Неточные совпадения
— Мое, говорит, братцы, слово
будет такое, что никакого дела,
будь оно самой святой пасхи святее, не следует
делать даром: хоть гривенник, а слупи, руки не порти.
— Как разорять! видишь, следствие приехали
делать, указ
есть.
— Спасибо, господин Желваков, спасибо! — говорит его высокородие, — это ты хорошо
делаешь, что стараешься соединить общество! Я
буду иметь это в виду, господин Желваков!
А он все молчит да вздыхает: глуп еще, молод
был. Видит она, что малый-то уж больно прост, без поощренья ничего с ним не
сделаешь.
Мне кажется, что только горькая необходимость заставила ее
сделать свой дом"приятным", — необходимость, осуществившаяся в лице нескольких дочерей, которые, по достаточной зрелости лет, обещают пойти в семена, если в самом непродолжительном времени не
будут пристроены.
mais vous concevez, mon cher,
делай же он это так, чтоб читателю приятно
было; ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель, как это не хорошо
быть взяточником… а то так на распутии и бросит — ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало
быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
— Может
быть, — отвечает он, — а это она хорошо
сделала, что пожелала Агриппине чистоты: опрятность никогда не мешает.
Княжна вообще очень ко мне внимательна, и даже не прочь бы устроить из меня поверенного своих маленьких тайн, но не хочет
сделать первый шаг, а я тоже не поддаюсь, зная, как тяжело
быть поверенным непризнанных страданий и оскорбленных самолюбий.
— Я у него в доме что хошь
делаю! захочу, чтоб фрукт
был,
будет и фрукт… всякий расход он для меня
сделать должен… И стало
быть, если я тебя и твоих семейных к Пазухину приглашаю, так ты можешь ехать безо всякой опасности.
— Где в Москве! своими мастерами
делали! тут одного железа пятнадцать поди пудов
будет!
— Я люблю, чтоб у меня все
было в порядке… завод так чтоб завод, карета так карета… В Москве
делают и хорошо, да все как-то не по мне!
— Пустяки все это, любезный друг! известно, в народе от нечего
делать толкуют! Ты пойми, Архип-простота, как же в народе этакому делу известным
быть! такие, братец, распоряжения от правительства выходят, а черный народ все равно что мелево: что в него ни кинут, все оно и мелет!
— Ну, что ж с вами
будешь делать! вели, брат Архип, там повару что-нибудь легонькое приготовить… цыпляточек, что ли…
Едва она успела предложить мне этот вопрос, как принесли самовар, и я должен
был оторваться от нее на минуту, чтобы
сделать чай.
Забиякин. Как же-с; служил шесть месяцев в Крапивенском егерском полку; только в атаках
быть не удостоился — что делать-с? всякому свое счастье!
Я, наконец, малолетний
был, когда это
сделал, мне не
было двадцати лет! я
сделал это по глупости, по неопытности…
Разбитной (любезно). Позвольте, по крайней мере, узнать ваш чин, имя и фамилию?
Сделайте одолжение, вы не конфузьтесь… мы не людоеды, хотя чиновники вообще бывают мало любезны… однако мы людей не
едим… (вполголоса) особенно таких хорошеньких…
Разбитной. Если тебе архитектор сказал, что план твой сделан не по правилам, стало
быть, надо
сделать другой план.
Делать-то нечего: и пляшешь и
поешь, а он-то, со своей развратной компанией, над тобой безобразничает.
Делать нечего, спрыгнул я, да счастье еще, что в ту пору грязь
была, так тем и отделался, что весь как чушка выпачкался.
Змеищев. Знаю, знаю; я сегодня видел твою невесту: хорошенькая. Это ты хорошо
делаешь, что женишься на хорошенькой. А то вы, подьячие, об том только думаете, чтоб баба
была; ну, и наплодите там черт знает какой чепухи.
Марья Гавриловна. Ну, ну, полно вздор-то говорить; а ты расскажи лучше, что ты вчера
делал, что тебя целый день не видать
было.
