Неточные совпадения
Ну, это, я вам доложу, точно грех живую душу таким родом губить. А по прочему по всему чудовый
был человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить
было: все, что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру
ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
По той единственной причине ему все его противоестественности с рук и
сходили, что человек он
был золотой.
Он то и дело
ходил по комнате,
напевая известный романс «Уймитесь, волнения страсти» [10].
Живновский в увлечении, вероятно, позабыл, что перед ним сидит один из смиренных обитателей Крутогорска. Он быстрыми шагами
ходил взад и вперед по комнате, потирая руки, и физиономия его выражала нечто плотоядное, как будто в самом деле он готов
был живьем пожрать крутогорскую страну.
Однажды пришла ему фантазия за один раз всю губернию ограбить — и что ж? Изъездил, не поленился, все закоулки, у исправников все карманы наизнанку выворотил, и, однако ж, не слышно
было ропота, никто не жаловался. Напротив того, радовались, что первые времена суровости и лакедемонизма [16]
прошли и что сердце ему отпустило. Уж коли этакой человек возьмет, значит, он и защищать сумеет. Выходит, что такому лицу деньги дать — все равно что в ломбард их положить; еще выгоднее, потому что проценты больше.
Секретарь
пил чай, а стряпчий
проходил мимо, и вдруг ни с того ни с сего хлысть секретаря в самую матушку-физиономию.
Княжна
ходила много и раскраснелась; в эти минуты она
была даже недурна и казалась несравненно моложе своих лет.
— Я и сам не прочь иногда посмеяться, — снова проповедует его сиятельство, — il ne faut pas être toujours taciturne, c'est mauvais genre! [не следует
быть всегда молчаливым, это дурная манера! (франц.)] мрачные физиономии бывают только у лакеев, потому что они озабочены, как бы им подноса не уронить; ну, а мы с подносами не
ходим, следовательно, и приличие требует иногда посмеяться; но согласитесь, что у наших писателей смех уж чересчур звонок…
— Эти же стихи, переложенные на музыку Агриппиной Алексеевной,
будет петь Клеопатра Алексеевна, — объясняет рыжий клиент,
проходя мимо нас.
Судя по торжественному виду, с которым Живновский
проходит мимо генеральши, нельзя не согласиться, что он должен
быть совершенно доволен собой. Он как-то изгибает свою голову, потрясает спиной и непременно прикладывает к козырьку руку, когда приближается к ее превосходительству.
— Тут многие
есть такие, ваше превосходительство, — вступается Порфирий Петрович, — которые целые тысячи верст
прошли, чтоб поклониться угоднику!
— Это именно удивления достойно-с! — продолжал философствовать писарь, — сколько их тут через все лето
пройдет, и даже никакой опаски не имеют! Примерно, скажем хочь про разбойников-с; разбойник, хошь ты как хошь, все он разбойник
есть, разбойничья у него душа… но эвтому самому и называется он кровопийцею… так и разбойника даже не опасаются-с!
— Нет, сударь, много уж раз бывал.
Был и в Киеве, и у Сергия-Троицы [38]
был,
ходил ив Соловки не однова… Только вот на Святой Горе на Афонской не бывал, а куда, сказывают, там хорошо! Сказывают, сударь, что такие там
есть пустыни безмолвные, что и нехотящему человеку не спастись невозможно, и такие
есть старцы-постники и подражатели, что даже самое закоснелое сердце словесами своими мягко яко воск соделывают!.. Кажется, только бы бог привел дойти туда, так и живот-то скончать не жалко!
И что ж, сударь? не
прошло полгода, как муж у ней в душегубстве изобличен
был и в работы сослан, а она осталась одинокою в мире сиротой… вот как бог-то противляющихся ему родителей наказывает!
— Ну, он поначалу
было и вразумился, словно и посмирнел, а потом
сходил этта по хозяйству, все обсмотрил:"Нет, говорит, воля твоя, батюшка, святая, а только уж больно у тебя хозяйство хорошо! Хочу, говорит, надо всем сам головой
быть, а Ванюшку не пущу!"
Был у меня знакомый… ну, самый, то
есть, милый человек… и образованный и с благородными чувствами… так он даже целый год
ходил, чтоб только место станового получить, и все, знаете, один ответ (подражая голосу и манере князя Чебылкина...
Налетов. Да, пожалуйста. Чиновник выходит; Налетов продолжает
ходить по зале в
напевает вполголоса, а по временам и довольно громко, какую-то арию.
— "А эквилибристика, говорит, вот какая наука, чтоб перед начальником всегда в струне
ходить, чтобы ноги у тебя
были не усталые, чтоб когда начальство тебе говорит: «Кривляйся, Сашка!» — ну, и кривляйся! а «сиди, Сашка, смирно» — ну, смирно и сиди, ни единым суставом не шевели, а то неравно у начальства головка заболит.
Поутру, известно, в присутствии
был, а по вечеру в городской сад с Трясучкиным
ходил.
