Неточные совпадения
Что
же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики
и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на
какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался,
и как я в него веру большую имел,
так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну,
и выдумал. На другой день, сидим мы это утром
и опохмеляемся.
Вот
и вздумал он поймать Ивана Петровича,
и научи
же он мещанинишку: „Поди, мол, ты к лекарю, объясни, что вот
так и так, состою на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство большое: не будет ли отеческой милости?“
И прилагательным снабдили, да
таким, знаете, все полуимперьялами,
так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой
и свидетели,
и все
как следует устроено: погиб Иван Петрович, да
и все тут.
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь
и ругнул его тесть, может
и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой
же день Иван Петрович,
как ни в чем не бывало.
И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал,
как она была.
Молчит Фейер, только усами,
как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот
и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну,
и свидетели на всякий случай тут
же. Перебирает молодец товары,
и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да
и все тут;
и рисунок не тот,
и доброта скверная, да уж
и что это за город
такой, что, чай,
и ситцу порядочного найтить нельзя.
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает в себе один палец истинного администратора. Городничие
и исправники изведали на практике всю глубину этой тайны; что
же касается до меня, то до тех пор, покуда я не сделался литератором, я ни о чем не думал с
таким наслаждением,
как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
И точно, все пятеро полицейских
и сам стряпчий собственными глазами видели,
как Дмитрий Борисыч стал на колени,
и собственными ушами слышали,
как он благим матом закричал: «секи
же, коли
так!»
Очевидно, что между ним
и Федором существовало соперничество
такого же рода,
какое может существовать между хитрою, но забавною амишкой
и неуклюжим, но верным полканом.
Разумеется, первое дело самовар,
и затем уже является на стол посильная, зачерствевшая от времени закуска,
и прилаживается складная железная кровать, без которой в Крутогорской губернии путешествовать
так же невозможно,
как невозможно быть станционному дому без клопов
и тараканов.
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас
же смекнул, что это нашего поля ягода. Если
и вам, милейший мой читатель, придется быть в
таких же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор,
как человек злущий, в самом себе порох
и водку содержит.
Он никого, например, не назовет болваном или старым колпаком,
как делают некоторые обитатели пустынь, не понимающие обращения; если хотите, он выразит ту
же самую мысль, но
так деликатно, что вместо «болвана» вы удобно можете разуметь «умница»,
и вместо «старого колпака» — «почтенного старца, украшенного сединами».
— Все-то, — говорит, — у меня, Татьяна Сергеевна, сердце изныло, глядя на вас,
какое вы с этим зверем тиранство претерпеваете. Ведь достанется
же такое блаженство — поди кому! Кажется, ручку бы только…
так бы
и умер тут, право бы, умер!
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «
И как хорош,
как светел божий мир! — продолжает тот
же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего
так вдруг бодро
и свежо делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
И в самом деле,
как бы ни была грязна
и жалка эта жизнь, на которую слепому случаю угодно было осудить вас, все
же она жизнь, а в вас самих есть
такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить
как попало избыток жизни, бьющий ключом в вашем организме.
Князь чрезвычайно обрадовался случаю выказать перед дочерью свои административные познания
и тут
же объяснил, что чиновник — понятие генерическое, точно
так же,
как, например, рыба: что есть чиновники-осетры,
как его сиятельство,
и есть чиновники-пискари.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до
такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом,
и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных,
как будто не все они одни
и те
же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Если вы живали в провинции, мой благосклонный читатель, то, вероятно, знаете, что каждый губернский
и уездный город непременно обладает своим «приятным» семейством, точно
так же как обладает городничим, исправником
и т. п.
Душа начинает тогда без разбора
и без расчета выбрасывать все свои сокровища; иногда даже
и привирает, потому что когда дело на откровенность пошло, то не приврать точно
так же невозможно,
как невозможно не наесться до отвала хорошего
и вкусного кушанья.
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, —
как же вы не понимаете? Ну, вы представьте себе две комиссии: одна комиссия
и другая комиссия,
и в обеих я,
так сказать, первоприсутствующий… Ну вот, я из одной комиссии
и пишу, теперича, к себе, в другую комиссию, что надо вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к себе в другую комиссию, что, врешь, дома чинить не нужно, потому что он в своем виде… понимаете?
mais vous concevez, mon cher, делай
же он это
так, чтоб читателю приятно было; ну, представь взяточника,
и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель,
как это не хорошо быть взяточником… а то
так на распутии
и бросит — ведь этак
и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть,
и факта самого нет,
и все это одна клевета…
В провинции лица умеют точно
так же хорошо лгать,
как и в столицах,
и если бы кто посмотрел в нашу сторону, то никак не догадался бы, что в эту минуту разыгрывалась здесь одна из печальнейших драм, в которой действующими лицами являлись оскорбленная гордость
и жгучее чувство любви, незаконно попранное, два главные двигателя всех действий человеческих.
