Неточные совпадения
Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым
и вертлявым до такой степени, что
даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо.
Подобная игра природы, впрочем, случается на разных исторических картинах, неизвестно в какое время, откуда
и кем привезенных к нам в Россию, иной раз
даже нашими вельможами, любителями искусства, накупившими их в Италии по совету везших их курьеров.
Как в просвещенной Европе, так
и в просвещенной России есть теперь весьма много почтенных людей, которые без того не могут покушать в трактире, чтоб не поговорить с слугою, а иногда
даже забавно пошутить над ним.
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если
даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого
даже характера
и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы
и тому подобного,
и все так обстоятельно
и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство.
Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были
и того менее замечательны; однако же он прочел их всех, добрался
даже до цены партера
и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону: узнать, нет ли там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер глаза, свернул опрятно
и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось.
Был с почтением у губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову, был ни толст, ни тонок собой, имел на шее Анну,
и поговаривали
даже, что был представлен к звезде; впрочем, был большой добряк
и даже сам вышивал иногда по тюлю.
Потом отправился к вице-губернатору, потом был у прокурора, у председателя палаты, у полицеймейстера, у откупщика, у начальника над казенными фабриками… жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; но довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился
даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы
и городскому архитектору.
Полицеймейстеру сказал что-то очень лестное насчет городских будочников; а в разговорах с вице-губернатором
и председателем палаты, которые были еще только статские советники, сказал
даже ошибкою два раза: «ваше превосходительство», что очень им понравилось.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию,
и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего
и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся
даже на жизнь его,
и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства,
и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Приготовление к этой вечеринке заняло с лишком два часа времени,
и здесь в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой
даже не везде видывано.
Лица у них были полные
и круглые, на иных
даже были бородавки, кое-кто был
и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные
и крепкие.
А я ее по усам!» Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: «А! была не была, не с чего, так с бубен!» Или же просто восклицания: «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух пичура!»
и даже просто: «пичук!» — названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе.
На что Чичиков с весьма вежливым наклонением головы
и искренним пожатием руки отвечал, что он не только с большою охотою готов это исполнить, но
даже почтет за священнейший долг.
О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил
и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках,
и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны
и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре —
и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели,
и о добродетели рассуждал он очень хорошо,
даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина,
и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках
и чиновниках,
и о них он судил так, как будто бы сам был
и чиновником
и надсмотрщиком.
Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города
и уже совершенно раздевшись
и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере,
и у полицеймейстера обедал,
и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» —
и толкнула его ногою.
Хотя, конечно, они лица не так заметные,
и то, что называют второстепенные или
даже третьестепенные, хотя главные ходы
и пружины поэмы не на них утверждены
и разве кое-где касаются
и легко зацепляют их, — но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем
и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский, хочет быть аккуратен, как немец.
Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел
даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он
и от нее бы не отказался.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке,
и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть
даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель
и пожитки,
и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди.
Чичиков, будучи человек весьма щекотливый
и даже в некоторых случаях привередливый, потянувши к себе воздух на свежий нос поутру, только помарщивался да встряхивал головою, приговаривая: «Ты, брат, черт тебя знает, потеешь, что ли.
Надворные советники, может быть,
и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть, может быть,
даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием.
Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил очень громко
и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки
и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит
и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым
и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так
и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Когда приходил к нему мужик
и, почесавши рукою затылок, говорил: «Барин, позволь отлучиться на работу, пóдать заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку,
и ему
даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать.
Манилова проговорила, несколько
даже картавя, что он очень обрадовал их своим приездом
и что муж ее не проходило дня, чтобы не вспоминал о нем.
Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин сердца, несколько
даже смутился
и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни
даже ранга заметного.
— Очень обходительный
и приятный человек, — продолжал Чичиков, —
и какой искусник! я
даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить.
—
И знаете, Павел Иванович! — сказал Манилов, явя в лице своем выражение не только сладкое, но
даже приторное, подобное той микстуре, которую ловкий светский доктор засластил немилосердно, воображая ею обрадовать пациента. — Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде, духовное наслаждение… Вот как, например, теперь, когда случай мне доставил счастие, можно сказать образцовое, говорить с вами
и наслаждаться приятным вашим разговором…
— Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение. Я полагаю
даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку был поручик, прекраснейший
и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но
даже, с позволения сказать, во всех прочих местах.
И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя лучше.
Чичиков заметил, что это, точно, случается
и что в натуре находится много вещей, неизъяснимых
даже для обширного ума.
Этот вопрос, казалось, затруднил гостя, в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он
даже покраснел, — напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам.
И в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные
и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши.
Наконец Манилов поднял трубку с чубуком
и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не было видно такого, напротив, лицо
даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума,
и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично
и в порядке.
Но Чичиков сказал просто, что подобное предприятие, или негоция, никак не будет несоответствующею гражданским постановлениям
и дальнейшим видам России, а чрез минуту потом прибавил, что казна получит
даже выгоды, ибо получит законные пошлины.
Как он ни был степенен
и рассудителен, но тут чуть не произвел
даже скачок по образцу козла, что, как известно, производится только в самых сильных порывах радости.
— Прощайте, миленькие малютки! — сказал Чичиков, увидевши Алкида
и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не было ни руки, ни носа. — Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал
даже, живете ли вы на свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?
— Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру. — Тут Манилов с такою же любезностью рассказал дело кучеру
и сказал ему
даже один раз «вы».
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня на здании.] что можно оттуда видеть
даже Москву
и там пить вечером чай на открытом воздухе
и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
Этот чубарый конь был сильно лукав
и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой
и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что
даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие.
В обществе
и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так
и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого
и Овидий не выдумает: муха, меньше
даже мухи, уничтожился в песчинку!
— Послушайте, матушка… эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например,
даже простую тряпку,
и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной
и почтенный,
и государственный
даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка.
Чичиков попросил ее написать к нему доверенное письмо
и, чтобы избавить от лишних затруднений, сам
даже взялся сочинить.
Автор уверен, что есть читатели такие любопытные, которые пожелают
даже узнать план
и внутреннее расположение шкатулки.
Даже сам гнедой
и Заседатель были недовольны, не услышавши ни разу ни «любезные», ни «почтенные».
Ему
даже показалось, что
и один бакенбард был у него меньше
и не так густ, как другой.
Нужно тебе знать, что он мошенник
и в его лавке ничего нельзя брать: в вино мешает всякую дрянь: сандал, жженую пробку
и даже бузиной, подлец, затирает; но зато уж если вытащит из дальней комнатки, которая называется у него особенной, какую-нибудь бутылочку — ну просто, брат, находишься в эмпиреях.
Но здоровые
и полные щеки его так хорошо были сотворены
и вмещали в себе столько растительной силы, что бакенбарды скоро вырастали вновь, еще
даже лучше прежних.
Иной, например,
даже человек в чинах, с благородною наружностию, со звездой на груди, [Звезда на груди — орден Станислава.] будет вам жать руку, разговорится с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред вашими глазами,
и нагадит вам.
Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу, торговую сделку
и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески
и даже говорил: «Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь».
Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда
даже прибавлялась собственная трубка с кисетом
и мундштуком, а в другой раз
и вся четверня со всем: с коляской
и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
— Вот граница! — сказал Ноздрев. — Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое,
и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет,
и все, что за лесом, все мое.