Неточные совпадения
—
И мужики тоже бьются. Никто здесь на землю не надеется,
все от нее бегут да около кое-чего побираются. Вон она, мельница-то наша, который уж месяц пустая стоит! Кругом на двадцать верст другой мельницы нет, а для нашей вряд до Филиппова заговенья 16 помолу достанет.
Вот хлеба-то здесь каковы!
— Ха-ха! ведь
и меня наделили! Как же! заполучил-таки тысячки две чернозёмцу!
Вот так потеха была! Хотите? — говорят. Ну, как, мол, не хотеть: с моим, говорю, удовольствием! А! какова потеха! Да, батенька, только у нас такие дела могут даром проходить!Да-с, только у нас-с. Общественного мнения нет, печать безмолвствует — валяй по
всем по трем! Ха-ха!
Мальчик без штанов. А он у нас во
всех смыслах… Выкупные он давно проел, доходов с земли — грош;
вот он похаживает у себя по хоромам, да
и шутит… во
всех смыслах!
Так
вот оно как. Мы, русские, с самого Петра I усердно"учим по-немецку"
и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж
и теперь"случай"предвидят,
и, конечно, не для того, чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат"по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения: да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
Во-первых, современный берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях, чтоб не попытаться завести
и у себя что-нибудь a l'instar de Paris. [по примеру Парижа] Во-вторых, ежели он не будет веселиться, то не скажет ли об нем Европа:
вот он прошел с мечом
и огнем половину цивилизованного мира, а остался
все тем же скорбным главою берлинцем.
Но
вот легкие мало-помалу очищаются,
и к полуночи
все стихает.
Вот и вчерашняя бонапартистка, с кружкой в руках, проталкивается сквозь толпу в каком-то вязаном трико, которое так плотно ее облипает, что, действительно, бонапартисты могут пожирать глазами…
все.
И во всяком месте нужно обождать, во всяком нужно выслушать признание соотечественника: «с вас за сеанс берут полторы марки, а с меня только марку; а
вот эта старуха-немка платит
всего восемьдесят пфеннигов».
Статуя должна быть проста
и ясна, как сама правда,
и, как правда же, должна предстоять перед
всеми в безразличии своей наготы, никому не обещая воздаяния
и всем говоря:
вот я какая!
Граф. Не вполне так, но в значительной мере — да. Бывают, конечно, примеры, когда даже экзекуция оказывается недостаточною; но в большинстве случаев — я твердо в этом убежден — довольно одного хорошо выполненного окрика,
и дело в шляпе.
Вот почему, когда я был при делах, то всегда повторял господам исправникам: от вас зависит —
все,вам дано —
все,
и потому вы должны будете ответить — за
все!
Судьбы министра Бароша интересовали не в пример больше, нежели судьбы министра Клейнмихеля; судьбы парижского префекта МопЮ — больше, нежели судьбы московского обер-полициймейстера Цынского, имя которого нам было известно только из ходившего по рукам куплета о брандмайоре Тарновском [
Вот этот куплет: Этими немногими строками, по-видимому, исчерпывались
все «отличные заслуги»
и Тарновского
и Цынского: один представил (может быть, при рапорте), другой — получил.
И вот, как только приехали мы в Версаль, так я сейчас же ЛабулИ под ручку —
и айда в Hotel des Reservoirs 31. [Самой собой разумеется, что
вся последующая сцена есть чистый вымысел. (Примеч. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)]
— А
вот я
и еще одну проруху за вами заметил. Давеча, как мы в вагоне ехали,
все вы, французы, об конституции поминали… А по-моему, это пустое дело.
Но как ни мало привлекательна была речь Клемансо
и вообще
вся обстановка палатского заседания, все-таки, выходя из палаты, я не мог воздержаться, чтоб не воскликнуть:
вот кабы у нас так!
Когда буржуа начинает перечислять
все эти богатства, то захлебывается слюнями
и глаза у него получают какой-то неблагонадежный блеск: так
и кажется, что вот-вот сейчас он перервет собеседнику горло.
Знает ли он, что
вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен в Maison d'Or [«Золотом доме» (ночной ресторан)] генерал-майором Отчаянным в сообществе с la fille Kaoulla? знает ли он, что в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так
вот она та пропасть, которая поглотила наши денежки!» Знает ли он, что
вот этой самой рыбьей костью (на ней осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял у себя в зубах, тщетно ожидая в кафе Риш ту же самую Кауллу
и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из меня вымотала, а
все только одни разговоры разговаривает!
И вот это-то вечно присущее воспоминание о выпитом вине
и исчезнувших часах
и уничтожило
весь престиж наполеоновской идеи.
И вот, в результате — республика без республиканцев, с сытыми буржуа во главе, в тылу
и во флангах; с скульптурно обнаженными женщинами, с порнографическою литературой, с изобилием провизии
и bijoux
и с бесчисленным множеством cabinets particuliers, в которых денно
и нощно слагаются гимны адюльтеру. Конечно,
все это было заведено еще при бандите, но для чего понадобилось
и держится доднесь? Держится упорно, несмотря на одну великую, две средних
и одну малую революции.
