Неточные совпадения
Благодаря первому качеству, он скоро сделался любимцем отца,
что еще
больше усилило нелюбовь к нему матери.
Но он бледнел все
больше и
больше и чувствовал,
что его начинает знобить.
— Маменька! — воскликнул он, — вы
больше,
чем великодушны! Вы видите перед собой поступок… ну, самый низкий, черный поступок… и вдруг все забыто, все прощено! Веллли-ко-лепно. Но извините меня… боюсь я, голубушка, за вас! Как хотите меня судите, а на вашем месте… я бы так не поступил!
— Понимаю и это, голубушка маменька.
Большую вы тогда, по доброте вашей, ошибку сделали! Надо было тогда, как вы дом покупали, — тогда надо было обязательство с него взять,
что он в папенькино именье не вступщик!
— Я, маменька, бедному-то еще с
большею радостью помогу! богатому
что! Христос с ним! у богатого и своего довольно! А бедный — знаете ли,
что Христос про бедного-то сказал!
— Я думаю,
что это все
больше Улитушка… она его против вас настраивает.
Прошло не
больше десяти лет с тех пор, как мы видели их, а положения действующих лиц до того изменились,
что не осталось и следа тех искусственных связей, благодаря которым головлевская семья представлялась чем-то вроде неприступной крепости.
Казалось, она ничего
больше не понимала, кроме того,
что, несмотря на раздел имения и освобождение крестьян, она по-прежнему живет в Головлеве и по-прежнему ни перед кем не отчитывается.
И
чем больше затмевался ее рассудок, тем
больше раскипалось в ней сердце ревностью к ласковому сыну.
Арина Петровна так и ахнула. Во-первых, ее поразила скупость Иудушки: она никогда и не слыхивала, чтоб крыжовник мог составлять в Головлеве предмет отчетности, а он, по-видимому, на этом предмете всего
больше и настаивал; во-вторых, она очень хорошо поняла,
что все эти формы не
что иное, как конституция, связывающая ее по рукам и по ногам.
И
чем больше овладевал Павлом Владимирычем запой, тем фантастичнее и, так сказать, внезапнее становились его разговоры.
Доктор переночевал «для формы» и на другой день, рано утром уехал в город. Оставляя Дубровино, он высказал прямо,
что больному остается жить не
больше двух дней и
что теперь поздно думать об каких-нибудь «распоряжениях», потому
что он и фамилии путем подписать не может.
— Кто? я-то! Нет, мой друг, я не граблю; это разбойники по
большим дорогам грабят, а я по закону действую. Лошадь его в своем лугу поймал — ну и ступай, голубчик, к мировому! Коли скажет мировой,
что травить чужие луга дозволяется, — и Бог с ним! А скажет,
что травить не дозволяется, — нечего делать! штраф пожалуйте! По закону я, голубчик, по закону!
Девицы говорили резко, ибо боялись бабушки, и тем
больше напускали на себя храбрости,
чем больше ждали с ее стороны гневной вспышки и отпора.
Но
чем больше она дряхлела, тем сильнее сказывалось в ней желание жизни.
— Бывали и у меня запасы — не хочу солгать, никогда не была бездомовницей. А
что касается до того,
что погребов было много, так ведь тогда и колесо
большое было, ртов-то вдесятеро против нынешнего было. Одной дворни сколько — всякому припаси да всякого накорми. Тому огурчика, тому кваску — понемножку да помаленьку, — ан, смотришь, и многонько всего изойдет.
— И какой умный был! Помню я такой случай. Лежит он в кори — лет не
больше семи ему было, — только подходит к нему покойница Саша, а он ей и говорит: мама! мама! ведь правда,
что крылышки только у ангелов бывают? Ну, та и говорит: да, только у ангелов. Отчего же, говорит, у папы, как он сюда сейчас входил, крылышки были?
Вот все,
что можно сказать про него, да и сам Иудушка едва ли знал что-нибудь
больше.
Уж на
что было
больше горя, когда Володя покончил с собой, а он и тут устоял.
Но так как ничего подобного не случилось, то значит,
что маменька просто сблажила, показалось ей что-нибудь — и
больше ничего.
И все в доме стихло. Прислуга, и прежде предпочитавшая ютиться в людских, почти совсем бросила дом, а являясь в господские комнаты, ходила на цыпочках и говорила шепотом. Чувствовалось что-то выморочное и в этом доме, и в этом человеке, что-то такое,
что наводит невольный и суеверный страх. Сумеркам, которые и без того окутывали Иудушку, предстояло сгущаться с каждым днем все
больше и
больше.