Если все ее поступки гласны, то это потому, что в провинции вообще сохранение тайны — вещь материяльно невозможная, да
и притом потребность благотворения не есть ли
такая же присущая нам потребность,
как и те движения сердца, которые мы всегда привыкли считать законными?
Следовательно,
и она
так же,
как эти последние, должна удовлетворяться совершенно естественно, без натяжек, без приготовлений, без задней мысли, по мере того
как представляется случай,
и Палагея Ивановна, по моему мнению, совершенно права, делая добро
и тайно
и открыто,
как придется.
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я
и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец
такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"Вот, говорит, солидный
какой мужчина идет"…
так, стало быть, ценят
же!.. А за что? не за вертопрашество-с!
— Oh, madame, mais comment donc! le peuple est dans l'enfance chez nous comme ailleurs. Mais c'est bien plus beau chez nous! [О, сударыня,
как же! народ у нас в
таком же младенчестве,
как и повсюду. Но у нас это гораздо красивее! (франц.)]
—
Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно, живем мы вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну
и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там
и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну
и восчувствуешь,
и растопится в тебе сердце, мягче воску сделается!..
— А посиди с нами, касатка; барин добрый, кваску велит дать… Вот, сударь,
и Пахомовна,
как не я
же, остатнюю жизнь в странничестве препровождает, — обратился Пименов ко мне, — Да
и других много
таких же найдется…
—
Как же можно в телегах! — рассуждает Демьяныч, — вам поди
и в корете-то тяжко… Намеднись Семен Николаич проезжал, тоже у меня стоял,
так говорит:"Я, говорит, Архипушко, дворец на колеса поставлю, да
так и буду проклажаться!"
— Пустяки все это, любезный друг! известно, в народе от нечего делать толкуют! Ты пойми, Архип-простота,
как же в народе этакому делу известным быть!
такие, братец, распоряжения от правительства выходят, а черный народ все равно что мелево: что в него ни кинут, все оно
и мелет!
— Старшой-ет сын, Ванюша, при мне… Второй сын, Кузьма Акимыч, графскими людьми в Москве заправляет; третий сын, Прохор, сапожную мастерскую в Москве у Арбатских ворот держит, четвертый сын, Петруша, у Троицы в ямщиках — тоже хозяйствует! пятой сын, Семен, у Прохора-то в мастерах живет, а шестой, сударь, Михеюшко, лабаз в Москве
же держит… Вот сколько сынов у меня! А мнуков да прамнуков
так и не сосчитать… одной, сударь, своею душой без двух тридцать тягол его графскому сиятельству справляю, во
как!
Живновский.
И фамилия-то
какая анафемская! Ну,
как же таких людей не бить-то!
Живновский. Кто? Я не получу? нет-с, уж это аттанде-с; я уж это в своей голове
так решил,
и следственно решения этого никто изменить не может! Да помилуйте, черта
же ли ему надобно! Вы взгляните на меня! (Протягивает вперед руки,
как будто держит вожжи.)
Живновский. Надо, надо будет скатать к старику; мы с Гордеем душа в душу жили… Однако
как же это? Ведь Гордею-то нынче было бы под пятьдесят,
так неужто дедушка его до сих пор на службе состоит? Ведь старику-то без малого сто лет, выходит. Впрочем,
и то сказать, тогда народ-то был
какой! едрёный, коренастый! не то что нынче…
Разбитной (к Налетову).
Как, вы уж
и в графы попали! вот что значит дамский кавалер! (Хоробиткиной.)
Так в чем
же наша просьба, любезная Анна Ивановна?
Ижбурдин. А
как бы вам объяснить, ваше благородие? Называют это
и мошенничеством, называют
и просто расчетом —
как на что кто глядит. Оно конечно, вот
как тонешь, хорошо,
как бы кто тебе помог, а
как с другого пункта на дело посмотришь,
так ведь не всякому
же тонуть приходится. Иной двадцать лет плавает,
и все ему благополучно сходит:
так ему-то за что ж тут терять? Это ведь дело не взаимное-с.
Какое же тут, Савва Семеныч, почтение в сердце воспитывать можно, когда он сызмальства
таким делом занимался? а мы
и то завсегда против них с нашим уважением-с.
