Неточные совпадения
Так вот-с
какие люди бывали в наше время,
господа; это не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр был. Нам и денег, бывало, не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом и пользуйся.
— Помню,
господин Желваков! будем, будем,
господин Желваков! Кшецынский! и ты, братец, можешь с нами! Смотри же, не ударь лицом в грязь: я люблю, чтоб у меня веселились… Ну, что новенького в городе?
Как поживают пожарные лошадки?
— Ну что, вы
как поживаете,
господа? — спросил я, подходя к кучке гарнизонных офицеров, одетых с иголочки и в белых перчатках на руках.
— Посмотрите,
как ваш Коловоротов от души танцует! — относится она к инвалидному начальнику, который самолично наблюдает, чтобы
господа офицеры исполняли свои обязанности неуклонно.
Но этот анекдот я уже давно слышал, и даже вполне уверен, что и все
господа офицеры знают его наизусть. Но они невзыскательны, и некоторые повествования всегда производят неотразимый эффект между ними. К числу их относятся рассказы о том,
как офицер тройку жидов загнал, о том,
как русский, квартируя у немца, неприличность даже на потолке сделал, и т. д.
— Вы не знаете, где он живет? — спрашивает Марья Ивановна,
как будто ошибкой обращаясь к княжне, — ах, pardon, princesse, [простите, княжна (франц.).] я хотела спросить мсьё Щедрина… вы не знаете, мсьё Щедрин, где живет
господин Техоцкий?
— Вам сейчас подадут,
господа! — лебезит Марья Ивановна, — уж вы покушайте стоя,
как бог послал!
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня
господь разумением выспренним не одарил, потому
как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
— А расскажи-ка, Пименыч,
барину,
как ты в пустынях странствовал, — сказал он.
И много я в ту пору от него слов великих услышал, и много дивился его житию, что он,
как птица небесная, беззаботен живет и об одном только
господе и спасе радуется.
Кончив этот рассказ, Пименыч пристально посмотрел мне в лицо,
как будто хотел подметить в нем признаки того глумления, которое он считал непременною принадлежностию «благородного»
господина.
— А посиди с нами, касатка;
барин добрый, кваску велит дать… Вот, сударь, и Пахомовна,
как не я же, остатнюю жизнь в странничестве препровождает, — обратился Пименов ко мне, — Да и других много таких же найдется…
— Ишь ведь
как изладили! да что, по ресункам, что ли, батюшка? Не мало тоже, чай, хлопот было! Вот намеднись Семен Николаич говорит:"Ресунок, говорит, Архипушко, вещь мудреная: надо ее сообразить! линия-то на бумаге все прямо выходит: что глубина, что долина? так надо, говорит, все сообразить, которую то есть линию в глубь пустить, которую в долину, которую в ширь…"Разговорился со мной — такой добреющий
господин!
—
Как! — скажет, — ты, мой раб, хочешь меня, твоего
господина, учить? коли я, скажет, над тобой сына твоего начальником сделал, значит, он мне там надобен… Нет тебе, скажет, раздела!
Забиякин. Засвидетельствовав,
как я сказал, нанесенное мне оскорбление, я пошел к
господину полицеймейстеру… Верьте, князь, что не будь я дворянин, не будь я, можно сказать, связан этим званием, я презрел бы все это… Но,
как дворянин, я не принадлежу себе и в нанесенном мне оскорблении вижу оскорбление благородного сословия, к которому имею счастие принадлежать! Я слишком хорошо помню стихи старика Державина...
Малявка. Ну! вот я и говорю, то есть, хозяйке-то своей: «Смотри, мол, Матренушка,
какая у нас буренушка-то гладкая стала!» Ну, и ничего опять, на том и стали, что больно уж коровушка-то хороша. Только на другой же день забегает к нам это сотский."Ступай, говорит, Семен:
барин [В некоторых губерниях крестьяне называют станового пристава
барином. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] на стан требует". Ну, мы еще и в ту пору с хозяйкой маленько посумнились: «Пошто, мол, становому на стан меня требовать!..»
Надо сказать, что я несколько трушу Гриши, во-первых, потому, что я человек чрезвычайно мягкий, а во-вторых, потому, что сам Гриша такой бесподобный и бескорыстный
господин, что нельзя относиться к нему иначе,
как с полным уважением. Уже дорогой я размышлял о том,
как отзовется о моем поступке Гриша, и покушался даже бежать от моего спутника, но не сделал этого единственно по слабости моего характера.
—
Какие у нас пряники! разве к нам мужики ходят? К. нам, сударь, большие
господа ездят! — говорит он мне в виде поучения,
как будто хочет дать мне почувствовать:"Эх ты, простота! не знаешь сам, кто у тебя бывает!"