Рыбушкин. Цыц, Машка! я тебе говорю цыц! Я тебя знаю, я тебя вот как знаю… вся ты в мать, в Палашку, чтоб ей пусто
было! заела она меня, ведьма!.. Ты небось думаешь, что ты моя дочь! нет, ты не моя дочь; я коллежский регистратор, а ты титулярного советника дочь… Вот мне его и жалко; я ему это и говорю… что не бери ты ее, Сашка, потому она как
есть всем естеством страмная, вся в Палагею… в ту… А ты, Машка, горло-то не дери, а не то вот с места не
сойти — убью; как муху, как моль убью…
И хошь бы со всеми они так-ту — все бы не больно надсадно
было, а то ведь под носом у тебя деньги отдают, под носом сторонние люди через переднюю
проходят…
Лужаечки у нас какие
были — поотняли: бери, дескать, с торгов, а нам под выгон отвели гарь — словно твоя плешь голо, ну и
ходит скотинка не емши.
Да вы поймите, поймите же наконец, что нечего рассуждать о том, что
было бы, если б мы вверх ногами, а не головой
ходили! А потому все эти нелепые толки о самобытном развитии в высшей степени волнуют меня.
Эта скачка очень полезна; она поддерживает во мне жизнь, как рюмка водки поддерживает жизнь в закоснелом пьянице. Посмотришь на него: и руки и ноги трясутся, словно весь он ртутью налит, а
выпил рюмку-другую — и пошел
ходить как ни в чем не бывало. Точно таким образом и я: знаю, что на мне лежит долг, и при одном этом слове чувствую себя всегда готовым и бодрым. Не из мелкой корысти, не из подлости действую я таким образом, а по крайнему разумению своих обязанностей, как человека и гражданина.
Я объяснил ему, и вижу, что оба поникли головами. После многих настояний оказывается наконец, что они любили друг друга, и, должно
быть, страстно, потому что задумали поджог, в чаянье, что их
сошлют за это на поселенье в Сибирь, где они и обвенчаться могут.
Я не
схожу в свою совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если
есть у меня в руках два свидетельские показания, надлежащим порядком оформленные, я доволен и пишу:
есть, — если нет их — я тоже доволен и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет! Я хочу знать, доказано ли оно или не доказано, — и больше ничего.
Одни из них занимаются тем, что
ходят в халате по комнате и от нечего делать посвистывают; другие проникаются желчью и делаются губернскими Мефистофелями; третьи барышничают лошадьми или передергивают в карты; четвертые
выпивают огромное количество водки; пятые переваривают на досуге свое прошедшее и с горя протестуют против настоящего…
Мне кажется, что самое это довольство
есть доказательство, что жизнь их все-таки не
прошла даром и что, напротив того, беснование и вечная мнительность, вроде моих, — признак натуры самой мелкой, самой ничтожной… вы видите, я не щажу себя!
Мы бросились друг другу в объятия; но тут я еще больше убедился, что молодость моя
прошла безвозвратно, потому что, несмотря на радость свидания, я очень хорошо заметил, что губы Лузгина
были покрыты чем-то жирным, щеки по местам лоснились, а в жидких бакенбардах запутались кусочки рубленой капусты. Нет сомнения, что
будь я помоложе, это ни в каком случае не обратило бы моего внимания.
— Женись, брат, женись! Вот этакая ходячая совесть всегда налицо
будет! Сделаешь свинство — даром не
пройдет! Только результаты все еще как-то плохи! — прибавил он, улыбаясь несколько сомнительно, — не действует! Уж очень, что ли, мы умны сделались, да выросли, только совесть-то как-то скользит по нас."Свинство!" — скажешь себе, да и пошел опять щеголять по-прежнему.
— Ты, брат,
ешь, — сказал он мне, — в деревне как поживешь, так желудок такою деятельною бестией делается, просто даже одолевает… Встанешь этак ранним утром, по хозяйству
сходишь…
— Да, брат, я счастлив, — прервал он, вставая с дивана и начиная
ходить по комнате, — ты прав! я счастлив, я любим, жена у меня добрая, хорошенькая… одним словом, не всякому дает судьба то, что она дала мне, а за всем тем, все-таки… я свинья, брат, я гнусен с верхнего волоска головы до ногтей ног… я это знаю! чего мне еще надобно! насущный хлеб у меня
есть, водка
есть, спать могу вволю… опустился я, брат, куда как опустился!
Прошло несколько минут томительного молчания; всем нам
было как-то неловко.
— Сумасшедшие, хотите вы сказать?.. договаривайте, не краснейте! Но кто же вам сказал, что я не хотел бы не то чтоб с ума
сойти — это неприятно, — а
быть сумасшедшим? По моему искреннему убеждению, смерть и сумасшествие две самые завидные вещи на свете, и когда-нибудь я попотчую себя этим лакомством. Смерть я не могу себе представить иначе, как в виде состояния сладкой мечтательности, состояния грез и несокрушимого довольства самим собой, продолжающегося целую вечность… Я понимаю иногда Вертера.
