Неточные совпадения
Казалось бы, это ли
не жизнь!
А между
тем все крутогорские чиновники, и в особенности супруги их, с ожесточением нападают на этот город. Кто звал их туда, кто приклеил их к столь постылому для них краю? Жалобы на Крутогорск составляют вечную канву для разговоров; за ними обыкновенно следуют стремления в Петербург.
— Отчего же
не удовлетвориться, ваше превосходительство? ведь им больше для очистки дела ответ нужен: вот они возьмут да целиком нашу бумагу куда-нибудь и пропишут-с,
а то место опять пропишет-с; так оно и пойдет…
Да, я люблю тебя, далекий, никем
не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук,
то это
не от недостатка горячего сочувствия к тебе,
а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также
не бесполезно,
тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
«…Нет, нынче
не то, что было в прежнее время; в прежнее время народ как-то проще, любовнее был. Служил я, теперича, в земском суде заседателем, триста рублей бумажками получал, семейством угнетен был,
а не хуже людей жил. Прежде знали, что чиновнику тоже пить-есть надо, ну, и место давали так, чтоб прокормиться было чем…
А отчего? оттого, что простота во всем была, начальственное снисхождение было — вот что!
Брали мы, правда, что брали — кто богу
не грешен, царю
не виноват? да ведь и
то сказать, лучше, что ли, денег-то
не брать, да и дела
не делать? как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее.
А нынче, посмотрю я, всё разговором занимаются, и всё больше насчет этого бескорыстия,
а дела
не видно, и мужичок —
не слыхать, чтоб поправлялся,
а кряхтит да охает пуще прежнего.
Не то чтоб зависть или чернота какая-нибудь,
а всякий друг другу совет и помощь дает.
И ведь как это все просто делалось!
не то чтоб истязание или вымогательство какое-нибудь,
а приедешь этак, соберешь сход.
Министром ему быть настоящее место по уму; один грех был: к напитку имел
не то что пристрастие,
а так — какое-то остервенение.
Да и времена были тогда другие: нынче об таких случаях и дел заводить
не велено,
а в
те поры всякое мертвое тело есть мертвое тело.
Убиица-то он один, да знакомых да сватовей у него чуть
не целый уезд; ты вот и поди перебирать всех этих знакомых, да и преступника-то подмасли, чтоб он побольше народу оговаривал: был, мол, в таком-то часу у такого-то крестьянина?
не пошел ли от него к такому-то?
а часы выбирай
те, которые нужно… ну, и привлекай, и привлекай.
Да только засвистал свою любимую „При дороженьке стояла“,
а как был чувствителен и
не мог эту песню без слез слышать,
то и прослезился немного. После я узнал, что он и впрямь велел сотским тело-то на время в овраг куда-то спрятать.
И
не то чтоб денег у него
не было,
а так, сквалыга был, расстаться с ними жаль.
И
не себя одного,
а и нас, грешных, неоднократно выручал Иван Петрович из беды. Приезжала однажды к нам в уезд особа,
не то чтоб для ревизии,
а так — поглядеть.
А их сиятельство и
не замечают, что мундир-то совсем
не тот (даже мундира
не переменил, так натуру-то знал): зрение, должно полагать, слабое имели.
А ведь и дел-то он
тех в совершенстве
не знал, о которых его сиятельству докладывал, да на остроумие свое понадеялся, и
не напрасно.
Так вот-с какие люди бывали в наше время, господа; это
не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр был. Нам и денег, бывало,
не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь,
а потом и пользуйся.
Прозывался он Фейером, родом был из немцев; из себя
не то чтоб видный,
а больше жилистый, белокурый и суровый.
Напишут это из губернии — рыбу непременно к именинам надо, да такая чтоб была рыба, кит
не кит,
а около
того.
—
А я, ваше благородие, с малолетствия по своей охоте суету мирскую оставил и странником нарекаюсь; отец у меня царь небесный, мать — сыра земля; скитался я в лесах дремучих со зверьми дикиими, в пустынях жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал.
А более ничего вашему благородию объяснить
не могу, по
той причине, что сам об себе сведений никаких
не имею.
Как подходишь, где всему происшествию быть следует, так
не то чтоб прямо,
а бочком да ползком пробирешься, и сердце-то у тебя словно упадет, и в роту сушить станет.
И
не то чтоб на что-нибудь путное,
а так — все прахом пошло.
Не то чтоб полная была или краснощекая, как наши барыни,
а шикая да беленькая вся, словно будто прозрачная.
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку,
а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку,
а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на всякий случай тут же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё
не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок
не тот, и доброта скверная, да уж и что это за город такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
Между
тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий,
а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе,
то это еще
не значит, чтоб позволительно было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до дел службы
не относящихся.
И хоть бы доподлинно эта голова была, думал он, тысячный раз проклиная себя,
а то ведь и происшествия-то никакого
не было! Так, сдуру ляпнул, чтоб похвастаться перед начальством деятельностью!
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик! ну, ты умница! Прохладись же ты хоть раз, как следует образованному человеку! Ну, жарко тебе — выпей воды, иль выдь, что ли, на улицу…
а то водки! Я ведь
не стою за нее, Иван Перфильич! Мне что водка! Христос с ней! Я вам всем завтра утром по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то ты воздержись…
а! ну, была
не была! Эй, музыканты!
Не радуют сердца ни красоты природы, ни шум со всех сторон стремящихся водных потоков; напротив
того, в душе поселяется какое-то тупое озлобление против всего этого: так бы, кажется, взял да и уехал,
а уехать-то именно и нельзя.
