Неточные совпадения
— Про аиста
и капусту выдумано, —
говорила она. — Это потому
говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так
же как кошки, я это видела,
и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы
и Павли, я тоже буду родить — мальчика
и девочку, таких, как я
и ты. Родить — нужно, а
то будут все
одни и те же люди, а потом они умрут
и уж никого не будет. Тогда помрут
и кошки
и курицы, — кто
же накормит их? Павля
говорит, что бог запрещает родить только монашенкам
и гимназисткам.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину
и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху с вышитым воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением, останавливался среди комнаты
и говорил почти всегда
одно и то же...
— О народе я
говорю всегда
одно и то же: отличный народ! Бесподобный-с! Но…
Определенность личности достигается
тем, что человек
говорит всегда
одно и то же, — это ясно.
— А знаете, — сказал он, усевшись в пролетку, — большинство задохнувшихся, растоптанных — из так называемой чистой публики… Городские
и — молодежь. Да. Мне это
один полицейский врач сказал, родственник мой. Коллеги, медики,
то же говорят. Да я
и сам видел. В борьбе за жизнь одолевают
те, которые попроще. Действующие инстинктивно…
Самгин завидовал уменью Маракуева
говорить с жаром, хотя ему казалось, что этот человек рассказывает прозой всегда
одни и те же плохие стихи. Варвара слушает его молча, крепко сжав губы, зеленоватые глаза ее смотрят в медь самовара так, как будто в самоваре сидит некто
и любуется ею.
— Подкидышами живу, — очень бойко
и шумно
говорил Иван. — Фельетонист острит: приносите подкидышей в натуре, контора будет штемпеля ставить на них, а
то вы
одного и того же подкидыша пять раз продаете.
— Козьма Иванов Семидубов, — сказал он, крепко сжимая горячими пальцами руку Самгина. Самгин встречал людей такого облика,
и почти всегда это были люди типа Дронова или Тагильского, очень подвижные, даже суетливые, веселые. Семидубов катился по земле не спеша, осторожно,
говорил вполголоса, усталым тенорком, часто повторяя
одно и то же слово.
— Да, да — я утверждаю: искусство должно быть аристократично
и отвлеченно, — настойчиво
говорил оратор. — Мы должны понять, что реализм, позитивизм, рационализм — это маски
одного и того же дьявола — материализма. Я приветствую футуризм — это все-таки прыжок в сторону от угнетающей пошлости прошлого. Отравленные ею, наши отцы не поняли символизма…
То, что я скажу, по внешности покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и религия
говорят одно и то же о чуде, согласны в том, что в пределах порядка природы чудо невозможно и чуда никогда не было.
Добрые старушки настойчиво уговаривали нас не ходить и все время
говорили одно и то же слово «гыры». Я уступил: не раздеваясь, лег на мягкую хвою; отяжелевшие веки закрылись сами собой. Я слышал, как заскрипел снег под лыжами около дома (это куда-то ушли старушки), и вслед за тем я, как и мои спутники, погрузился в глубокий сон.
Потому они всегда смотрят в одну точку,
говорят одним и тем же тоном одни и те же слова, мыслят азбучно, но с сознанием благонадежности своих мыслей и бесконечно надоедают всем авторитетностью и изобилием пустяков.
Горбатый Ефимушка казался тоже очень добрым и честным, но всегда — смешным, порою — блаженным, даже безумным, как тихий дурачок. Он постоянно влюблялся в разных женщин и обо всем
говорил одними и теми же словами:
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть
одна половина из
того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее,
и говорил, что ему хорошо, нигде не больно
и что он чувствует аппетит
и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп,
и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин
и Кити находились этот час в
одном и том же счастливом
и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого
говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал.
Одна я,
и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие
же,
и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную
и Mariette попросить с ним лечь.
Не раз
говорила она себе эти последние дни
и сейчас только, что Вронский для нее
один из сотен вечно
одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе
и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
Мадам Шталь
говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости,
и только
один раз упомянула о
том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь
и вера
и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей,
и тотчас
же перевела разговор на другое.