— Нет-с, Григорий Сергеич, не говорите этого! Этот Полосухин, я вам доложу, сначала в гвардейской кавалерии служил, но за буйную манеру переведен тем же чином в армейскую кавалерию; там тоже не заслужил-с; ну и приютился у нас… Так это
был человек истинно ужаснейший-с!"Мне, говорит, все равно! Я, говорит, и по дорогам разбивать готов!"Конечно-с, этому многие десятки лет прошли-с…
А она знай шагает и на нас не смотрит, ровно как, братец ты мой, в тумане у ней головушка
ходит. Только взялась она за дверь, да отворить-то ее и не переможет… Сунулась
было моя баба к ней, а она тут же к ногам-то к ее и свалилася, а сама все мычит «пора» да «пора», да барыню, слышь, поминает… эка оказия!
— А Христос ее знает! Бает, с Воргушина, от немки от управительши по миру
ходит! Летось она и ко мне эк-ту наслалась:"Пусти, говорит, родименькой, переночевать". Ну, и порассказала же она мне про ихние распорядки! Хошь она и в ту пору на язык-от не шустра
была, а наслушался я.
— А что господа? Господа-то у них, может, и добрые, да далече живут, слышь. На селе-то их лет, поди, уж двадцать не чуть; ну, и прокуратит немец, как ему желается. Года три назад, бают,
ходили мужики жалобиться, и господа вызывали тоже немца — господа, нече сказать, добрые! — да коли же этака выжига виновата
будет! Насказал, поди, с три короба: и разбойники-то мужики, и нерадивцы-то! А кто, как не он, их разбойниками сделал?
— А вот видишь, положенье у них такое
есть, что всяка душа свою тоись тяготу нести должна; ну, а Оринушка каку тяготу нести может — сам видишь! Вот и удумали они с мужем-то, чтоб пущать ее в мир; обрядили ее, знашь, сумой, да от понедельника до понедельника и
ходи собирай куски, а в понедельник беспременно домой приди и отдай, чего насобирала. Как не против указанного насобирает — ну, и тасканцы.
Кои селенья богаты
были, в тех теперь словно разоренье
прошло: всё в кабак снесли.
Сказывают, что даже из Москвы в те места благочестивые старцы спасаться
ходят, что много там
есть могил честных и начальство про то не знает и не ведает.
Сказали мне, что там деревнишка такая
есть — пермяки в ней живут — оттуда, мол, всякой мальчишка тебе укажет, как
пройти к пустынникам.
И как все оно чудно от бога устроено, на благость и пользу, можно сказать, человеку. Как бы, кажется, в таких лесах
ходить не заблудиться! Так нет, везде тебе дорога указана, только понимать ее умей. Вот хошь бы корка на дереве: к ночи она крепче и толще, к полдню [74] тоньше и мягче; сучья тоже к ночи короче, беднее, к полудню длиннее и пушистей. Везде, стало
быть, указ для тебя
есть.
Пермяки и зыряне целую зиму по лесам
ходят; стрельба у них не с руки, а будто к дереву прислонясь; ружья длинные, по-ихнему туркой прозываются; заряд в него кладется маленький, и пулька тоже самая мелконькая: вот он и норовит белке или горностайке в самый, то
есть, конец мордочки попасть.
— А кто его знает! ноне он поди верст семь за один конец
ходит. К вечеру, надо
быть, придет…
— Ин и взаправду
сходить придется, — отвечает старик, вздыхая, — только ноженьки-то у меня больно уж ходимши примаялись… словно вот вертма вертит в косте-то… а
сходить надо
будет: не емши веку не изживешь!
— Да что сказать-то, ваше благородие? так, праздношатающий, пьяница… его и оттолева-то уж выгнали… где ему настоящее место
есть.
Ходит по домам да водку
пьет… это хоть у кого в городе спросите…
— И, батюшка! об нас только слава этта идет, будто мы кому ни на
есть претим… какие тут старые обычаи! она вон и теперича в немецком платье
ходит… Да выкушай же чайку-то, господин чиновник!
Прошел нынче слух, будто бы у них и архиереи завелись, и ездят якобы эти архиереи скрытно по всем местам, где этот разврат коренится; сказывают, что и к нам посулил
быть.
— Только стало мне жить при ней полегче. Начала она меня в скиты сговаривать; ну, я поначалу-то
было в охотку соглашалась, да потом и другие тоже тут люди нашлись:"Полно, говорят, дура, тебя хотят от наследства оттереть, а ты и рот разинула". Ну, я и уперлась. Родитель
было прогневался, стал обзывать непристойно, убить посулил, однако Манефа Ивановна их усовестили. Оне у себя в голове тоже свой расчет держали.
Ходил в это время мимо нашего дому…