Неточные совпадения
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города,
и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас живет
и дышит;
и если вы когда-нибудь
были ребенком, если у вас
было детство,
оно с изумительною подробностью встанет перед вами;
и внезапно воскреснет в вашем сердце вся
его свежесть, вся
его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт
и которая
так долго
и так всецело утешала ваше существование.
И все это ласковым словом, не то чтоб по зубам да за волосы: „Я, дескать, взяток не беру,
так вы у меня знай, каков я
есть окружной!“ — нет, этак лаской да жаленьем, чтоб насквозь
его, сударь, прошибло!
Приедет, бывало, в расправу
и разложит все эти аппараты: токарный станок,
пилы разные, подпилки, сверла, наковальни, ножи
такие страшнейшие, что хоть быка
ими резать; как соберет на другой день баб с ребятами —
и пошла вся эта фабрика в действие: ножи точат, станок гремит, ребята ревут, бабы стонут, хоть святых вон понеси.
Такие случаи, доложу вам, самые
были для
него выгодные,
и он смеючись набор своим сенокосом звал.
Вот
и вздумал
он поймать Ивана Петровича,
и научи же
он мещанинишку: „Поди, мол, ты к лекарю, объясни, что вот
так и так, состою на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство большое: не
будет ли отеческой милости?“
И прилагательным снабдили, да
таким, знаете, все полуимперьялами,
так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой
и свидетели,
и все как следует устроено: погиб Иван Петрович, да
и все тут.
И не то чтоб денег у
него не
было, а
так, сквалыга
был, расстаться с
ними жаль.
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь
и ругнул
его тесть, может
и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же день Иван Петрович, как ни в чем не бывало.
И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал, как она
была.
А
он, по счастью,
был на ту пору в уезде, на следствии, как раз с Иваном Петровичем. Вот
и дали мы
им знать, что
будут завтра у
них их сиятельство,
так имели бы это в предмете, потому что вот
так и так, такие-то, мол,
их сиятельство речи держит. Струсил наш заседатель, сконфузился
так, что
и желудком слабеть начал.
Убьют
они это зайца, шкуру с
него сдерут, да
так, не потроша,
и кидают в котел варить, а котел-то не чищен, как сделан; одно слово, смрад нестерпимый, а
они ничего,
едят всё это месиво с аппетитом.
Ну, это, я вам доложу, точно грех живую душу
таким родом губить. А по прочему по всему чудовый
был человек,
и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить
было: все, что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог
их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
А на ту пору у нас губернатор —
такая ли собака
был,
и теперь еще
его помню, чтоб
ему пусто
было.
Прислан
был к нам Фейер из другого города за отличие, потому что наш город торговый
и на реке судоходной стоит. Перед
ним был городничий, старик,
и такой слабый да добрый. Оседлали
его здешние граждане. Вот приехал Фейер на городничество,
и сзывает всех заводчиков (а у нас
их не мало, до пятидесяти штук в городе-то).
Приходит
он к городничему
и рассказывает, что вот
так и так, „желает, дескать, борода в землю в мундире лечь, по закону же не имеет на то ни малейшего права;
так не угодно ли вам
будет, Густав Карлыч, принять это обстоятельство к соображению?“
А купчину тем временем
и в церковь уж вынесли… Ну-с
и взяли
они тут, сколько
было желательно, а купца
так в парате
и схоронили…
По свойственной человечеству слабости,
его высокородие не прочь
был иногда задать головомойку
и вообще учинить
такое невежество, от которого затряслись бы поджилки у подчиненного.
Алексей Дмитрич очень хорошо сознавал, что на месте Желвакова
он бы
и не
так еще упарил лошадей, но порядок службы громко вопиял о мыле
и щелоке,
и мыло
и щелок
были употреблены в дело.
— Ну
так то-то же! — сказал Дмитрий Борисыч
и хотел
было погрозить пальцем, по подобию
его высокородия, но, должно
быть, не изловчился, потому что Алексеев засмеялся.
— Да ты попробуй прежде,
есть ли сахар, — сказал
его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару
выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал…
Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь, не люблю этих вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб
был человек благонравен
и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых,
он пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед
его высокородием, потому что если
их высокородие
и припускают,
так сказать, к своей высокой особе, то это еще не значит, чтоб позволительно
было утомлять
их зрение исполнением обязанностей, до дел службы не относящихся.
И хоть бы доподлинно эта голова
была, думал
он, тысячный раз проклиная себя, а то ведь
и происшествия-то никакого не
было!
