Неточные совпадения
И не одно это припомнил, но и то, как
я краснел, выслушивая эти восклицания. Не потому краснел, чтоб
я сознавал себя дураком, или чтоб
считал себя вправе поступать иначе, нежели поступал, а потому, что эти восклицания напоминали
мне, что
я мог поступать иначе,то есть с выгодою для себя и в ущерб другим, и что самый факт непользования этою возможностью у нас считается уже глупостью.
Я, конечно, не намерен рассказывать читателю все перипетии этой драмы, но
считаю нелишним остановиться на одном эпизоде ее, которым, впрочем, и кончились мои деревенские похождения по предмету продажи и купли.
Между прочим, Лукьяныч
счел долгом запастись сводчиком. Одним утром сижу
я у окна — вижу, к барскому дому подъезжает так называемая купецкая тележка. Лошадь сильная, широкогрудая, длинногривая, сбруя так и горит, дуга расписная. Из тележки бойко соскакивает человек в синем армяке, привязывает вожжами лошадь к крыльцу и направляется в помещение, занимаемое Лукьянычем. Не проходит десяти минут, как старик является ко
мне.
Мне досадно было смотреть на роскошный ее пеньюар и на ту нелепую позу, в которой она раскинулась на кушетке,
считая ее, вероятно, за nec plus ultra [верх (лат.)] аристократичности;
мне показалось даже, что все эти «калегварды», в других случаях придающие блеск обстановке, здесь только портят.
—
Я не говорю:"нет истины";
я говорю только:"нет безотносительнойистины". Если угодно,
я поясню вам это примером. Недавно у
меня на руках было одно дело по завещанию. Купец отказал жене своей имение, но при этом употребил в завещании следующее выражение:"жене моей, такой-то, за ее любовь, отказываю в вечное владението-то и то-то". Как, по вашему мнению, следует ли
считать жену покойного собственницей завещанного имения?
— Повторяю:
я не
считаю себя вправе тяготеть над совестью моих клиентов.
Исполнивши это,
я мог бы
счесть свои обязанности оконченными, но
я пошел даже дальше.
А так как только что проведенный вечер был от начала до конца явным опровержением той теории поочередных высказов, которую
я, как либерал и притом «красный»,
считаю необходимым условием истинного прогресса, то очевидно, что впечатление, произведенное на
меня всем слышанным и виденным, не могло быть особенно благоприятным.
Наш командир, полковник барон фон Шпек, принял
меня совершенно по-товарищески. Это добрый, пожилой и очень простодушный немец, который изо всех сил хлопочет, чтоб его
считали за русского, а потому принуждает себя пить квас, есть щи и кашу, а прелестную жену свою называет не иначе как"мой баб".
Вот соображения, которые
я, как преданная мать,
считаю себя обязанною передать тебе… только не поздно ли?
Я уж не впервые слышу эту угрозу из уст Лукьяныча. Всякий раз, как
я приезжаю в Чемезово, он
считает своим долгом пронзить
меня ею. Мало того:
я отлично знаю, что он никогда не решится привести эту угрозу в действие, что с его стороны это только попытка уязвить
меня, заставить воспрянуть духом, и ничего больше. И за всем тем, всякий раз, как
я слышу эту просьбу «ослобонить»,
я невольно вздрагиваю при мысли о той беспомощности, в которой
я найдусь, если вдруг, паче чаяния, стрясется надо
мной такая беда.
— Что ж, и Коронат, кажется, — хороший молодой человек! —
счел долгом вступиться
я.
Одета она была слишком неряшливо для «молодой», и
я без труда
счел несколько пятен на ее платье, которое вообще чересчур уж широко сидело на ней.
Я ничего не буду говорить о себе, кроме того, что во всех этих спорах и пререканиях
я почти исключительно играю роль свидетеля. Но
считаю нелишним обратить внимание читателей на Тебенькова и Плешивцева, как на живое доказательство того, что даже самое глубокое разномыслие не может людям препятствовать делать одно и то же дело, если этого требует начальство.
Этого для
меня вполне достаточно, чтоб находить их общество вполне приличным, а затем, каким процессом достались им эти убеждения и в какие закоулки каждый из них
считает нужным зайти, чтоб подкрепить свой нравственный строй, — к этому
я совершенно равнодушен.
— К вопросу, господа! — сказал
я, — Вопрос заключается в следующем: вследствие неудач, испытанных Францией во время последней войны, Бисмарк отнял у последней Эльзас и Лотарингию и присоединил их к Германии. Имеет ли он право требовать, чтобы жители присоединенных провинций
считали Германию своим отечеством и любили это новое отечество точно так, как бы оно было для них старым отечеством?
В молодости
я знал одну почтенную старушку (фамилия ее была Терпугова), обладательницу значительного имения и большую охотницу до гражданских процессов, которая до смерти своей прожила в полном неведении о «государстве», несмотря на то, что сам губернатор, встречаясь с нею,
считал долгом целовать у нее ручку.
Приятно сказать человеку:"Ты найдешь во
мне защиту от набегов!", но еще приятнее крикнуть ему:"Ты найдешь во
мне ум, которого у тебя нет!"И Удодов неутомимо разъезжал по волостям, разговаривал с головами и писарями, старался приобщить их к тем высшим соображениям, носителем которых
считал самого себя, всюду собирал какие-то крохи и из этих крох составлял записки и соображения, которые, по мере изготовления, и отправлял в Петербург.
Это была скорбная пора; это была пора, когда моему встревоженному уму впервые предстал вопрос: что же, наконец, такое этот патриотизм, которым всякий так охотно заслоняет себя, который
я сам с колыбели
считал для себя обязательным и с которым, в столь решительную для отечества минуту, самый последний из прохвостов обращался самым наглым и бесцеремонным образом?
Неточные совпадения
Еще подбавил Филюшка… // И всё тут! Не годилось бы // Жене побои мужнины //
Считать; да уж сказала
я: // Не скрою ничего!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала
я, // За дело принялась. // Три года, так
считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Милон. Это его ко
мне милость. В мои леты и в моем положении было бы непростительное высокомерие
считать все то заслуженным, чем молодого человека ободряют достойные люди.
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко
мне о том же, о чем в Москве сделал предложение.
Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика
считает его честным и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Стародум. Ему многие смеются.
Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал
меня по-тогдашнему, а
я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…