Неточные совпадения
В заключение настоящего введения,
еще одно слово. Выражение «бонапартисты», с которым читателю не раз придется встретиться в предлежащих эскизах, отнюдь не следует понимать буквально. Под «бонапартистом» я разумею вообще всякого, кто смешивает выражение «отечество» с выражением «ваше превосходительство» и даже отдает предпочтение последнему перед первым. Таких людей во всех странах множество,
а у нас до того довольно, что хоть лопатами огребай.
И точно, как ни безнадежно заключение Ивана Павлыча, но нельзя не согласиться, что ездить на теплые воды все-таки удобнее, нежели пропадать пропадом в Петергофском уезде 15. Есть люди, у которых так и в гербах значится: пропадайте вы пропадом — пускай они и пропадают.
А нам с Иваном Павлычем это не с руки. Мы лучше в Эмс поедем да легкие пообчистим,
а на зиму опять вернемся в отечество: неужто, мол, петергофские-то
еще не пропали?
А кроме того, забывают
еще и то, что около каждого «обеспеченного наделом» 20 выскочил Колупаев, который высоко держит знамя кровопивства, и ежели назовет
еще «обеспеченных» кнехтами, то уже довольно откровенно отзывается об мужике, что «в ём только тогда и прок будет, коли ежели его с утра до ночи на работе морить».
— Помилуйте! на что похоже! выбросили кусок, да
еще ограничивают! Говорят, пользуйся так-то и так-то: лесу не руби, травы не мни, рыбы не лови!
А главное, не смей продавать,
а эксплуатируй постепенно сам! Ведь только у нас могут проходить даромподобные нелепости.
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта ли мне в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош!
А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим — тому такое же количество леса, на подбор дерево к дереву, отвели! да при реке, да в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как
еще не доросли! Оттого у нас подобные дела и могут проходить даром!
Правда, остаются
еще мировые суды и земства, около которых можно бы кой-как пощечиться, но, во-первых, ни те, ни другие не в силах приютить в своих недрах всех изувеченных жизнью,
а, во-вторых, разве «благородному человеку» можно остаться довольным какими-нибудь полуторами-двумя тысячами рублей, которые предоставляет нищенское земство?
—
А тем и объясню, ваши превосходительства, что много уж очень свобод у нас развелось. Так что ежели
еще немножечко припустить, так, пожалуй, и совсем хлебушка перестанет произрастать…
А тут, в немецкой деревне, ни грязи, ни традиционной лужи — ничего такого не видать, да вдобавок
еще штаны!
Мальчик в штанах. Я говорю так же, как говорят мои добрые родители,
а когда они говорят, то мне бывает весело. И когда я говорю, то им тоже бывает весело.
Еще на днях моя почтенная матушка сказала мне: когда я слышу, Фриц, как ты складно говоришь, то у меня сердце радуется!
Мальчик без штанов. Не дошел? Ну, нечего толковать: я и сам, признаться, в этом не тверд. Знаю, что праздник у нас на селе, потому что и нам, мальчишкам, в этот день портки надевают,
а от бога или от начальства эти праздники приказаны — не любопытствовал.
А ты мне вот
еще что скажи: слыхал я, что начальство здешнее вас, мужиков, никогда скверными словами не ругает — неужто это правда?
Мальчик без штанов.
А нас, брат, так и сейчас походя ругают. Кому не лень, только тот не ругает, и всё самыми скверными словами. Даже нам надоело слушать. Исправник ругается, становой ругается, посредник ругается, старшина ругается, староста ругается,
а нынче
еще урядников ругаться наняли 39.
Мальчик без штанов. Вот видишь, колбаса! тебя
еще от земли не видать,
а как уж ты поговариваешь!
А вы, русские,
еще хвалитесь богатством вашего языка!
Да и эта самая Альфонсинка, которую он собрался «изуродовать» и которая теперь, развалившись в коляске, летит по Невскому, — и она совсем не об том думает, как она будет через час nocer [кутить] у Бореля,
а об том, сколько
еще нужно времени, чтоб «отработаться» и потом удрать в Париж, где она начнет nocer уж взаправду, как истинно доброй и бравой кокотке надлежит…
В-третьих, не скажут ли и самые «герои»: мы завалили вас лаврами,
а вы ходите как заспанные — ужели нужно и
еще разорить какую-нибудь страну, чтоб разбудить вас?
