Неточные совпадения
Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидиных, ни одного
даже трехэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да
и улицы-то всё немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокоивающее душу в тишине, которая царствует на стогнах его.
И в самом деле, из этого города
даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру. Куда ни взглянете вы окрест — лес, луга да степь; степь, лес
и луга; где-где вьется прихотливым извивом проселок,
и бойко проскачет по нем телега, запряженная маленькою резвою лошадкой,
и опять все затихнет, все потонет в общем однообразии…
Конечно,
и все мы этого придерживались, да все же в меру: сидишь себе да благодушествуешь,
и много-много что в подпитии; ну, а он, я вам доложу, меры не знал, напивался
даже до безобразия лица.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие дела вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да
и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот
и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить — не идет, да
и все тут,
даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а так, равнодушествует, будто не замечает.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь
и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну,
и дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали,
и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши,
и расскажи Иван Петрович купцу, как все дело было; верите ли, так обозлилась борода, что
даже закоченел весь!
А их сиятельство
и не замечают, что мундир-то совсем не тот (
даже мундира не переменил, так натуру-то знал): зрение, должно полагать, слабое имели.
Их сиятельство уважили; пошли они это в другую комнату; целый час он там объяснял: что
и как — никому неизвестно, только вышли их сиятельство из комнаты очень ласковы,
даже приглашали Ивана Петровича к себе, в Петербург, служить, да отказался он тем, что скромен
и столичного образования не имеет.
Известное дело, смятение: начнут весь свой припас прятать, а ему все
и видно. Отопрут наконец. Стоят они все бледные; бабы, которые помоложе, те больше дрожат, а старухи так совсем воют.
И уж все-то он углы у них обшарит,
даже в печках полюбопытствует,
и все оттоль повытаскает.
Да
и мало ли еще случаев было!
Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница
и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Дмитрий Борисыч очень хорошо знал, что начальство не только разрешает, но
даже поощряет невинные занятия,
и потому не мешал предаваться им малолетным членам своего семейства.
Даже вы не сказали, а продолжали по-прежнему говорить ты
и братец.
Однако Дмитрий Борисыч приободрился
и на обеде у головы, втянув в себя все количество воздуха, какое могли вмещать его легкие, проговорил приглашение не только смелым, но
даже излишне звучным голосом.
И его высокородие ничего: приняли
и даже ласково посмотрели на Дмитрия Борисыча.
Между тем дом Желвакова давно уже горит в многочисленных огнях,
и у ворот поставлены
даже плошки, что привлекает большую толпу народа, который, несмотря ни на дождь, ни на грязь, охотно собирается поглазеть, как веселятся уездные аристократы.
Сальные свечи в изобилии горят во всех комнатах; однако ж в одной из них, предназначенной, по-видимому, для резиденции почетного гостя, на раскрытом ломберном столе горят
даже две стеариновые свечи, которые Дмитрий Борисыч, из экономии, тушит,
и потом, послышав на улице движение, вновь зажигает.
Происходит смятение. Городничиха поспешает сообщить своему мужу, что приказные бунтуются, требуют водки, а водки, дескать, дать невозможно, потому что пот еще намеднись, у исправника, столоначальник Подгоняйчиков до того натенькался, что
даже вообразил, что домой спать пришел,
и стал при всех раздеваться.
Вообще, все довольны, все рады весне
и теплу, потому что в зимнее время изба, наполненная какою-то прогорклою атмосферой, наводит уныние
даже на привыкшего к ней мужичка.
Мы рассуждаем в этом случае так: губерния Крутогорская хоть куда; мы тоже люди хорошие
и, к тому же, приладились к губернии так, что она нам словно жена;
и климат,
и все, то есть
и то
и другое, так хорошо
и прекрасно,
и так все это славно, что вчуже
даже мило смотреть на нас, а нам-то, пожалуй,
и умирать не надо!
