже нечем кусить; но кто же может поручиться, совсем ли погасла эта сопка или же в ней осталось
еще настолько горючего матерьяла, чтоб и опять, при случае, разыграть роль Везувия?
Потрясти когда-то злонравного, а ныне бессильного идола за нос:
что, мол, небось
еще жив?
Нечего сказать, — находка! — рассудили они, — собрали какую-то комиссию, нагнали со всех сторон народу, заставили о светопреставлении толковать, да
еще и мнений не выражай: предосудительно, вишь!"И кончается обыкновенно затея тем,
что"комиссия"глохнет да глохнет, пока не выищется делопроизводитель попредприимчивее, который на все"труды"и"мнения"наложит крест, а внизу напишет:"пошел!"И готово.
Ежели эти мечтания осуществятся, да
еще ежели денежными штрафами не слишком донимать будут (подумайте! где же бедному литератору денег достать, да и на
что?.. на штрафы), то будет совсем хорошо.
— В том-то и дело,
что это не совсем так. Чтоб сделаться денежным знаком, рубль должен
еще заслужить. Если он заслужил — его называют монетною единицей, если же не заслужил — желтенькою бумажкой.
И какую
еще большую массу уверенности нужно иметь в том,
что этот товар не залежится, а дойдет до потребителя!
А в запасе
еще музеи, галереи, сады, окрестности, которые тоже необходимо осмотреть, потому
что, кроме того,
что все это в высшей степени изящно, интересно и весело, но в то же время и общедоступно, то есть не обусловливается ни протекцией, ни изнурительным доставанием билетов через знакомых чиновников, их родственниц, содержанок и проч.
Помню, я приехал в Париж сейчас после тяжелой болезни и все
еще больной… и вдруг чудодейственно воспрянул. Ходил с утра до вечера по бульварам и улицам, одолевал довольно крутые подъемы — и не знал усталости. Мало того: иду однажды по бульвару и встречаю русского доктора Г., о котором мне было известно,
что он в последнем градусе чахотки (и, действительно, месяца три спустя он умер в Ницце). Разумеется, удивляюсь.
И за всем тем этот молодой человек находил возможность
еще выполнять комиссии жильцов,
что он делал гуляя.
Оттого-то, быть может, и кажется приезжему иностранцу (это
еще покойный Погодин заметил),
что в Париже вот-вот сейчас что-то начнется 26.
Сверх того, для нас, иностранцев, Франция, как я уже объяснил это выше, имела
еще особливое значение — значение светоча, лившего свет coram hominibus. [перед человечеством] Поэтому как-то обидно делается при мысли,
что этот светоч погиб.
Положим,
что Клемансо виноват; положим,
что, кроме Клемансо, наберется и
еще человек десять, двадцать зачинщиков, которые сдабривали его суконную речь криками:"bravo! tres bien!"[браво! отлично!] — но
что же из этого?
Когда я
еще на школьной скамье сидел, Москва была до того благополучна,
что даже на главных улицах вонь стояла коромыслом.
Да и не в одной Москве, а и везде в России, везде, где жил человек, — везде пахло. Потому
что везде было изобилие, и всякий понимал,
что изобилия стыдиться нечего.
Еще очень недавно, в Пензе, хозяйственные купцы не очищали ретирад, а содержали для этой цели на дворах свиней. А в Петербурге этих свиней ели под рубрикой"хлебной тамбовской ветчины". И говорили: у нас в России трихин в ветчине не может быть, потому
что наша свинья хлебная.
А нынче пройдитесь-ка по Тверской — аромат! У Шевалдышева — ватерклозеты, в"Париже" — ватерклозеты… Да и те посещаются мало, потому
что помещик ныне наезжает легкий, неблагополучный. Только в Охотном ряду (однако и там наполовину против прежнего) пахнет, да
еще на Ильинке толстомясые купцы бьются-урчат животами… Гамбетты!
Но, главное, он указал новый исход для французского шовинизма, выяснив,
что, кроме военной славы, есть
еще слава экономического и финансового превосходства, которым можно хвастаться столь же резонно, как и военными победами, и притом с меньшею опасностью.
Что благородныйбонапартист уживается рядом с благороднымсоциалистом — в этом
еще нет чуда, ибо и тот и другой живут достаточно просторно, чтоб не мозолить друг другу глаза.
Француз-буржуа хотя и не дошел
еще до столбняка, но уже настолько отяжелел,
что всякое лишнее движение, в смысле борьбы, начинает ему казаться не только обременительным, но и неуместным.
Правда,
что он
еще не вычеркнул окончательно слова"бог"из своего лексикона, но очевидно,
что это только лазейка, оставленная на случай могущей возникнуть надобности, и
что отныне никакие напоминания о предстоящих блаженствах и муках уже не будут его тревожить.
Спрашивается: каких
еще более возбуждающих услад может требовать буржуа, в котором сытость дошла до таких геркулесовых столпов,
что едва не погубила даже половую бестиальность?
Он вспоминает,
что точь-в-точь такая же поясница у Селины, но тут же спохватывается,
что еще утром было решено,
что он никакой Селины никогда не знал.
И вот, в результате — республика без республиканцев, с сытыми буржуа во главе, в тылу и во флангах; с скульптурно обнаженными женщинами, с порнографическою литературой, с изобилием провизии и bijoux и с бесчисленным множеством cabinets particuliers, в которых денно и нощно слагаются гимны адюльтеру. Конечно, все это было заведено
еще при бандите, но для
чего понадобилось и держится доднесь? Держится упорно, несмотря на одну великую, две средних и одну малую революции.
И
еще говорят,
что в последнее время в Париже уже начинается движение, имеющее положить конец владычеству буржуазии.
Действительно, рабочие кварталы, с осуществлением амнистии, как будто оживились 69, но размеры движения
еще так ничтожны,
что ни цели его, ни темперамент, ни шансы на успех — ничто не выяснилось.