А в довершение приключилось и
еще одно обстоятельство.
Поступят ли в дележку «полезные лесочки» Вятской губернии — это
еще бабушка надвое сказала,
а Уфимская-то губерния — ау!
—
А я вам докладываю: всегда эти"увенчания"были, и всегда они будут-с.
Еще когда устав о кантонистах был сочинен 24, так уж тогда покойный граф Алексей Андреич мне говорил: Удав! поздравь меня! ибо сим уставом увенчивается здание, которое я, в течение многих лет, на песце созидал!
Что было дальше — я не помню. Кажется, я хотел
еще что-то спросить, но, к счастию, не спросил,
а оглянулся кругом. Вижу: с одной стороны высится Мальберг, с другой — Бедерлей,
а я… стою в дыре и рассуждаю с бесшабашными советниками об «увенчании здания», о том, что людей нет, мыслей нет,
а есть только устав о кантонистах, да и тот
еще надо в архиве отыскивать… И так мне вдруг сделалось совестно, так совестно, что я круто оборвал разговор, воскликнув...
Эти"новые жизненные строи"не только не освежают и не облегчают,
а, напротив,
еще больше замучивают.
Увы! геройство
еще не выработалось,
а на добровольные уступки жизнь отзывается с такою обидною скаредностью, что целые десятилетия кажутся как бы застывшими в преднамеренной неподвижности.
Потрясти когда-то злонравного,
а ныне бессильного идола за нос: что, мол, небось
еще жив?
Нечего сказать, — находка! — рассудили они, — собрали какую-то комиссию, нагнали со всех сторон народу, заставили о светопреставлении толковать, да
еще и мнений не выражай: предосудительно, вишь!"И кончается обыкновенно затея тем, что"комиссия"глохнет да глохнет, пока не выищется делопроизводитель попредприимчивее, который на все"труды"и"мнения"наложит крест,
а внизу напишет:"пошел!"И готово.
—
А дальше опять:"Понеже желтенькие бумажки, хотя и по сущей справедливости из рублей в полтинники переименованы, но дабы предотвратить происходящий от сего для казны и частных лиц ущерб, — того ради Постановили:употребить всяческое тщание, дабы оные полтинники вновь до стоимости рубля довести"…
А потом и
еще «понеже», и
еще, и
еще; до тех пор, пока в самом деле что-нибудь путное выйдет.
И какую
еще большую массу уверенности нужно иметь в том, что этот товар не залежится,
а дойдет до потребителя!
А в запасе
еще музеи, галереи, сады, окрестности, которые тоже необходимо осмотреть, потому что, кроме того, что все это в высшей степени изящно, интересно и весело, но в то же время и общедоступно, то есть не обусловливается ни протекцией, ни изнурительным доставанием билетов через знакомых чиновников, их родственниц, содержанок и проч.
—
А не выпить ли нам
еще бутылочку? на мой счет…
а?
—
А вот я и
еще одну проруху за вами заметил. Давеча, как мы в вагоне ехали, все вы, французы, об конституции поминали…
А по-моему, это пустое дело.
Да и не в одной Москве,
а и везде в России, везде, где жил человек, — везде пахло. Потому что везде было изобилие, и всякий понимал, что изобилия стыдиться нечего.
Еще очень недавно, в Пензе, хозяйственные купцы не очищали ретирад,
а содержали для этой цели на дворах свиней.
А в Петербурге этих свиней ели под рубрикой"хлебной тамбовской ветчины". И говорили: у нас в России трихин в ветчине не может быть, потому что наша свинья хлебная.
А нынче пройдитесь-ка по Тверской — аромат! У Шевалдышева — ватерклозеты, в"Париже" — ватерклозеты… Да и те посещаются мало, потому что помещик ныне наезжает легкий, неблагополучный. Только в Охотном ряду (однако и там наполовину против прежнего) пахнет, да
еще на Ильинке толстомясые купцы бьются-урчат животами… Гамбетты!
Еще вчера то же самое правило стояло гораздо солиднее,
а завтра, быть может, запрос на благополучие и совсем прекратится.
Нет, лучше уже держаться около буржуа. Ведь он
еще во времена откупов считался бюджетным столпом,
а теперь, с размножением Колупаевых и Разуваевых, пожалуй, на нем одном только и покоятся все надежды и упования.
