Неточные совпадения
Только в одном случае и доныне русский бюрократ всегда является истинным бюрократом. Это — на почтовой станции, когда смотритель не дает ему лошадей для продолжения его административного бега. Тут он вытягивается во весь рост, надевает фуражку с кокардой (хотя бы это
было в
комнате), скрежещет зубами, сует в самый нос подорожную и возглашает...
Через минуту мы уже
были на вышке, в маленькой
комнате, которой стены
были разрисованы деревьями на манер сада. Солнце в упор палило сюда своими лучами, но капитан и его товарищ, по-видимому, не замечали нестерпимого жара и порядком-таки урезали, о чем красноречиво свидетельствовал графин с водкой, опорожненный почти до самого дна.
— Как же-с, как же-с! И посейчас есть-с. Только прежде я ее Монрепо прозывал, а нынче Монсуфрансом зову. Нельзя, сударь. Потому во всех
комнатах течь! В прошлую весну все дожди на своих боках принял, а вот он, иерей-то, называет это благорастворением воздухов!
Черная изба
была довольно обширная о трех окнах
комната, в которой, за перегородкой, с молодою женой (женился он довольно поздно, когда ему
было уже около тридцати лет) ютился сам хозяин.
Пошли в дом; лестница отличная, светлая; в
комнатах — благолепие. Сначала мне любопытно
было взглянуть, каков-то покажется Осип Иванович среди всей этой роскоши, но я тотчас же убедился, что для моего любопытства нет ни малейшего повода: до такой степени он освоился со своею новою обстановкой.
Через минуту в
комнату вошел средних лет мужчина, точь-в-точь Осип Иваныч, каким я знал его в ту пору, когда он
был еще мелким прасолом. Те же ласковые голубые глаза, та же приятнейшая улыбка, те же вьющиеся каштановые с легкою проседию волоса. Вся разница в том, что Осип Иваныч ходил в сибирке, а Николай Осипыч носит пиджак. Войдя в
комнату, Николай Осипыч помолился и подошел к отцу, к руке. Осип Иваныч отрекомендовал нас друг другу.
— Тут одного гвоздья сколько! — восторгался Лукьяныч, бесстрашно водя меня по опустелым
комнатам. — Кирпичу, изразцу, заслонок — страсть! Опять же и дерево! только нижние венцы подгнили да балки поперечные сопрели, а прочее — хоть опять сейчас в дело! Сейчас взял, балки переменил, верхнюю половину дома вывесил, нижние венцы подрубил — и опять ему веку не
будет, дому-то!
Я ждал довольно долго. Наконец, часа через три, осторожно, словно крадучись, вошел в мою
комнату Заяц. Лицо его, в буквальном смысле слова,
было усеяно каплями пота и выражало таинственность и озабоченность.
Внутри дома три
комнаты оштукатурены совсем, в двух сделаны приготовления, то
есть приколочена к стенам дрань, в прочих — стены стояли голые.
Комната, в которую Стрелов привел Петеньку, смотрела светло и опрятно; некрашеный пол
был начисто вымыт и снабжен во всю длину полотняною дорожкой; по стенам и у окон стояли красного дерева стулья с деревянными выгнутыми спинками и волосяным сиденьем; посредине задней стены
был поставлен такой же формы диван и перед ним продолговатый стол с двумя креслами по бокам; в углу виднелась этажерка с чашками и небольшим количеством серебра.
И припоминала ей беспощадная память все оскорбления, на которые
был так щедр ее любимчик; подсказывала она ей, как он однажды, пьяный, ворвался к ней в
комнату и, ставши перед ней с кулаками, заревел:"Сейчас послать в город за шампанским, не то весь дом своими руками передушу!""И передушил бы!" — невольно повторяет Марья Петровна при этом воспоминании.
Пасмурная и огорченная явилась Марья Петровна ко всенощной. В образной никого из домашних не
было; отец Павлин, уже совершенно облаченный, уныло расхаживал взад и вперед по
комнате, по временам останавливаясь перед иконостасом и почесывая в бороде; пономарь раздувал кадило и, по-видимому,
был совершенно доволен собой, когда от горящих в нем угольев внезапно вспыхивало пламя; дьячок шуршал замасленными листами требника и что-то бормотал про себя. Из залы долетал хохот Феденьки и Пашеньки.
И таким образом — почти ежедневно. Я каждое утро слышу его неровные шаги, направляющиеся к моей
комнате, и жду оскорбления. Однажды — это
был памятный для меня день, Serge! — он пришел ко мне, держа в руках листок"Городских и иногородных афиш"(c'est la seule nourriture intellectuelle qu'il se permet, l'innocent! [это единственная умственная пища, которую он себе позволяет, простофиля! (франц.)]).
Погода на дворе стояла отвратительная, совсем осенняя, и хотя
был всего шестой час, в
комнатах уже царствовал полусвет.
На ней
было шелковое серо-стальное платье, которого цвет до того подходил к этим сумеркам, что мягкие контуры ее форм, казалось, сливались с общим полусветом
комнаты.
Я
был взбешен бесконечно; я говорил громко и решительно, без всяких menagements, [обиняков (франц.)] расхаживая по
комнате.
Я не могу описать тебе, мой друг, что я почувствовала, когда прочла это известие. С'etait comme une revelation. [Это
было словно откровение (франц.)] Помнишь, я писала тебе, что предчувствую катастрофу… et bien, la-voici! [и вот она! (франц.)] Я заперлась в своей
комнате и целый час, каждую минуту повторяла одно и то же: «Базен бежал! Базен бежал!» И потом: «Рюль… Рюль… Рюль…»
Прежде по проезжим дорогам везде встречались постоялые дворы, где можно
было найти хоть теплую отдельную
комнату и, с помощью привезенных с собою приспособлений, устроить кой-какой невзыскательный комфорт.
Конечно, во всем этом
было очень много юношеского пыла и очень мало сознательности, но важно
было то, что в нас уже существовало «предрасположение» к наслаждениям более тонким и сложным, нежели, например, наслаждение прокатиться в праздник на лихаче или забраться с утра в заднюю
комнату ресторанчика и немедленно там напиться.
— Да у них еще то ли
есть! В модных магазинах показывают, как барыни платья примеривают! Приедет, это, дама — и всё из большого света! — разденется декольте, а из соседней
комнаты кавалер на нее сквозь щелочку и смотрит.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у меня в
комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас
комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами
комнату.)Кажется, эта
комната несколько сыра?
)«Эй, Осип, ступай посмотри
комнату, лучшую, да обед спроси самый лучший: я не могу
есть дурного обеда, мне нужен лучший обед».
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по
комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.