Неточные совпадения
В ворота гостиницы губернского города nn въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в
какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, — словом, все те, которых называют
господами средней руки.
Когда экипаж въехал на двор,
господин был встречен трактирным слугою, или половым,
как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть,
какое у него было лицо.
Господин скинул с себя картуз и размотал с шеи шерстяную, радужных цветов косынку,
какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями,
как закутываться, а холостым — наверное не могу сказать, кто делает, бог их знает, я никогда не носил таких косынок.
Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день», и что при этом «было очень умилительно глядеть,
как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к
господину градоначальнику».
Уже более недели приезжий
господин жил в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом проводя,
как говорится, очень приятно время.
Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый,
как огонь, плащ — и портрет готов; но вот эти все
господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем
как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, — эти
господа страшно трудны для портретов.
— Нет,
барин, нигде не видно! — После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда все вошло: все ободрительные и побудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов без дальнейшего разбора,
как что первое попалось на язык. Таким образом дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями.
— Нет,
барин,
как можно, чтоб я опрокинул, — говорил Селифан.
— Нет,
барин,
как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить.
— Слышишь, Фетинья! — сказала хозяйка, обратясь к женщине, выходившей на крыльцо со свечою, которая успела уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате. — Ты возьми ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнем,
как делывали покойнику
барину, а после перетри и выколоти хорошенько.
Для него решительно ничего не значат все
господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть завтра и
какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе,
как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ.
Но
господа средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом
как ни в чем не бывало садятся за стол в
какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, [Сомовий плёс — «хвост у сома, весь из жира».
Не один
господин большой руки пожертвовал бы сию же минуту половину душ крестьян и половину имений, заложенных и незаложенных, со всеми улучшениями на иностранную и русскую ногу, с тем только, чтобы иметь такой желудок,
какой имеет
господин средней руки; но то беда, что ни за
какие деньги, нижé имения, с улучшениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка,
какой бывает у
господина средней руки.
Порфирий был одет, так же
как и
барин, в каком-то архалуке, стеганном на вате, но несколько позамасленней.
Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась,
как будто в яму, в ворота гостиницы, и Чичиков был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду
барина, неизвестно, по крайней мере, они перемигнулись с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот раз
как будто несколько прояснилась.
— Да я их отпирал, — сказал Петрушка, да и соврал. Впрочем,
барин и сам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделанной поездки он чувствовал сильную усталость. Потребовавши самый легкий ужин, состоявший только в поросенке, он тот же час разделся и, забравшись под одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом,
как спят одни только те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей.
Не успел он выйти на улицу, размышляя об всем этом и в то же время таща на плечах медведя, крытого коричневым сукном,
как на самом повороте в переулок столкнулся тоже с
господином в медведях, крытых коричневым сукном, и в теплом картузе с ушами.
— Нет, вы не так приняли дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, — это наша обязанность, наш долг. Вы у нас гость: нам должно угощать. Знаете ли что,
господа! Покамест что, а мы вот
как сделаем: отправимтесь-ка все, так
как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при этой оказии и в вистишку.
Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: «А каково вам,
господа, покажется вот это произведенье природы?» — подошел было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост; а Собакевич пришипился так,
как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку.
Прокурорский кучер,
как оказалось в дороге, был малый опытный, потому что правил одной только рукой, а другую засунув назад, придерживал ею
барина.
Но наконец сапоги были сняты;
барин разделся
как следует и, поворочавшись несколько времени на постеле, которая скрыпела немилосердно, заснул решительно херсонским помещиком.
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы
господа такого рода, то есть не так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось,
как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут
как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Случись же так, что,
как нарочно, в то время, когда
господа чиновники и без того находились в затруднительном положении, пришли к губернатору разом две бумаги.
Господа чиновники прибегнули еще к одному средству, не весьма благородному, но которое, однако же, иногда употребляется, то есть стороною, посредством разных лакейских знакомств, расспросить людей Чичикова, не знают ли они
каких подробностей насчет прежней жизни и обстоятельств
барина, но услышали тоже не много.
— Это,
господа, судырь мой, не кто другой,
как капитан Копейкин!
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил к тому слово: «да». После чего стал перед ним совершенно непринужденно, не сохраняя того ласкового вида, с
каким прежде торопился снимать с него шинель. Казалось, он думал, глядя на него: «Эге! уж коли тебя
бары гоняют с крыльца, так ты, видно, так себе, шушера какой-нибудь!»
