Неточные совпадения
— Но позвольте, позвольте же
мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа,
я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала
мне… и сказала дружески… что она совершенно во
мне уверена и все… но что не захочу ли
я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она
считала за
мной долгу.
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его доктор сидит, только что его осмотрел, а
я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не
считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо.
—
Я бы вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее
считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет — не фальшивая ли?
А как стал бы третью тысячу
считать — нет, позвольте:
я, кажется, там, во второй тысяче, седьмую сотню неверно сосчитал, сомнение берет, да бросил бы третью, да опять за вторую, — да этак бы все-то пять…
— Слышишь, сестра, — повторил он вслед, собрав последние усилия, —
я не в бреду; этот брак — подлость. Пусть
я подлец, а ты не должна… один кто-нибудь… а
я хоть и подлец, но такую сестру сестрой
считать не буду. Или
я, или Лужин! Ступайте…
— Ах, не знаете? А
я думала, вам все уже известно. Вы
мне простите, Дмитрий Прокофьич, у
меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право,
я вас
считаю как бы за провидение наше, а потому так и убеждена была, что вам уже все известно.
Я вас как за родного
считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у вас правая рука! Ушибли?
—
Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня
меня поправляет… Но, боже мой, в какой он каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его,
считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что
я, может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли вы
меня, Дмитрий Прокофьич? Как
мне с ним?
Я, знаете, совсем как потерянная хожу.
«А ведь это, пожалуй, и хорошо, что он
меня почти за сумасшедшего
считает», — подумал Раскольников.
— Вот что, Дуня, — начал он серьезно и сухо, —
я, конечно, прошу у тебя за вчерашнее прощения, но
я долгом
считаю опять тебе напомнить, что от главного моего
я не отступаюсь. Или
я, или Лужин. Пусть
я подлец, а ты не должна. Один кто-нибудь. Если же ты выйдешь за Лужина,
я тотчас же перестаю тебя сестрой
считать.
— Что это? Что
меня сумасшедшим-то
считают? Да, может, и правда.
—
Я согласен, что, может быть, уже слишком забочусь об этакой дряни, на твои глаза; но нельзя же
считать меня за это ни эгоистом, ни жадным, и на мои глаза эти две ничтожные вещицы могут быть вовсе не дрянь.
— Позвольте вам заметить, — отвечал он сухо, — что Магометом иль Наполеоном
я себя не
считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы
я поступил.
— Вчера,
я знаю.
Я ведь сам прибыл всего только третьего дня. Ну-с, вот что
я скажу вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать себя
считаю излишним, но позвольте же и
мне заявить: что ж тут, во всем этом, в самом деле, такого особенно преступного с моей стороны, то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
Не
считайте меня, пожалуйста, циником;
я ведь в точности знаю, как это гнусно с моей стороны, ну и так далее; но ведь
я тоже наверно знаю, что Марфа Петровна пожалуй что и рада была этому моему, так сказать, увлечению.
Хлыст
я употребил, во все наши семь лет, всего только два раза (если не
считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного): в первый раз — два месяца спустя после нашего брака, тотчас же по приезде в деревню, и вот теперешний последний случай.
— Ах, оставьте всю эту обидчивость, Петр Петрович, — с чувством перебила Дуня, — и будьте тем умным и благородным человеком, каким
я вас всегда
считала и
считать хочу.
— Чтой-то вы уж совсем нас во власть свою берете, Петр Петрович. Дуня вам рассказала причину, почему не исполнено ваше желание: она хорошие намерения имела. Да и пишете вы
мне, точно приказываете. Неужели ж нам каждое желание ваше за приказание
считать? А
я так вам напротив скажу, что вам следует теперь к нам быть особенно деликатным и снисходительным, потому что мы все бросили и, вам доверясь, сюда приехали, а стало быть, и без того уж почти в вашей власти состоим.
Нет-с, а так, в виде факта, примерчик осмелюсь представить, — так вот
считай я, например, того, другого, третьего за преступника, ну зачем, спрошу, буду
я его раньше срока беспокоить, хотя бы
я и улики против него имел-с?
А с Софьей Семеновной
я в ладах и теперь, что может вам послужить доказательством, что никогда она не
считала меня своим врагом и обидчиком.
Заметили вы, ей все хочется, чтобы все
считали, что она покровительствует и
мне честь делает, что присутствует.
Придя домой,
я, — свидетель тому Андрей Семенович, — стал
считать деньги и, сосчитав две тысячи триста рублей, спрятал их в бумажник, а бумажник в боковой карман сюртука.
— Слушай, — начал он решительно, —
мне там черт с вами со всеми, но по тому, что
я вижу теперь, вижу ясно, что ничего не могу понять; пожалуйста, не
считай, что
я пришел допрашивать.
Я вас, во всяком случае, за человека наиблагороднейшего почитаю-с, и даже с зачатками великодушия-с, хоть и не согласен с вами во всех убеждениях ваших, о чем долгом
считаю заявить наперед, прямо и с совершенною искренностию, ибо прежде всего не желаю обманывать.
Но
считайте, как хотите, а теперь желаю, с моей стороны, всеми средствами загладить произведенное впечатление и доказать, что и
я человек с сердцем и совестью.
— А коли так, зачем вы пришли? — раздражительно спросил Раскольников. —
Я вам прежний вопрос задаю: если вы
меня виновным
считаете, зачем не берете вы
меня в острог?
— Потому что, как
я уж и объявил давеча,
считаю себя обязанным вам объяснением. Не хочу, чтобы вы
меня за изверга почитали, тем паче что искренно к вам расположен, верьте не верьте. Вследствие чего, в-третьих, и пришел к вам с открытым и прямым предложением — учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее, да и
мне тоже выгоднее, — потому с плеч долой. Ну что, откровенно или нет с моей стороны?
На всякий случай есть у
меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то есть на всякий случай (чему
я, впрочем, не верую и
считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, — пришла бы вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы
мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
Одним словом,
я, кажется, ее понял, что и
считаю себе за честь.
— Я-с вами так облагодетельствована, и сироты-с, и покойница, — заторопилась Соня, — что если до сих пор
я вас мало так благодарила, то… не
сочтите…
— А эти деньги, Аркадий Иванович,
я вам очень благодарна, но
я ведь теперь в них не нуждаюсь.
Я себя одну завсегда прокормлю, не
сочтите неблагодарностью: если вы такие благодетельные, то эти деньги-с…
«К тому же все равно, они еще ничего не знают, — думал он, — а
меня уже привыкли
считать за чудака…» Костюм его был ужасен: все грязное, пробывшее всю ночь под дождем, изорванное, истрепанное.
Баба с ребенком просит милостыню, любопытно, что она
считает меня счастливее себя.
— Ну что: Раскольников! И неужели вы могли предположить, что
я забыл! Вы уж, пожалуйста,
меня не
считайте за такого… Родион Ро… Ро… Родионыч, так, кажется?