Дернов. Что ж мне, Марья Гавриловна,
делать, когда папенька просят; ведь они ваши родители. «Ты, говорит, сегодня пятьдесят целковых получил, а меня, говорит, от самого, то
есть, рожденья жажда измучила, словно жаба у меня там в желудке сидит. Только и уморишь ее, проклятую, как полштофика сквозь пропустишь». Что ж мне делать-то-с? Ведь я не сам собою, я как
есть в своем виде-с.
«Ну, говорит, мы теперича пьяни; давай, говорит, теперича реку шинпанским
поить!» Я
было ему в ноги: «За что ж: мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а не то, говорит, сейчас все твои плоты законфескую, и пойдешь ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вило-то в реку бросить.
— Как же! этого добра где не водится! только, надо
быть, тятенька ей скоро конец
сделает… больно уж он ноне зашибаться зачал — это, пожалуй, и не ладно уж
будет!
От них, говорит, и правительству тень; оно, вишь, их, бездельников, поит-кормит, а они только мерзости тут
делают!"И знаете, все этак-то горячо да азартно покрикивает, а мне, пожалуй, и любо такие речи слушать, потому что оно хоша не то чтоб совсем невтерпеж, а это точно, что маленько двусмыслия во всех этих полицейских имеется.
Однако, как ни
были пьяни, а
сделавши такое дело, опомнились; взяли и вывезли тело на легких саночках да поббок дороги и положили.
Хотел
было он и жаловаться, так уж я насилу отговорил, потому что он сам не в законе дело
делал, а только как будто забавлялся.
Вы спросите меня,
быть может, зачем же я не разобрал его просьбы, если только за собой одним признаю возможность и право
сделать зависящее распоряжение к наилучшему устройству всех этих дел?
Деятельность моя
была самая разнообразная.
Был я и следователем,
был и судьею; имел, стало
быть, дело и с живым материялом, и с мертвою буквою, но и в том и в другом случае всегда оставался верен самому себе или, лучше сказать, идее долга, которой я
сделал себя служителем.
Что бы вы
сделали на моем месте? Может
быть, оправили бы виновных или, по крайней мере, придумали для них такой исход, который значительно бы облегчил их участь? Я сам
был на волос от этого, но восторжествовал…
Я не внял голосу сердца, которое говорило мне:"Пощади бедную женщину! она не знала сама, что
делает; виновата ли она, что ты не в состоянии определить душевную болезнь, которою она
была одержима?"
Делают мне упрек, что манеры мои несколько жестки, что весь я будто сколочен из одного куска, что вид мой не внушает доверия и т. п. Странная вещь! от чиновника требовать грациозности! Какая в том польза, что я
буду мил, любезен и предупредителен? Не лучше ли, напротив, если я
буду стоять несколько поодаль, чтобы всякий смотрел на меня если не со страхом, то с чувством неизвестности?
Одни из них занимаются тем, что ходят в халате по комнате и от нечего
делать посвистывают; другие проникаются желчью и делаются губернскими Мефистофелями; третьи барышничают лошадьми или передергивают в карты; четвертые
выпивают огромное количество водки; пятые переваривают на досуге свое прошедшее и с горя протестуют против настоящего…
— Женись, брат, женись! Вот этакая ходячая совесть всегда налицо
будет!
Сделаешь свинство — даром не пройдет! Только результаты все еще как-то плохи! — прибавил он, улыбаясь несколько сомнительно, — не действует! Уж очень, что ли, мы умны сделались, да выросли, только совесть-то как-то скользит по нас."Свинство!" — скажешь себе, да и пошел опять щеголять по-прежнему.
— Слышал, братец, слышал! Только не знал наверное, ты ли: ведь вас, Щедриных, как собак на белом свете развелось… Ну, теперь, по крайней мере, у меня протекция
есть, становой в покое оставит, а то такой стал озорник, что просто не приведи бог… Намеднись град у нас выпал, так он, братец ты мой, следствие приехал об этом
делать, да еще кабы сам приехал, все бы не так обидно, а то писаришку своего прислал… Нельзя ли, дружище, так как-нибудь устроить, чтобы ему сюда въезду не
было?