Еще глава — и Альфред идет в театр,
а оттуда — ужинать в кафе.
А потом и
еще: формы правления, внешняя и внутренняя политики, начальство, военные и морские силы, религия, бог — с кем обо всем этом по душе поговорить?
А потом и то
еще приходит на ум: Россия страна земледельческая, и уж как-то чересчур континентальная.
Не дождался ни рекомендации, ни случая, просто пошел и отрекомендовал сам себя. Прежде всего направился к Старосмыслову. Стучу в дверь — нет ответа.
А между тем за дверью слышатся осторожные шаги, тихий шепот. Стучусь
еще.
— Действительно… Говорят, правда, будто бы и
еще хуже бывает, но в своем роде и Пинега… Знаете ли что? вот мы теперь в Париже благодушествуем,
а как вспомню я об этих Пинегах да Колах — так меня и начнет всего колотить! Помилуйте! как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?!
А впрочем, что ж я! Говорю,
а главного-то и не знаю: за что ж это вас?
— Да? Ну, и прекрасно… Действительно, я… ну, допустим! Согласитесь, однако ж, что можно было придумать и другое что-нибудь… Ну, пригрозить, обругать, что ли…
А то: Пинега!! Да
еще с прибаутками: морошку собирать, тюленей ловить…
а? И это ад-ми-ни-стра-торы!! Да ежели вам интересно, так я уж лучше все по порядку расскажу!
— Ну, так вы вот что сделайте. Напишите все по пунктам, как я вам сказал, да и присовокупите, что, кроме возложенного на вас поручения, надеетесь
еще то-то и то-то выполнить. Это, дескать, уж в знак признательности.
А в заключение:"и дабы повелено было сие мое прошение"…
Надо было
еще в Красном Холму это рассудить,
а мы думали: бог милостив!
— Да
еще что вышло! Подслушал этта наш разговор господин один из русских и заступился за нас, заказал.
А после обеда и подсел к нам: не можете ли вы, говорит, мне на короткое время взаймы дать? Ну, нечего делать, вынул пятифранковик, одолжил.
И действительно, начал Блохин строго,
а кончил
еще того строже. Говорил-говорил, да вдруг обратился в упор к Старосмыслову и пророческим тоном присовокупил...
Ясно, что он Капочке поправиться хотел, думал, что за"периоды"она
еще больше любить станет.
А того не сообразил, милый человек, что бывают такие строгие времена, когда ни любить нельзя, ни любимым быть не полагается,
а надо встать, уставившись лбом, и закоченеть.
Да, есть такие бедные, что всю жизнь не только из штатного положения не выходят, но и все остальные усовершенствования: и привислянское обрусение, и уфимские разделы — все это у них на глазах промелькнуло, по усам текло,
а в рот не попало. Да их же
еще, по преимуществу, для парада, на крестные ходы посылают!
А между тем он, ей-богу,
еще в полном разуме…
Но так как они поступали таким образом не из жадности,
а по принципу, то Захар Иоаныч не только не тяготился этим, но даже упрашивал взять
еще по кусочку — на звезду.
Но в том-то и дело, Захар Иваныч, что у всякой штуки всегда имеется в запасе
еще две штуки, не одна,
а именно две, и притом диаметрально противоположные.
Тоска настигла меня немедленно, как только Блохины и Старосмысловы оставили Париж. Воротившись с проводин, я ощутил такое глубокое одиночество, такую неслыханную наготу, что чуть было сейчас же не послал в русский ресторан за бесшабашными советниками. Однако на этот раз воздержался. Во-первых, вспомнил, что я уж больше трех недель по Парижу толкаюсь,
а ничего
еще порядком не видал; во-вторых, меня вдруг озарила самонадеянная мысль:
а что, ежели я и независимо от бесшабашных советников сумею просуществовать?
Сначала думается:"вот оно какое дело случилось!",
а потом думается и
еще:"эх, руки-то коротки!..
Свинья.
А по-моему, так и без того у нас свободы по горло. Вот я безотлучно в хлеву живу — и горюшка мало! Что мне! Хочу — рылом в корыто уткнусь, хочу — в навозе кувыркаюсь… какой
еще свободы нужно! (Авторитетно.)Изменники вы, как я на вас погляжу… ась?