— А что? Все слава богу! чуть не затискали меня, старуху, совсем! Да не побрезгуй,
барин любезный, зайди ко мне разговеться! Поди, чай, тебе, сердечному, одному-то в такой праздник
как скучно!
— Ишь пострелята,
как завладели
барином! — говорит Палагея Ивановна, но слово «пострелята» выходит у ней как-то совсем не бранно.
Тут я в первый раз взглянул на него попристальнее. Он был в широком халате, почти без всякой одежды; распахнувшаяся на груди рубашка обнаруживала целый лес волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова была не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел в разряд тех
господ, которые, кроме бани, иного туалета не подозревают. Он, кажется, заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и
как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
— А что вы думаете? и в самом деле, показывать зубы весело, особливо если они белые и вострые… Все смотрят на тебя и думают: о, этому
господину не попадайся на зубы:
как раз раскусит! Это я на себе испытал! знаете ли вы, что я здесь слыву за отменно злого и, следовательно, за отменно умного человека?
Во-первых, я каждый месяц посылаю становому четыре воза сена, две четверти овса и куль муки, — следовательно, служу; во-вторых, я ежегодно жертвую десять целковых на покупку учебных пособий для уездного училища, — следовательно, служу; в-третьих, я ежегодно кормлю крутогорское начальство, когда оно благоволит заезжать ко мне по случаю ревизии, — следовательно, служу; в-четвертых, я никогда не позволяю себе сказать
господину исправнику, когда он взял взятку, что он взятки этой не взял, — следовательно, служу; в-пятых… но
как могу я объяснить в подробности все манеры, которыми я служу?
Был у меня товарищ, по фамилии
господин Крутицын, добряк ужаснейший, но простоват, до непристойности безобразен и при этом влюбчив
как жаба — все бы ему этак около юпочек.
Подойдет к нему супруга, подползут ребятишки, мал мала меньше…"
Как хорош и светел божий мир!" — воскликнет Михайло Степаныч."И
как отделан будет наш садик, душечка!" — отвечает супруга его."А у папки денески всё валёванные!" — кричит старший сынишка, род enfant terrible, [сорванца (франц.).] которого какой-то желчный
господин научил повторять эту фразу.
«Нет, черт возьми! — сказал (
как сейчас это помню) Петр Бурков, лихой малый и закадычный мой друг, — в таком положении нам, воля ваша, оставаться нельзя; мы,
господа, люди образованные, имеем вкус развитой; мы, черт возьми, любим вино и женщин!» В это время — может быть слыхали вы? — имел в Петербурге резиденцию некоторый Размахнин, негоциант тупоумнейший, но миллионер.
Так вот-с
какие со мной бывали переходы,
господа!
Был у нас сосед по квартире, некто Дремилов: этот,
как ни посмотришь, бывало, — все корпит за бумагой; спросишь его иногда:"Что же вы,
господин Дремилов, высидели?" — так он только покраснеет, да и бежит скорее опять за бумажку.
— Точно так-с, — отвечал я, невольным образом робея, — но
какое же отношение между
господином Горехвастовым и вашим посещением5., ах, да не угодно ли закусить?..
— Я
как отец говорю вам это, — продолжал
господин полицеймейстер (мне даже показалось, что у пего слезы навернулись на глазах), — потому что вы человек молодой еще, неопытный, вы не знаете,
как много значат дурные примеры…
— Вашему высокоблагородию известно, что, собственно, от моей невинности-с; по той причине, что можно и голубицу оклеветать, и чрез это лишить общества образованных людей… Однако сам
господин становой видели мою невинность и оправдали меня, потому
как я единственно из-за своей простоты страдаю-с…
Третий субъект был длинный и сухой
господин. Он нисколько не обеспокоился нашим приходом и продолжал лежать. По временам из груди его вырывались стоны, сопровождаемые удушливым кашлем, таким,
каким кашляют люди, у которых, что называется, печень разорвало от злости, а в жилах течет не кровь, а желчь, смешанная с оцтом.
— А ведь рожа-то
какая! — продолжал желчный
господин, — глуп-то ведь
как! а выдумал! Только выдумать-то выдумал, а концы схоронить не сумел.
— А где! чай, в карточки поигрывают, водочку попивают, — отозвался желчный
господин, — их сделали только свидетелями:
как же можно такую знатную особу,
господина секретаря, в острог посадить… Антихристы вы! — присовокупил он, глухо кашляя.
— Все эти вопросы, и множество других, возымел я твердое намерение предложить
господину министру, и не далее
как с первою же почтой… И тогда — трепещи, злодей!