— А впрочем, как бы то ни
было, а это достоверно, что Лузгин Павлушка остался тем же, чем
был всегда, — продолжал он, — то
есть душевно… Ну, конечно, в других отношениях маленько,
быть может, и поотстали — что
делать! всякому своя линия на свете вышла…
— Это занятие очень милое, — сказал я, — действительно, оно легче, если я
буду в халатике похаживать да показывать добрым людям, какие у меня зубы белые, нежели дело
делать.
— А странный народ эти чиновники! — продолжал он, снова обращаясь ко мне, — намедни приехал ко мне наш исправник. Стал я с ним говорить… вот как с вами. Слушал он меня, слушал, и все не отвечает ни слова. Подали водки; он
выпил; закусил и опять
выпил, и вдруг его озарило наитие:"Какой, говорит, вы умный человек, Владимир Константиныч! отчего бы вам не служить?"Вот и вы, как
выпьете, может
быть, тот же вопрос
сделаете.
Я сознавал, что тут, в этом сердце,
есть достаточно жару, чтобы
сделать из меня и поэта, и литератора, и прожектера, и капиталиста — que sais-je enfin! [не знаю, кого еще! (франц.)]
Если б вы
сделали мне честь, побывали у меня в Петербурге в то время, когда я
был в счастии, я попотчевал бы вас таким винцом, перед которым и ваше, пожалуй, сконфузится.
Меня и на деревне знали; и не пьяница я
был, и не вор, а вот
сделал же такое дело… ну, да уж бог с ним! из сказки слова не выкинешь…
А коли по правде-то рассудить, так ведь истинно, ваше благородие, я не в своем разуме тогда
был; оттого что,
будь я в своем разуме, зачем бы мне экое дело
делать?
— Их благородие, господин следователь, настаивают, что будто бы мы это тело… то
есть телом их сделали-с, а будто бы до тех пор они
были живой человек-с… а только это, ваше благородие, именно до сих пор не открыто-с…
— Об эвтим я вашему высокоблагородию доложить не в состоянии-с, а что он точно от нас пошел домой в целости-с — на это
есть свидетели-с… Может
быть, они в дороге что ни на
есть над собой
сделали…
— Коли не ругаться! ругаться-то ругают, а не что станешь с ним
делать! А по правде, пожалуй, и народ-от напоследях неочеслив [72] становиться стал!"Мне-ка, говорит, чего надобе, я, мол, весь тут как
есть — хочь с кашей меня
ешь, хочь со щами хлебай…"А уж хозяйка у эвтого у управителя, так, кажется, зверя всякого лютого лютее. Зазевает это на бабу, так ровно, прости господи, черти за горло душат, даже обеспамятеет со злости!
— А что господа? Господа-то у них, может, и добрые, да далече живут, слышь. На селе-то их лет, поди, уж двадцать не чуть; ну, и прокуратит немец, как ему желается. Года три назад, бают, ходили мужики жалобиться, и господа вызывали тоже немца — господа, нече сказать, добрые! — да коли же этака выжига виновата
будет! Насказал, поди, с три короба: и разбойники-то мужики, и нерадивцы-то! А кто, как не он, их разбойниками
сделал?
Делать нечего, отдал я тут все деньги, какие через великую силу всякими неправдами накопил; он и покончил дело. Сам даже Степку при себе снарядил и со двора выпроводил: ступай, говорит, на все четыре стороны, да вперед не попадайся, а не то, не ровён час, не всякий
будет такой добрый, как я.
Он и выкладки такие
делал, и выходило, что
быть тому делу вскорости, однако вот и до сей поры не дождались.
— Да мы же; старшина, слышь, и место сам отводил и доподлинно всем настрого наказывал, что нас и неведомо куда вышлют, если мы какое ни на
есть прекословие
сделаем енаральской дочери.