А всему виной моя самонадеянность… Я думал, в кичливом самообольщении, что нет той силы, которая может сломить энергию мысли, энергию воли!
И вот оказывается, что какому-то неопрятному, далекому городку предоставлено совершить этот подвиг уничтожения.
И так просто! почти без борьбы! потому что
какая же может быть борьба с явлениями, заключающими в себе лишь чисто отрицательные качества?
Но ты ласково сдерживаешь их нетерпение; ты знаешь, что в этот день придут к тебе разговеться
такие же труженики,
как и ты сам, не получившие, быть может, на свою долю ничего из «остаточков»; сердце твое в этот день для всех растворяется; ты любишь
и тоскуешь только о том, что не можешь всех насытить, всех напитать во имя Христа-искупителя.
— Да тебе бы, дедушка,
и жениться
так в ту
же пору, — говорит одна из них побойчее, —
какой ты еще старик!
Вот-с
и говорю я ему:
какая же, мол, нибудь причина этому делу да есть, что все оно через пень-колоду идет, не по-божески, можно сказать, а больше против всякой естественности?"А оттого, говорит, все эти мерзости, что вы, говорит, сами скоты, все это терпите; кабы, мол, вы разумели, что подлец подлец
и есть, что его подлецом
и называть надо,
так не смел бы он рожу-то свою мерзкую на свет божий казать.
А ты вот мне что скажи: говоришь ты, что не мы для него, а он для нас поставлен, а самих-то ты нас, ваше благородие,
и скотами
и баранами обзываешь —
как же это
так?
В нее можно втянуться точно
так же,
как можно втянуться в пьянство, в курение опиума
и т. п.
А если у меня его нет,
так не подлец
же я в самом деле, чтобы для меня из-за этого уж
и места на свете не было… нет, любезный друг, тут
как ни кинь, все клин! тут, брат, червяк
такой есть — вот что!
В недавнее время вот точно
таким же образом я разрешал вопрос о том, что было бы, если б вместо болота, которое тянется,
как вам известно, сзади моей усадьбы, вдруг очутился зеленый луг, покрытый душистыми
и сочными травами?..
— Что
же вы, Григорий Сергеич, в сам-деле обижаете? — сказал он. — Конечно, нам до вас далеко, потому
как и размер у нас был не
такой, однако, когда в полку служили, тоже свои удовольствия имели-с…
Был у нас сосед по квартире, некто Дремилов: этот,
как ни посмотришь, бывало, — все корпит за бумагой; спросишь его иногда:"Что
же вы, господин Дремилов, высидели?" —
так он только покраснеет, да
и бежит скорее опять за бумажку.
— Ваше высокоблагородие! — сказал Пересечкин, обращаясь к Якову Петровичу, — вот-с, изволите сами теперича видеть,
как они меня, можно сказать, денно
и нощно обзывают… Я, ваше высокоблагородие, человек смирный-с, я, осмелюсь сказать, в крайности теперича находился
и ежели согрешил-с,
так опять
же не перед ними, а перед богом-с…
— Это точно, что злодей…
и такая же ракалья,
как и ты; только поумней тебя будет… Увидал, что эта скотина весь предмет
таким манером обработать хочет, — ну
и донес, чтоб самому в ответе не быть… Эко животное!
— Да
как же тут свяжешься с эким каверзником? — заметил смотритель, — вот намеднись приезжал к нам ревизор, только раз его в щеку щелкнул, да
и то полегоньку, —
так он себе
и рожу-то всю раскровавил,
и духовника потребовал:"Умираю, говорит, убил ревизор!" — да
и все тут.
Так господин-то ревизор
и не рады были, что дали рукам волю… даже побледнели все
и прощенья просить начали —
так испужались! А тоже,
как шли сюда, похвалялись: я, мол, его усмирю! Нет, с ним свяжись…
Пришла она в избу, уселась в угол
и знай зубами стучит да себе под нос чего-то бормочет, а чего бормочет,
и господь ее ведает. Ноженьки у ней словно вот изорваны, все в крове, а лопотинка
так и сказать страсти! — где лоскуток, где два!
и как она это совсем не измерзла — подивились мы тутотка с бабой. Василиса
же у меня, сам знаешь, бабонька милосердая; смотрит на нее, на убогую, да только убивается.
— Видел. Года два назад масло у них покупал,
так всего туточка насмотрелся. На моих глазах это было: облютела она на эту самую на Оринушку… Ну, точно, баба, она ни в
какую работу не подходящая, по той причине, что убогая — раз, да
и разумом бог изобидел — два, а все
же християнский живот, не скотина
же…
Так она таскала-таскала ее за косы, инно жалость меня взяла.