— Да
как же тут свяжешься с эким каверзником? — заметил смотритель, — вот намеднись приезжал к нам ревизор, только раз его в щеку щелкнул, да и то полегоньку, — так он себе и рожу-то всю раскровавил, и духовника потребовал:"Умираю, говорит, убил ревизор!" — да и все тут. Так господин-то ревизор и не рады были, что дали рукам волю… даже побледнели все и прощенья просить начали — так испужались! А тоже,
как шли сюда, похвалялись: я, мол, его усмирю! Нет, с ним свяжись…
"Ты почто, раба, жизнью печалуешься? Ты воспомни, раба,
господина твоего,
господина твоего самого Христа спаса истинного!
как пречистые руце его гвоздями пробивали,
как честные нозе его к кипаристу-древу пригвождали, тернов венец на главу надевали,
как святую его кровь злы жидове пролияли… Ты воспомни, раба, и не печалуйся; иди с миром, кресту потрудися; дойдешь до креста кипарисного, обретешь тамо обители райские; возьмут тебя, рабу, за руки ангели чистые, возьмут рабу, понесут на лоно Авраамлее…"
Пришла она в избу, уселась в угол и знай зубами стучит да себе под нос чего-то бормочет, а чего бормочет, и
господь ее ведает. Ноженьки у ней словно вот изорваны, все в крове, а лопотинка так и сказать страсти! — где лоскуток, где два! и
как она это совсем не измерзла — подивились мы тутотка с бабой. Василиса же у меня, сам знаешь, бабонька милосердая; смотрит на нее, на убогую, да только убивается.
— А что
господа? Господа-то у них, может, и добрые, да далече живут, слышь. На селе-то их лет, поди, уж двадцать не чуть; ну, и прокуратит немец,
как ему желается. Года три назад, бают, ходили мужики жалобиться, и
господа вызывали тоже немца —
господа, нече сказать, добрые! — да коли же этака выжига виновата будет! Насказал, поди, с три короба: и разбойники-то мужики, и нерадивцы-то! А кто,
как не он, их разбойниками сделал?
И ведь чудо! не поразил же меня в то время
господь,
как пса смрадного, когда я невесть до
какого кощунства доходил.
— А
как бы тебе сказать? — отвечал он, — пришед в пустыню, пал ниц перед
господом вседержителем, пролиял пред ним печаль сердца моего, отрекся от соблазна мирского и стал инок… А посвящения правильного на мне нет.
И действительно, поселяне, живущие в деревнях, которые,
как редкие оазисы, попадаются среди лесов, упорно держатся так называемых старых обычаев и неприязненно смотрят на всякого проезжего, если он видом своим напоминает чиновника или вообще
барина.
— И, батюшка! об нас только слава этта идет, будто мы кому ни на есть претим…
какие тут старые обычаи! она вон и теперича в немецком платье ходит… Да выкушай же чайку-то,
господин чиновник!
— Оно так… может, и добрый ты
барин, да об этом разговаривать нам уж не приходится, потому
как, значит, слова занапрасно терять будем… а вот порассказать
как и что — это дело возможное…
— Помилуйте, матушка Мавра Кузьмовна, — взмолился Половников, — что ж, значит, я перед
господином чиновником могу?.. если бы я теперича сказать что-нибудь от себя возможность имел, так и то, значит, меня бы в шею отселе вытолкали, потому
как мое дело молчать, а не говорить… рассудите же вы, матушка, за что ж я, не будучи, можно сказать, вашему делу причинен, из-за него свою жизнь терять должон… ведь я, все одно, тамгу свою
господину чиновнику оставлю.
—
Как же, сударь, по-церковному-то все уж умели, а были и такие начетчицы, что послушать, бывало, любо; я вот и сама смолоду-то куда востра на грамоту была…
Господа тоже большие к нам в скиты посмотреть на наш обиход езживали.
—
Как не живы — живут; только один-от, на старости лет, будто отступился, стал вино пить, табак курить; я, говорит, звериному образу подражать не желаю, а желаю, говорит, с хорошими
господами завсегда компанию иметь; а другой тоже прощенья приезжал ко мне сюда просить, и часть мою, что мне следовало, выдал, да вот и племянницу свою подарил… я, сударь, не из каких-нибудь…
— Нет, ты расскажи-ка
барину,
как она пришла-то к вам, то есть к тебе в обитель; вот ты что расскажи.
— Что ж, пришла! известно, пришла,
как приходят: родитель привез, своею охотой привез… да ты что больно вступаешься? тут, чай,
господин чиновник разговаривает, а не ты с суконным своим с рылом.
Была у нас суседка, старуха старая, так она только одна и жалела меня, даже до
господина надзирателя доходила с жалобой,
как родитель со мной обходится, только
господин надзиратель у родителя закусил и сказал, что начальство в эти дела не входит.