Неточные совпадения
А так как, в ожидании, надобно
же мне как-нибудь провести время,
то я располагаюсь у себя в кабинете
и выслушиваю, как
один приятель
говорит: надо обуздать мужика, а другой: надо обуздать науку.
Ведь
и те и другие одинаково
говорят мне об «обуздании» — зачем
же я буду целоваться с
одним и отворачиваться от другого из-за
того только, что первый дает мне на копейку менее обуздания, нежели второй?
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он
и в С.,
и в Р. сеть закинул
и довел людей до
того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так
же дорога его собственность, как
и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками
и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно
говоря, производил он
один.
Нам
говорят, что вечноевладение
и собственность —
одно и то же; но, спрашиваю я вас, что
же станется с священным принципом собственности, если мы допустим подобную юридическую ересь?
Он мечтал о
том, как бы новым «плевком» окончательно загадить пустопорожнее место, я
же, с своей стороны, обдумывал обременительнейший ряд статей, из которых каждая начиналась бы словами:"с
одной стороны, нужно признаться"
и оканчивалась бы словами:"об этом мы
поговорим в другой раз"…
Оба они
говорили и делали
одни и те же пошлости, но проводили эти пошлости в жизнь совершенно различными путями.
— Ax, не
говори этого, друг мой! Материнское сердце далеко угадывает! Сейчас оно видит, что
и как. Феогностушка подойдет — обнимет, поцелует,
одним словом, все, как следует любящему дитяти, исполнит. Ну, а Коронат — нет.
И то же сделает, да не так выйдет. Холоден он, ах, как холоден!
На эту
тему мы беседовали довольно долго (впрочем,
говорила все время почти
одна она, я
же, что называется, только реплику подавал), хотя
и нельзя сказать, чтоб разговор этот был разнообразен или поучителен. Напротив, должно думать, что он был достаточно пресен, потому что, под конец, я таки не удержался
и зевнул.
— Большой город. Париж,
говорят, обширнее; ну, да ведь
то уж Вавилон. Вот мы так
и своим уездным городом довольны. Везде можно пользу приносить-с.
И океан,
и малая капля вод — кажется, разница, а как размыслишь,
то и там,
и тут — везде
одно и то же солнце светит. Так ли я говорю-с?
Я ничего не буду
говорить о себе, кроме
того, что во всех этих спорах
и пререканиях я почти исключительно играю роль свидетеля. Но считаю нелишним обратить внимание читателей на Тебенькова
и Плешивцева, как на живое доказательство
того, что даже самое глубокое разномыслие не может людям препятствовать делать
одно и то же дело, если этого требует начальство.
— Итак, будем продолжать. Ты
говоришь:"Эльзас-лотарингцы обязываются примириться с
тем положением, в которое поставили их результаты войны,
и не имеют права ссылаться на старое отечество, когда сила обстоятельств подарила их отечеством новым". Я
говорю:"Эльзас-лотарингцы обязываются примириться с
тем положением, в которое поставили их результаты войны,
и не имеют права ссылаться на старое отечество, когда сила обстоятельств подарила их отечеством новым". Воля твоя, но мы
говорим совершенно
одно и то же!
— Да, не без приятности для Удодова. Да собственно
говоря, он
один и приятность-то от всего этого дела получит. Он-то свой процент даже сейчас уж выручил, а прочим, вот хоть бы
тем же Костроминым с братией, кажется, просто без всяких приятностей придется на нет съехать. Только вот денег много зараз в руках увидят — это как будто радует!
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть
одна половина из
того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее,
и говорил, что ему хорошо, нигде не больно
и что он чувствует аппетит
и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп,
и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин
и Кити находились этот час в
одном и том же счастливом
и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого
говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал.
Одна я,
и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие
же,
и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную
и Mariette попросить с ним лечь.
Не раз
говорила она себе эти последние дни
и сейчас только, что Вронский для нее
один из сотен вечно
одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе
и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
Мадам Шталь
говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости,
и только
один раз упомянула о
том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь
и вера
и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей,
и тотчас
же перевела разговор на другое.