Мы рассуждаем в этом случае так: губерния Крутогорская хоть куда; мы тоже люди хорошие и, к
тому же, приладились к губернии так, что она нам словно жена; и климат, и все,
то есть и
то и другое, так хорошо и прекрасно, и так все это славно, что вчуже даже мило смотреть на нас,
а нам-то, пожалуй, и умирать
не надо!
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в таких же обстоятельствах,
то знайте, что пьет человек водку, — значит,
не ревизор,
а хороший человек. По
той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
— Да-с; это так, это точно, что блудный сын — черт побери! Жизнь моя, так сказать, рраман и рраман
не простой,
а этак Рафаила Михайлыча Зотова [11], с танцами и превращениями и великолепным фейерверком — на
том стоим-с!
А с кем я имею удовольствие беседовать?
— Дда-с; это на всю жизнь! — сказал он торжественно и с расстановкой, почти налезая на меня, — это, что называется, на всю жизнь!
то есть, тут и буар, и манже, и сортир!.. дда-с;
не красна изба углами,
а впрочем, и пирогов тут
не много найдется… хитро-с!
— Драться я, доложу вам,
не люблю: это дело ненадежное!
а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на
том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить
не била,
а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
«Это, говорю, ваше превосходительство, мой брат,
а ваш старинный друг и приятель!» — «
А, да, говорит, теперь припоминаю! увлечения молодости!..» Ну, доложу вам, я
не вытерпел! «
А вы, говорю, ваше превосходительство, верно и в
ту пору канальей изволили быть!..» Так и ляпнул.
— Так-с, без этого нельзя-с. Вот и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие,
а и в писании сказано: овцы без пастыря — толку
не будет.
А я вам истинно доложу, что
тем эти бороды мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он тебя, например, на обед: ну, надоела борода — и вон ступай.
Не высок он ростом,
а между
тем всякое телодвижение его брызжет нестерпимым величием.
Когда говорят о взятках и злоупотреблениях, Порфирий Петрович
не то чтобы заступается за них,
а только переминается с ноги на ногу. И
не оттого, чтоб он всею душой
не ненавидел взяточников,
а просто от сознания, что вообще род человеческий подвержен слабостям.
Пробыли они таким манером с полчаса и пошли домой уж повеселее.
Не то чтоб «Евсигней Федотыч», или «Прасковья Михайловна»,
а «Евсигнеюшка, голубчик», «Параша, жись ты моя» — других слов и нет.
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа. Видит баба, дело плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако
не потеряла, головы, и
не то чтобы кинулась на шею благодетелю,
а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой
не возьмешь — и впрямь перетащил мужа в губернский; город, из духовного звания выключил и поместил в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Жили они
не то чтобы бедно,
а безалаберно.
По двадцатому году сам исправник его Порфирием Петровичем звать начал,
а приказные —
не то чтоб шлепками кормить,
а и посмотреть-то ему в глаза прямо
не смеют.
— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, — отвечал он, слегка приседая, — осмелюсь доложить, что уж я сызмальства в этом прискорбии находился, формуляр свой, можно сказать, весь измарал-с. Чувства у меня, ваше превосходительство, совсем
не такие-с,
не то чтоб к пьянству или к безобразию,
а больше отечеству пользу приносить желаю. Будьте милостивы, сподобьте принять в канцелярию вашего превосходительства. Его превосходительство взглянули благосклонно.
Однако все ему казалось, что он недовольно бойко идет по службе. Заприметил он, что жена его начальника
не то чтоб балует,
а так по сторонам поглядывает. Сам он считал себя к этому делу непригодным, вот и думает, нельзя ли ему как-нибудь полезным быть для Татьяны Сергеевны.
А Татьяна Сергеевна слушает это да смеется, и
не то чтоб губами только,
а так всем нутром, словно детки, когда им легонько брюшко пощекотишь.
— Виноват, — говорит, — Семен Акимыч,
не погубите! Я,
то есть, единственно по сердоболию; вижу, что дама образованная убивается,
а оне… вот и письма-с!.. Думал я, что оне одним это разговором,
а теперь видел сам, своими глазами видел!..
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей
того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так,
а я села вот этак,
а потом ты взял меня за руку,
а я, дескать, хотела ее отнять, ну,
а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все
не то чтоб дело какое-нибудь,
а так, пустяки одни.
И за всем
тем чтоб было с чиновниками у него фамильярство какое — упаси бог!
Не то чтобы водочкой или там «братец» или «душка»,
а явись ты к нему в форме, да коли на обед звать хочешь, так зови толком: чтоб и уха из живых стерлядей была, и тосты по порядку, как следует.
Беспрестанно изобретай, да
не то чтоб награду за остроумие получить,
а будь еще в страхе: пожалуй, и под суд попадешь.
Времена же настают такие, когда за подобную остроту ума
не то чтобы по головке гладить,
а чаще
того за вихор таскают.
«Кому от этого вред! ну, скажите, кому? — восклицает остервенившийся идеолог-чиновник, который великим постом в жизнь никогда скоромного
не едал, ни одной взятки
не перекрестясь
не бирал,
а о любви к отечеству отродясь без слез
не говаривал, — кому вред от
того, что вино в казну
не по сорока,
а по сорока пяти копеек за ведро ставится!»
Она очень умна и приветлива,
а добра так, что и сказать нельзя, и между
тем — странное дело! — в городе ее
не любят, или, лучше сказать,
не то что
не любят,
а как-то избегают.