— Действительно… Говорят, правда, будто бы
и еще хуже бывает, но в своем роде
и Пинега… Знаете ли что?
вот мы теперь в Париже благодушествуем, а как вспомню я об этих Пинегах да Колах — так меня
и начнет
всего колотить! Помилуйте! как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?! А впрочем, что ж я! Говорю, а главного-то
и не знаю: за что ж это вас?
— Вот-вот-вот. Был я, как вам известно, старшим учителем латинского языка в гимназии —
и вдруг это наболело во мне…
Всё страсти да страсти видишь… Один пропал, другой исчез… Начитался, знаете, Тацита, да
и задал детям, для перевода с русского на латинский, период:"Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки с трудом поверят существованию такой человеческой расы, которая могла оное переносить!"7
— Ну, так вы
вот что сделайте. Напишите
все по пунктам, как я вам сказал, да
и присовокупите, что, кроме возложенного на вас поручения, надеетесь еще то-то
и то-то выполнить. Это, дескать, уж в знак признательности. А в заключение:"
и дабы повелено было сие мое прошение"…
И вот он бежит в русский ресторан, съест bitok au smetane —
и прав на целый день.
И все думает: ворочусь, буду на Петровской площади анекдоты из жизни Гамбетты рассказывать!
И точно: воротился, рассказывает.
Все удивляются, говорят: совсем современным человеком наш Иван Семеныч приехал!
И вот, для того чтоб мы не оттопыривали губ, но понимали этот предмет во
всей его ясности, нам предлагается начальство.
Увы! он сидел у себя в кабинете один,
всеми оставленный (ибо прочие либералы тоже сидели, каждый в своем углу, в ожидании возмездия),
и тревожно прислушивался, как бы выжидая: вот-вот звякнет в передней колокольчик.
Я лежал как скованный, в ожидании, что вот-вот сейчас
и меня начнут чавкать. Я, который
всю жизнь в легкомысленной самоуверенности повторял: бог не попустит, свинья не съест! — я вдруг во
все горло заорал: съест свинья! съест!
— Очень мы оробели, chere madame, — прибавил я. — Дома-то нас выворачивают-выворачивают —
всё стараются, как бы лучше вышло. Выворотят наизнанку — нехорошо; налицо выворотят — еще хуже. Выворачивают да приговаривают: паче
всего, вы не сомневайтесь! Ну, мы
и не сомневаемся, а только всеминутно готовимся:
вот сейчас опять выворачивать начнут!
И вот тот, кто сумеет раскрыть
всю беспредельность этого содержания, кто найдет в себе мощь воспроизвести
все разнообразие идеалов, которое составляет естественный вывод этого содержания, — тот, несомненно, напишет картину, бесконечное разнообразие
и яркость которой зажжет
все сердца.
— Именно. Только надо знать грамоте
и понимать, что читаешь —
вот что прежде
всего.
— То-то-с. По моему мнению, мы
все, люди добра, должны исповедаться друг перед другом
и простить друг друга. Да-с,
и простить-с. У всякого человека какой-нибудь грех найдется —
вот и надобно этот грех ему простить.
Я ничего не ответил на этот вопрос (нельзя же было ответить: прежде
всего в твоих безумных подстрекательствах!), но, грешный человек, подмигнул-таки глазком, как бы говоря:
вот именно это самое
и есть!
— То-то
вот и есть, что вы
всё иностранных образцов ищете! — нимало не смущаясь, прервал он меня. — Марат! что такое Марат?!
И какое значение может иметь Марат… для нас?
Был, дескать, я разбойником печати 7, неповинные души погублял, а теперь с тобой, наровчатским мудрецом, посидел —
и вот, я
весь тут.
Удав
и Дыба были довольно разнообразны в выборе сюжетов для собеседования
и, сверх того, обладали кой-какою фантазией. Напротив того проезжий Марат однообразен до утомительности
и беден фантазией до нищенства. За душой у него
всего один медный грош,
и он даже не старается ввести насчет его в заблуждение. Он прямо
и всенародно ставит его ребром, как бы говоря:
вот вам грош,
и знайте, что другого у меня нет.
Вот, думалось мне, как Разуваев"обязал"тебя контрактом, так ты
и заочно ему служишь,
все равно как бы он всеминутно у тебя перед глазами стоял, а я тебе уж три двугривенных сряду без контракта отдал,
и ты хоть бы ухом повел!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви
всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что
и на свете еще не было, что может
все сделать,
все,
все,
все!
Запиши
всех, кто только ходил бить челом на меня,
и вот этих больше
всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А
вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите
всем там вельможам разным: сенаторам
и адмиралам, что
вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй. Так
и скажите: живет Петр Иванович Бобчпиский.