Скоро Селифан показался в дверях, и
барин имел удовольствие услышать те же самые речи,
какие обыкновенно слышатся от прислуги в таком случае, когда нужно скоро ехать.
Наконец и бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать,
как выезжает чужой
барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд, сел в экипаж, — и бричка, в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы.
В это время, когда экипаж был таким образом остановлен, Селифан и Петрушка, набожно снявши шляпу, рассматривали, кто,
как, в чем и на чем ехал, считая числом, сколько было всех и пеших и ехавших, а
барин, приказавши им не признаваться и не кланяться никому из знакомых лакеев, тоже принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках: за гробом шли, снявши шляпы, все чиновники.
Кто ж был жилец этой деревни, к которой,
как к неприступной крепости, нельзя было и подъехать отсюда, а нужно было подъезжать с другой стороны — полями, хлебами и, наконец, редкой дубровой, раскинутой картинно по зелени, вплоть до самых изб и господского дома? Кто был жилец,
господин и владетель этой деревни?
Какому счастливцу принадлежал этот закоулок?
Капитан-исправник замечал: «Да ведь чинишка на нем — дрянь; а вот я завтра же к нему за недоимкой!» Мужик его деревни на вопрос о том,
какой у них
барин, ничего не отвечал.
— Да и приказчик — вор такой же,
как и ты! — выкрикивала ничтожность так, что было на деревне слышно. — Вы оба пиющие, губители господского, бездонные бочки! Ты думаешь,
барин не знает вас? Ведь он здесь, ведь он вас слышит.
Русский мужик сметлив и умен: он понял скоро, что
барин хоть и прыток, и есть в нем охота взяться за многое, но
как именно,
каким образом взяться, — этого еще не смыслит, говорит как-то чересчур грамотно и затейливо, мужику невдолбеж и не в науку.
Попробовал было укорить, но получил такой ответ: «
Как можно,
барин, чтобы мы о господской, то есть, выгоде не радели?
— Помилуйте, что за просьба! Вы — полный
господин, выбирайте
какой хотите экипаж: всё в вашем распоряжении.
— Слышь, мужика Кошкарев
барин одел, говорят,
как немца: поодаль и не распознаешь, — выступает по-журавлиному,
как немец. И на бабе не то чтобы платок,
как бывает, пирогом или кокошник на голове, а немецкий капор такой,
как немки ходят, знашь, в капорах, — так капор называется, знашь, капор. Немецкий такой капор.
— Оттого, что тело у него, изволите видеть, побелей, чем у других, и дородство почтительное,
как у
барина.
— Вишь ты, — сказал Селифан Петрушке, — потащили
барина,
как рыбу.
Добравшись до мелкого места,
барин стал на ноги, покрытый клетками сети,
как в летнее время дамская ручка под сквозной перчаткой, — взглянул вверх и увидел гостя, в коляске въезжавшего на плотину.
— Да никакого толку не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от дела, посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что в комиссии построения. — Он,
как видно, был недоволен на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за нос
барина. Он думает, что всё-с
как следует, а ведь это названье только одно.
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул он. — Отцы родные! вот одолжили приездом! Дайте протереть глаза! Я уж, право, думал, что ко мне никто не заедет. Всяк бегает меня,
как чумы: думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините,
господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги,
как видите, с дырами. Да чем вас потчевать, скажите?
Так хорошо и верно видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал в немногих словах соседей помещиков, так видел ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал историю разорившихся
бар — и почему, и
как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел передавать малейшие их привычки, что они оба были совершенно обворожены его речами и готовы были признать его за умнейшего человека.
— Да
как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то
барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец,
как же можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал в эти дни!
Многие из них уже были ему знакомы; другие были хоть приезжие, но, очарованные ловким видом умеющего держать себя
господина, приветствовали его,
как знакомые.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что
как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога. Скажу вам, что я молюсь, — даже и без веры, но все-таки молюсь. Слышится только, что есть
господин, от которого все зависит,
как лошадь и скотина, которою пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
Перегиб такой,
как у камергера или у такого
господина, который так чешет по-французски, что перед ним сам француз ничего, который, даже и рассердясь, не срамит себя непристойно русским словом, даже и выбраниться не умеет на русском языке, а распечет французским диалектом.
Сказавши это, старик вышел. Чичиков задумался. Значенье жизни опять показалось немаловажным. «Муразов прав, — сказал он, — пора на другую дорогу!» Сказавши это, он вышел из тюрьмы. Часовой потащил за ним шкатулку, другой — чемодан белья. Селифан и Петрушка обрадовались,
как бог знает чему, освобожденью
барина.