— Хорош? рожа-то, рожа-то! да вы взгляните, полюбуйтесь! хорош? А знаете ли, впрочем, что? ведь я его выдрессировал — истинно вам говорю, выдрессировал! Теперь он у меня все эти, знаете, поговорки
и всякую команду — все понимает; стихи
даже французские декламирует. А ну, Проша, потешь-ка господина!
Что ж бы вы думали? перевели ему это — как загогочет бусурманишка!
даже обидно мне стало; так, знаете, там все эти патриотические чувства вдруг
и закипели.
— А вот лотереи разыгрываем… намеднись Прошку на своз продал,
и верите ли, бестия
даже обрадовался, как я ему объявил.
И тем не менее вы
и до сих пор, благосклонный читатель, можете встретить его, прогуливающегося по улицам города Крутогорска
и в особенности принимающего деятельное участие во всех пожарах
и других общественных бедствиях. Сказывают
даже, что он успел приобрести значительный круг знакомства, для которого неистощимым источником наслаждений служат рассказы о претерпенных им бедствиях
и крушениях во время продолжительного плавания по бурному морю житейскому.
В суждениях своих, в особенности о лицах, Порфирий Петрович уклончив; если иногда
и скажет он вам «да», то вы несомненно чувствуете, что здесь слышится нечто похожее на «нет», но такое крошечное «нет», что оно придает
даже речи что-то приятное, расслабляющее.
Вострепетали исправники, вздрогнули городничие, побледнели дворянские заседатели; только
и слышится по губернии: «Ах ты, господи!»
И не то чтоб поползновение какое-нибудь — сохрани бог! прослезится
даже, бывало, как начнет говорить о бескорыстии.
Однако, хоть письма
и были запечатываемы, а он умел-таки прочитывать их
и даже не скрывал этого от Татьяны Сергеевны.
Нет, он женился с умом, взял девушку хоть бедную, но порядочную
и даже образованную.
Не боялся он также, что она выскользнет у него из рук; в том городе, где он жил
и предполагал кончить свою карьеру, не только человека с живым словом встретить было невозможно, но
даже в хорошей говядине ощущалась скудость великая; следовательно, увлечься или воспламениться было решительно нечем, да притом же на то
и ум человеку дан, чтоб бразды правления не отпускать.
И действительно, неизвестно, как жила его жена внутренне; известно только, что она никому не жаловалась
и даже была весела, хоть при Порфирии Петровиче как будто робела.
Стал он вздыхать
и томиться тоской,
даже похудел
и пожелтел.
Чаще
и чаще она задумывается; глаза ее невольно отрываются от работы
и пристально всматриваются в даль; румянец внезапно вспыхивает на поблекнувших щеках,
и даже губы шевелятся.
Оказывалось, например, что «таких ручек
и ножек не может быть
даже у принцессы»; что лицо княжны показывает не более восьмнадцати лет; разобраны были самые сокровенные совершенства ее бренного тела, мельчайшие подробности ее туалета,
и везде замечено что-нибудь в похвалу благодетельницы.
И между тем — замечательная вещь! —
даже личность, одаренная наиболее деликатными нервами, редко успевает отделаться от сокрушительного влияния этой миниятюрной
и, по наружности, столь непривлекательной жизни!
Но мало-помалу
и эта докучная мысль начинает беспокоить вас реже
и реже; вы
даже сами спешите прогнать ее, как назойливого комара,
и, к полному вашему удовольствию, добровольно, как в пуховике, утопаете в болоте провинцияльной жизни, которого поверхность так зелена, что издали, пожалуй, может быть принята за роскошный луг.
Статский советник Фурначев оскорбился; он справедливо нашел, что в Крутогорске столько губернских секретарей, которые, так сказать, созданы в меру Емельяна, что странно
и даже неприлично возлагать такое поручение на статского советника.
Даже уличные мальчишки, завидя его издали, поспешающего из палаты отведать горячих щей, прыгали
и кричали что есть мочи: «Емельян!