Так, сдуру ляпнул, чтоб похвастаться перед начальством деятельностью!
— Но я, однако, принял свои меры! Я сказал Маремьянкину, что знать ничего не хочу, чтоб
была отыскана голова! Это меня очень-очень огорчило! Ça ma bouleversé! [Это меня потрясло! (франц.)] Я, знаете, тружусь, забочусь…
и вдруг
такая неприятность! Головы найти не могут! Да ведь где же нибудь она спрятана, эта голова! Признаюсь, я начинаю колебаться в мнении о Маремьянкине; я думал, что
он усердный, —
и что ж!
Дорога уже испортилась; черная, исковерканная полоса ее безобразным горбом выступает из осевшего по сторонам снега; лошади беспрестанно преступаются,
и потому вы волею-неволею должны ехать шагом; сверх того, местами попадаются
так называемые зажоры, которые могут заставить вас простоять на месте часов шесть
и более, покуда собьют окольный народ,
и с помощью
его ваша кибитка
будет перевезена или, правильнее, перенесена на руках по ту сторону колодца, образовавшегося посреди дороги.
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит
и теперь… Впрочем,
и то сказать, я с малолетства
такой уж прожектер
был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот как в критиках пишут, сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет
оно туда, никакими силами оттуда
и не вытащишь: на стену лезть готов!
— Так-с, без этого нельзя-с. Вот
и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а
и в писании сказано: овцы без пастыря — толку не
будет. А я вам истинно доложу, что тем эти бороды мне любезны, что с
ними можно просто, без церемоний… Позвал
он тебя, например, на обед: ну, надоела борода —
и вон ступай.
Тут самый рост
его как-то не останавливает ничьего внимания,
и всякий благонамеренный человек необходимо должен думать, что
такой, именно
такой рост следует иметь для того, чтоб
быть величественным.
И не то чтоб стар
был — всего лет не больше тридцати —
и из себя недурен,
и тенор
такой сладкий имел, да вот поди ты с
ним! рассудком уж больно некрепок
был, не мог сносить сивушьего запаха.
По тринадцатому году отдали Порфирку в земский суд, не столько для письма, сколько на побегушки приказным за водкой в ближайший кабак слетать. В этом почти единственно состояли все
его занятия,
и, признаться сказать не красна
была его жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в
такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал
он всего полтора рубля в треть бумажками.
Однажды сидит утром исправник дома, чай
пьет; по правую руку у
него жена, на полу детки валяются; сидит исправник
и блаженствует. Помышляет
он о чине асессорском, ловит мысленно
таких воров
и мошенников, которых пять предместников
его да
и сам
он поймать не могли. Жмет
ему губернатор руку со слезами на глазах за спасение губернии от
такой заразы… А у разбойников рожи-то, рожи!..
Вздумал
было однажды какой-то исправник рыжичков своего селенья
ему прислать — вознегодовал ужасно,
и прямо к
его превосходительству: «
Так, мол,
и так; за что
такое поношение?» Рыжички разыграли в лотерею в пользу бедных, а исправника выгнали.
Однако все
ему казалось, что
он недовольно бойко идет по службе. Заприметил
он, что жена
его начальника не то чтоб балует, а
так по сторонам поглядывает. Сам
он считал себя к этому делу непригодным, вот
и думает, нельзя ли
ему как-нибудь полезным
быть для Татьяны Сергеевны.
Однако, хоть письма
и были запечатываемы, а
он умел-таки прочитывать
их и даже не скрывал этого от Татьяны Сергеевны.
Ощутил лесной зверь, что у
него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие
такие неудобные подробности изображаются. Глупая
была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот
так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»…
и пошла,
и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет,
и все не то чтоб дело какое-нибудь, а
так, пустяки одни.
Однако, увидевши себя на торной дороге,
он нашел, что
было бы
и глупо
и не расчет не воспользоваться
таким положением.
Однажды пришла
ему фантазия за один раз всю губернию ограбить —
и что ж? Изъездил, не поленился, все закоулки, у исправников все карманы наизнанку выворотил,
и, однако ж, не слышно
было ропота, никто не жаловался. Напротив того, радовались, что первые времена суровости
и лакедемонизма [16] прошли
и что сердце
ему отпустило. Уж коли этакой человек возьмет, значит,
он и защищать сумеет. Выходит, что
такому лицу деньги дать — все равно что в ломбард
их положить; еще выгоднее, потому что проценты больше.