По временам она смотрела на улицу и убеждалась,
что лужи делаются все
больше и
больше.
— А еще тебе вот
что скажу: нехорошо в тебе твое легкомыслие, но еще
больше мне не нравится то,
что ты так легко к замечаниям старших относишься. Дядя добра тебе желает, а ты говоришь: оставьте! Дядя к тебе с лаской да с приветом, а ты на него фыркаешь! А между тем знаешь ли ты, кто тебе дядю дал? Ну-ко, скажи, кто тебе дядю дал?
Аннинька убедилась,
что чем дальше в лес, тем
больше дров, и стала окончательно прощаться.
Так повествовала Арина Петровна, и, надо сказать правду, редкий рассказчик находил себе таких внимательных слушателей. Евпраксеюшка старалась не проронить слова, как будто бы перед ней проходили воочию перипетии какой-то удивительной волшебной сказки;
что же касается до Улитушки, то она, как соучастница
большей части рассказываемого, только углами губ причмокивала.
Павел Владимирыч не переставал ненавидеть брата, но
чем больше он ненавидел, тем
больше пил и тем меньше становился способен выслушивать какие-либо замечания Арины Петровны насчет «распоряжения».
Теперь она впервые что-то поняла, нечто вроде того,
что у нее свое дело есть, в котором она — «сама
большая» и где помыкать ею безвозбранно нельзя.
А поводы для тревоги с каждым днем становились все
больше и
больше, потому
что смерть Арины Петровны развязала руки Улитушке и ввела в головлевский дом новый элемент сплетен, сделавшихся отныне единственным живым делом, на котором отдыхала душа Иудушки.
—
Чему больше быть: Евпраксеюшка мучится, разродиться не может! точно в первый раз слышите… ах, вы! хоть бы взглянули!
Головлевский батюшка был человек политичный и старавшийся придерживаться в сношениях с Иудушкой светского тона; но он очень хорошо понимал,
что в господской усадьбе еженедельно и под
большие праздники совершаются всенощные бдения, а сверх того, каждое 1-е число служится молебен, и
что все это доставляет причту не менее ста рублей в год дохода.
Мало-помалу, мысль эта овладела ею всецело. Она и сама поверила какому-то страстному желанию вновь соединиться с ребенком, и
чем назойливее разгоралось это желание, тем
больше и
больше силы приобретала ее досада против Порфирия Владимирыча.
— Мне
что Горюшкино! Мне, пожалуй, и ничего не надо! Было бы на свечку да на маслице — вот я и доволен! А вообще, по справедливости… Да, маменька, и рад бы смолчать, а не сказать не могу:
большой грех на вашей душе лежит, очень, очень
большой!
Maman, отнесшаяся к ней в первую минуту довольно радушно, как только узнала,
что она играет на провинциальном театре, вдруг переменила благосклонное выражение лица на важное и строгое, а товарки,
большею частью замужние женщины, взглянули на нее с таким нахальным изумлением,
что она просто-напросто струсила.
Аннинька струсила, потому
что при таком жалованье ей приходилось переходить из гостиницы на постоялый двор. Она написала письма к двум-трем антрепренерам, предлагая свои услуги, но отовсюду получила ответ,
что нынче и без того от Перикол отбою нет, а так как, сверх того, из достоверных источников сделалось известно об ее строптивости, то и тем
больше надежд на успех не предвидится.
Аннинька проживала последние запасные деньги. Еще неделя — и ей не миновать было постоялого двора, наравне с девицей Хорошавиной, игравшей Парфенису и пользовавшейся покровительством квартального надзирателя. На нее начало находить что-то вроде отчаяния, тем
больше,
что в ее номер каждый день таинственная рука подбрасывала записку одного и того же содержания: «Перикола! покорись! Твой Кукишев». И вот в эту тяжелую минуту к ней совсем неожиданно ворвалась Любинька.
Причем для придания своему рассказу
большего вероятия присовокупил,
что проданная пустошь была так названа потому,
что при крепостном праве в этом лесу «застали» девку Дашку и тут же на месте наказывали за это розгами.
Неточные совпадения
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и
большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков. Черт его знает,
что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи,
чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)
Больше ничего нет?
Оно
чем больше ломки, тем
больше означает деятельности градоправителя.
Осип. Любит он, по рассмотрению,
что как придется.
Больше всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.