В разосланных на сей конец объявлениях упомянуты были слезы, которые предстояло отереть, старцы, обремененные детьми, которых непременно нужно было одеть,
и даже дети, лишенные старцев.
Сверх того,
и в отношении к туалету у Техоцкого не все было в исправности,
и провинности, обнаруживавшиеся по этой части, были так очевидны, что не могли не броситься в глаза
даже ослепленной княжне.
Еще в детстве она слыхала, что одна из ее grandes-tantes, princesse Nina, [тетушек, княжна Нина (франц.).] убежала с каким-то разносчиком; ей рассказывали об этой истории, comme d’une chose sans nom, [как о неслыханной вещи (франц.).]
и даже, из боязни запачкать воображение княжны, не развивали всех подробностей, а выражались общими словами, что родственница ее сделала vilenie. [низость (франц.).]
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что
даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом,
и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни
и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
И за всем тем княжна не может не принять в соображение
и того обстоятельства, что ведь Техоцкий совсем
даже не человек, что ему можно приказать любить себя, как можно приказать отнести письмо на почту.
Княжна ходила много
и раскраснелась; в эти минуты она была
даже недурна
и казалась несравненно моложе своих лет.
Так пробыла она несколько минут,
и Техоцкий возымел
даже смелость взять ее сиятельство за талию: княжна вздрогнула; но если б тут был посторонний наблюдатель, то в нем не осталось бы ни малейшего сомнения, что эта дрожь происходит не от неприятного чувства, а вследствие какого-то странного, всеобщего ощущения довольства, как будто ей до того времени было холодно,
и теперь вдруг по всему телу разлилась жизнь
и теплота.
Княжна
даже не глядела на своего обожателя; она вся сосредоточилась в себе
и смотрела совсем в другую сторону.
Даже маленькие члены семейства
и те имеют каждый свою специальность: Маша декламирует басню Крылова, Люба поет «По улице мостовой», Ваня оденется ямщиком
и пропляшет русскую.
Во-первых, я постоянно страшусь, что вот-вот кому-нибудь недостанет холодного
и что
даже самые взоры
и распорядительность хозяйки не помогут этому горю, потому что одною распорядительностью никого накормить нельзя; во-вторых, я вижу очень ясно, что Марья Ивановна (так называется хозяйка дома) каждый мой лишний глоток считает личным для себя оскорблением; в-третьих, мне кажется, что, в благодарность за вышеозначенный лишний глоток, Марья Ивановна чего-то ждет от меня, хоть бы, например, того, что я, преисполнившись яств, вдруг сделаю предложение ее Sevigne, которая безобразием превосходит всякое описание, а потому менее всех подает надежду когда-нибудь достигнуть тех счастливых островов, где царствует Гименей.
Салтыкова-Щедрина.)] например, никак не упустит случая, чтобы не накласть себе на тарелку каждого кушанья по два
и даже по три куска,
и половину накладенного сдает лакею нетронутою.
Однажды
даже, когда подавали Василью Николаичу блюдо жареной индейки, он сказал очень громко лакею: «Э, брат, да у вас нынче индейка-то, кажется, кормленая!» —
и вслед за тем чуть ли не половину ее стащил к себе на тарелку.
Вследствие этого между Марьей Ивановной
и Васильем Николаичем существует тайная вражда,
и я
даже сам слышал, как Марья Ивановна, обратясь к одному из статских советников, сказала: «Чего хочет от меня этот злой человек?»
И, несмотря на все свое сострадание к мсьё Щедрину, Марья Ивановна хохочет, но каким-то таким искусственным, деланным смехом, что
даже Анфисе Петровне становится от него жутко.
Мало-помалу образовались в зале кружки,
и даже Алексей Дмитрич, желая принять участие в общем разговоре, начал слоняться из одного угла в другой, наводя на все сердца нестерпимое уныние. Женский пол скромно пробирался через зал в гостиную
и робко усаживался по стенке, в ожидании хозяек.