И за всем тем чтоб
было с чиновниками у
него фамильярство какое — упаси бог! Не то чтобы водочкой или там «братец» или «душка», а явись ты к
нему в форме, да коли на обед звать хочешь,
так зови толком: чтоб
и уха из живых стерлядей
была,
и тосты по порядку, как следует.
Денег
ему не нужно
было — своих девать некуда —
ему нужна
была в доме хозяйка, чтоб
и принять
и занять гостя умела, одним словом,
такая, которая соответствовала бы тому положению, которое
он заранее мысленно для себя приготовил.
Чин у Порфирия Петровича
был уж изрядный, женился
он прилично; везде принят, обласкан
и уважен; на последних выборах единогласно старшиной благородного собрания выбран; губернатор у
него в доме бывает: скажите на милость, ну, след ли
такой, можно сказать, особе по уши в грязи барахтаться!
Князь чрезвычайно обрадовался случаю выказать перед дочерью свои административные познания
и тут же объяснил, что чиновник — понятие генерическое, точно
так же, как, например, рыба: что
есть чиновники-осетры, как
его сиятельство,
и есть чиновники-пискари.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до
такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает
быть безразличным сбродом,
и напротив того, в
нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все
они одни
и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Так пробыла она несколько минут,
и Техоцкий возымел даже смелость взять ее сиятельство за талию: княжна вздрогнула; но если б тут
был посторонний наблюдатель, то в
нем не осталось бы ни малейшего сомнения, что эта дрожь происходит не от неприятного чувства, а вследствие какого-то странного, всеобщего ощущения довольства, как будто ей до того времени
было холодно,
и теперь вдруг по всему телу разлилась жизнь
и теплота.
Обойдут ли
его партией —
он угрюмо насвистывает"Не одна во поле дороженька"; закрадется ли в сердце
его вожделение к женской юбке —
он уныло выводит"Черный цвет",
и такие вздохи на флейте выделывает, что нужно
быть юбке каменной, чтобы противостоять этим вздохам.
— Знакомят с какими-то лакеями, мужиками, солдатами… Слова нет, что
они есть в природе, эти мужики, да от
них ведь пахнет, — ну,
и опрыскай
его автор чем-нибудь, чтобы, знаете, в гостиную
его ввести можно. А то
так со всем,
и с запахом,
и ломят… это не только неприлично, но даже безнравственно…
mais vous concevez, mon cher, делай же
он это
так, чтоб читателю приятно
было; ну, представь взяточника,
и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь
ему возмездие, чтобы знал читатель, как это не хорошо
быть взяточником… а то
так на распутии
и бросит — ведь этак
и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало
быть,
и факта самого нет,
и все это одна клевета…
— Очень жаль, потому что за
ним можно
было бы послать…
он сейчас придет:
он такой жалкий!
Ему все, что хотите, велеть можно! —
И, уязвив княжну, неблагонамеренная дама отправляется далее язвить других.
— Из Зырян, родимая, верст полтысячи боле
будет; с самого с Егорьева дни идем угоднику поклониться. [Из Зырян, в Зыряны.
Таким образом простой народ называет Усть-Сысольский уезд
и смежные
ему местности Вологодской, Пермском
и Вятской губерний. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)]
— Так-то
так, Петровна, да уж больно родителей жалко! Ведь
их здесь
и помянуть
будет некому…
— Я у
него в доме что хошь делаю! захочу, чтоб фрукт
был,
будет и фрукт… всякий расход
он для меня сделать должен…
И стало
быть, если я тебя
и твоих семейных к Пазухину приглашаю,
так ты можешь ехать безо всякой опасности.
— Это именно удивления достойно-с! — продолжал философствовать писарь, — сколько
их тут через все лето пройдет,
и даже никакой опаски не имеют! Примерно, скажем хочь про разбойников-с; разбойник, хошь ты как хошь, все
он разбойник
есть, разбойничья у
него душа… но эвтому самому
и называется
он кровопийцею…
так и разбойника даже не опасаются-с!
Был, сударь,
он до того времени
и татем
и разбойником, не мало невинных душ изгубил
и крови невинной пролиял, однако, когда посетила
его благость господня,
такая ли вдруг напала на
него тоска, что даже помышлял
он руки на себя наложить.
— Пустяки все это, любезный друг! известно, в народе от нечего делать толкуют! Ты пойми, Архип-простота, как же в народе этакому делу известным
быть!
такие, братец, распоряжения от правительства выходят, а черный народ все равно что мелево: что в
него ни кинут, все
оно и мелет!